Капрал Серов: год 1757 - Иван Юрьевич Ланков

человек просит. Все не дам, пусть не обессудит, но и не обижу. На словах передай – приезжал человек от Черкасских, тоже хлопотал. Перекличной и ранжирный список на передаваемых тебе гарнизонных забияк подготовят через час. До заката вы должны покинуть стены нашей скромной обители. У нас нынче ночью, – архимандрит кивнул в сторону окна, – молитва всенощная и освящение первого камня в основании церкви Покрова Пресвятой Богородицы. На этом таинстве мирянам быть не дозволяется. Помолись истово перед дорогой, преклони колена пред Отцом Господа нашего, очисти душу и в добрый путь. Все, ступай.

Ну, ступай так ступай. Развернулся через плечо и пошел на выход. Немножко смутило, что в приемной никого не оказалось. Странно, как же так? Вроде должность у его преподобия генеральская, власти и ресурсов в его руках ого-го сколько, а охраны никакой. Впрочем, то не моя печаль.

* * *

Ерема быстро запихивал себе в рот горячую, парящую кашу и жадно глотал, почти не жуя.

Да уж, исхудал боец. Кожа да кости остались. А ведь летом у него там даже мышцы были. Не как у Шварценеггера, конечно, но нормальные такие тугие жгуты сильного человека. А сейчас… Тяжко ему пришлось. Неужели это все от обычной пули в ногу?

– Знаешь, Жора… то есть господин капрал, конечно…

– Не господинкай тут. За столом же сидим, – поморщился я.

– Ага, – кивнул Ерема, проглатывая еще ложку. – Я это… Ни капельки не жалею, что вечером выходим. Будь моя воля – вот прямо сейчас бы ушел, веришь? В чем есть, хоть босиком!

– Ты кушай давай, кушай.

Столоваться нас посадили в том доме, что Рожин обозначил как постоялый двор. Готовили здесь дурно. Жидко, без мяса и масла, обычная распаренная сечка. Как не своим стряпали, право слово. Интересно, это здесь всех так кормят или только пришлых? Не, ну тот смиренный амбал из канцелярии его преподобия – тот наверняка мяса много кушает. С пареной сечки таких мощных плеч ни у кого не будет.

Я ел не торопясь, ребята тоже. Все норовили побольше подложить добавки Ереме. А еще ему бы в баньку. Волосы грязные, светлые засаленные кудри местами свалялись в колтуны. И, кажется, в его прическе завелась жизнь. Ничего. Потерпи, родной, скоро будешь дома. Там мы тебе вернем божеский вид.

– А эти, которых нам местное начальство передаст из ландмилиции, – они какие вообще? Ты с ними общался? Знаешь кого?

– Эти-то, из башни решеток? – переспросил Ерема. – Диковатые, конечно, но в целом правильные парни. Прямо как у нас на севере. Есть, конечно, с тухлецой парочка, но здесь трудно не стухнуть, с такой-то жизнью.

– В целом годное пополнение? Лучше, чем… а, ты же их не знаешь.

Ерема кивнул.

– Нормальные. Твой крестный их причешет – золото будут, а не люди.

– А как же они тогда в тюремную башню угодили?

– Не, ты не путай, – помотал головой Ерема. – Тюремная башня – это вон та. А эти в башне Нижних решеток стояли. Ну и работали. Весной там речушка Каменец сильно фундамент подмывает, потому когда лед встает – работы по низу много. А еще вон там, тоже у оврага, есть башня Верхних решеток. Там, значит…

В столовую вошел давешний смиренный амбал и направился прямиком к нашему столу.

– Ладно, Ерема, потом расскажешь. Дорога длинная, успеешь еще. Степан, что там наш каптенармус?

– Ворчал, конечно, – отозвался Степан, – Но обещал, что будет готов. Пешком идти не придется.

– Хорошо. Все, заканчиваем трапезничать. Вон, за нами уже пришли.

* * *

Красное закатное солнце уже коснулось крепостных стен. Холодало. Прямо перед главными воротами монастыря – выстроились по ранжиру полтора десятка мужиков разного возраста. Только вот… на ногах – бесформенные поршни, штаны и армяки – грязные и драные, шапки у большинства – войлочные литовки. Нормальный меховой треух есть только у одного. Рукавиц – ни у кого, только плохонькие муфты, да и то не у всех.

Я повернулся к высокому, чуть сутулому переписному дьяку, который держал на весу планшетку с бумагами.

– Это как так понимать? – пар со свистом вышел через стиснутые зубы. – Где их зимняя одежда? Поморожу же людей!

Дьяк пожал плечами. Лишь в глазах плясали отблески закатного солнца и плохо скрываемая непонятная эмоция. Злорадство?

– Военное имущество, что было на них записано – то осталось в гарнизоне. А они, – тут дьяк слегка повысил голос, чтобы слышали люди в шеренге, – из ландмилиции выписаны. О чем вот, пожалуйста, ранжирный и перекличной списки, а вот приказ. Когда вот здесь и здесь будет стоять печать канцелярии вашего полка – тогда они станут вашими солдатами.

Мужики в строю завертели головами, переглядываясь.

– А сейчас они, значит, ничьи, да? Пусть мерзнут? – ко мне начало подступать бешенство.

И чего Рожин молчит? Вмешался бы, авось и выторговал бы что-нибудь теплое. Но нет, стоит такой поближе к воротам, гладит морду черной лошадке и что-то ей на ухо нашептывает. Будто до нас ему и дела нет.

От здания местной канцелярии четверо служек притащили два тяжелых деревянных сундука. Дьяк знаком приказал поставить их на грязный снег и откинул крышки у обоих.

– Вот, пожалуйста, все по заявке. Пять тысяч рубликов монетой. Восемь с небольшим пудов серебра, все как просили ваши начальные люди.

Ну что ж ты так голосишь, родной? Хвастаешься своим поставленным оперным вокалом? Мало ли, вдруг кто не в курсе, что у меня тут сотня с третью килограммов серебряной монеты!

– Дай сюда, – выдираю у его из пальцев бумагу. Пробегаю глазами.

– Грамотный? – в глазах дьяка появилось легкое беспокойство. – Тогда вот здесь, в формуляре, поставь свою роспись.

– Я и пересчитать могу. Мне не лень, – зло бросаю я. – Да и вон, наш ротный каптенармус в арифметике силен.

– Ваше право. У нас все точно. Никто и никогда нас не мог упрекнуть, что обжулили при расчете.

Можно, конечно, позвать Рожина и пересчитать. Но тогда уж точно закончим в темноте.

Посмотрел на Ерему. Тот понял мой взгляд и уверенно кивнул. Ну ладно, поверим на слово. С гулким стуком захлопываю сундуки и киваю Степану – грузите, мол.

Дьяк слегка улыбнулся и таким же громким голосом сказал:

– В деревне один мужик нечто вроде постоялого двора держит. Там тепло, можете поужинать. И еще, – он лукаво подмигнул, – он ставит чудную брагу. Наши бывшие гарнизонные солдаты могут показать его дом.

Ну что ты так стараешься, родной? Я, конечно, не самый умный человек на свете, но все же понял, что ты все это говоришь не по доброте