Исчезнувший поезд - Наталья Лапикура

А я и не знал, что ему ответить. Казалось бы: сколько уже предупреждений получил – причем, недвусмысленных – не лезть в давно закрытое дело, в упор не видеть новые обстоятельства, не вертеться под ногами у всесильных андроповских парней. Все правильно, все логично. Просто характер у меня дурацкий: там, где все молчат, где даже генералы варежку закрывают, я должен гавкнуть. Наверное, мое молчание было красноречивым, потому что ветеран в который раз покачал головой и сделал вывод:

– Плохи твои дела, парень. Знаешь, что о таких, как ты, наш комиссар Руднев говорил? «Вам своей смертью закончить не дано, и это в нашем партизанском деле наихудшее». Я вот послушался комиссара – и до сих пор жив. А кто не послушался – лежат их косточки от Путивля до Карпат. И комиссарские среди них.

Мне вдруг ужасно захотелось, как в детстве, встать, склонить низко голову и жалобно проблеять: «Дяденька, я больше не буду…» После чего поблагодарить старого партизана и пойти через площадь в свой кабинетик, и опять, как все нормальные легавые, ловить Леху с Дехой, защищать Милку от кулаков захмелевшего Додика, а самого Додика – от когтей хмельной Милки… то есть, быть, как все. И не лезть в мистику и чужие дела. Тем не менее, я этого не сделал, а сказал совсем иное:

– Назад, товарищ подполковник, только раки лазят.

– Ты, городской мальчик, живого рака хоть раз видел? Назад они не лазят, а плавают. А это две большие разницы… боюсь, что покажут тебе, где они зимуют. Бери мой список и вот тут, за этим столом, сверь со своим. Кажется, была там одна зацепка. Точнее, два заявления. Их чекисты еще долго вертели – включать в общий список или нет, пока не решили не гнаться за массовостью.

– Извините, не врубился.

– Два машиниста метро в тот день исчезли, но на три часа раньше, чем эта сотня. У них, знаешь, правила строгие, как на железной дороге: перед рейсом должны отдохнуть – причем не дома, а в специальном профилактории. Потом на медосмотр и только тогда – на конечную станцию в депо, смену принимать. Ну вот, они все прошли, а в депо не появились. Из профилактория вышли – и все, и растаяли. В конце концов, Контора их вначале в отдельное дело выделила, потому что, понимаешь, старшего из машинистов как раз представили к Герою Социалистического труда, а младшему тоже в свое время партбилет сам товарищ Щербицкий вручал. Люди не случайные, элитные. Где-то полгода Контора мурыжилась, а потом вернула их нам. Так что официально они до сих пор в розыске, потому что заявлений от семей о прекращении, кажется, не было.

Когда я вернулся в свой кабинетик, то увидел на столе записку от Старика: «Сирота, все в порядке. Работай. Начальство в курсе».

И я продолжил свой путь по скользкой дорожке.

Не так уж и много времени понадобилось мне, чтобы выяснить, что в тот год, кроме массового исчезновения порядочных граждан, было зафиксировано еще одно интересное явление – массовые переезды их родственников. Нет, я понимаю, что жилищное строительство в нашей стране возрастает, что все больше людей получают новые вожделенные квартиры и так далее, и тому подобное… Но чтобы вот так? Не клеилось ни к какой статистике.

Практически все опечаленные семьи получили новую жилплощадь в Киеве. Правда, несколько, как уже было зафиксировано в наших архивах, «выписались в связи с выездом за пределы города». Я вначале хотел подкатиться к начальнице прописки за уточнением, куда именно, но потом передумал. Во-первых, эта дама, которая перекрашивала волосы чаще, чем принимала ванну, в ответ на любую, даже исключительно официальную просьбу, начинала кричать, что у нее и без этого работы столько, что некогда голову поднять. И вообще, нас бы на ее место! А во-вторых, были у меня глубочайшие опасения, которые, кстати, впоследствии подтвердились, что мадам «стучит» в Контору. Поэтому я решил сосредоточиться на семьях тех двоих машинистов. Поскольку тут никакого криминала с моей стороны не имелось: дела о розыске не закрыты, никаких заявлений относительно признания умершими в судебном порядке тоже не поступало. Опять-таки, чекисты официально вернули дела нам. Следовательно, если позвонить из телефона-автомата на работу кому-нибудь из заявителей, то риск засветиться перед кагебистами будет минимальным. Даже если они прослушивают мои служебный и домашний телефоны.

А потому уже на следующее утро у меня в кабинетике сидел молодой майор авиации, сын того самого машиниста, который неоднократно избирался делегатом партсъездов и чуть-было не стал Героем Социалистического труда. Я сразу сообщил, что никаких новых данных о судьбе его отца у нас нет, – и это было правдой. Однако принято решение еще раз проверить с новыми силами его заявление. И это было полуправдой, поскольку такое решение принял я лично, а не мое начальство.

Майор неожиданно улыбнулся с явственным чувством облегчения:

– Ну, слава Богу! А то я уже подумал, что кто-то из моих курсантов во что-то влип.

– Курсантов? Так вы не летаете, а учите?

– Я свое отлетал. Сейчас учу. А за отца спасибо, что не забыли. Потому что если откровенно – то боюсь, что все это напрасная трата сил. Я убежден: его давно уже нет в живых, а есть только большое вранье и оно будет жить еще долго. Не вы его породили, имею в виду ваше учреждение, и ничего, кроме неприятностей, вы себе тут не найдете. Итак, пишите, что семья пропавшего гражданина такого-то не возражает против возобновления дела или активизации, или как там у вас? Маме будет легче, потому что она все еще во что-то верит. А дальше можете ничего не делать. Пусть будет все так, как есть.

Я демонстративно открыл верхний ящик стола и сгреб туда все бумаги:

– Спасибо, товарищ майор за понимание. Теперь давайте поменяемся местами. Вы спрашиваете, я отвечаю.

Майор согласился:

– Какова подлинная причина возобновления следствия по исчезновению отца?

– Единственная. Ни вы, ни ваша мать не согласились признать его умершим соответственно решению суда. Значит, вы верите, что он жив. Возможно, у вас есть факты, о которых вы пять лет назад не решились рассказать.

– Спасибо за откровенность. Без протокола: самое главное доказательство того, что отца уже нет, – это поведение людей из известного учреждения на три буквы. Меня сам Федорчук приглашал, приносил извинения, выражал сочувствие, обещал приложить все усилия, вот только в глаза не смотрел. Остатки совести, по-видимому, где-то там, на дне, о себе напоминали. Я убежден, что отец и дядя Кирилл, его напарник, погибли на рабочих местах. А все эти сказочки: «Исчезли по дороге в депо» – это исключительно, чтобы свои головы сберечь. Тут вот стрелочника на «Киев-Товарной» придавят – и то сколько шуму! Но все это, инспектор, исключительно предположения, да еще интуиция. Ну, может быть, предчувствие, как у бывшего, но все-таки летуна.

– У нас с вами, майор, сходная ситуация. Потому что кроме предчувствия да еще интуиции, у меня в распоряжении всего несколько фактов, которые друг с другом не состыковываются. А выйти с ними на люди – означает оказаться, в лучшем случае, в Кирилловке. С пожизненным диагнозом. А то и на Берковцах.

– Ну что же, тогда давайте вместе поразмышляем. Мой отец, никуда не денешься, был известным в Киеве человеком. Но все-таки не членом Политбюро и даже не членом ЦК. И что же происходит после того, как он исчезает? Меня из дальневосточной летной воинской части переводят не куда-нибудь, а в отряд подготовки космонавтов. Затем, к сожалению, во время парашютных тренировок получаю травму. Одна операция, вторая… отлетался. Таких же, как и я, из этого же отряда в аналогичных ситуациях пристраивали в военкоматы, причем не в столицах. Будь здоров! А меня – в Киев, домой. В элитное военное училище. И мне, практику без ученой степени, дают исполняющего обязанности доцента. И два аспиранта кандидатскую пишут – только дым коромыслом – тоже для товарища майора. Еще не успел чемоданы распаковать, – будьте любезны, ордер на квартиру в довоенном доме через дорогу от службы! После капитального ремонта. А у нас полковники на маминой кухне конспекты пишут… Простите, я что-то завелся.

– Ничего-ничего. Мы ведь без свидетелей и магнитофонов. Продолжайте, пожалуйста.

– Я же не идиот, хотя и шарахнуло мной тогда оземь по-настоящему. Я же свою высоту знаю. Это они передо мной свои грехи за отца замаливают. Чтобы я, не дай Бог, не принялся по-настоящему правду искать. Моей маме вон каждый год предлагают написать заявление в суд, мол, тогда, как вдова делегата съездов, персональную пенсию получит. А мама им в ответ: «Покажите мне его мертвого, тогда напишу». Ну, а я уже вслед за ней подыгрываю, что не хочу мать травмировать. Но, как вы понимаете, это отговорка. Сам не могу решиться.

– Все это вполне логично, товарищ майор. Но и это еще не факты, а опосредствованное ощущение ситуации. А что-нибудь поконкретнее у вас есть? Может, гебешники когда-то проговорились? Вы же, наверное, знаете: это дело у милиции забирали. Да и сейчас вот – попробовал по собственной инициативе пошарить, а мне сразу же намекнули: не лезь.