Неизвестные лица. Ошибочный адрес. Недоступная тайна - Клавдий Дербенев

Вчера пришла мама с фабрики и спросила меня, почему я не радуюсь такому знаменательному событию, как окончание средней школы с золотой медалью. Я сослалась на свой характер. Она грустно посмотрела на меня и сказала:

— Я вижу, Аннушка, ты никогда не забудешь своих родных. Я вот тоже не могу забыть своего Володю. Что бы я делала, если бы не встретила тебя?…

Я ее обняла, и мы обе заплакали. Она — о сыне, а я — о чужих и в то же время близких мне людях из Глушахиной Слободы. Совсем недавно я поняла, что их преднамеренно убили только для того, чтобы я могла перешагнуть порог советской страны. Мама может не стыдиться своего горя, она всегда найдет поддержку и сочувствие у других. Ну, а я? Я лишена этого! Вот почему у меня изболелась вся душа. Она всегда болит. И если есть возраст у совести человека, то моя совесть — дряхлая старушка!

Мама и девочки говорят, что я очень красивая. Об этом говорит зеркало, говорят мальчики. Но к чему мне эта красота? Разве она может составить для кого-нибудь радость? Нет! На эту тему лучше не думать.

Мне иногда приходит в голову мысль: вдруг найдут меня люди отца. Как мне тогда поступить? Какая глупость! Что, я не знаю, как?

Мое представление о коммунистах было такое: это люди коварные, злые, их надо всемерно опасаться. Но судьбе угодно было сыграть со мной такую шутку, что я попала сразу в объятия человека-коммуниста. Наверное, еще отец не отъехал далеко от Глушахиной Слободы, трясся еще в повозке по лесной дороге, а меня уже ласкали заботливые руки «врага»… Внушенные мне представления стали рушиться с первых моих шагов по этой земле. За истекшие годы я убедилась в том, что коммунисты возглавляют все хорошее, нужное и полезное для народа.

Кто мог предусмотреть, что именно Советская Россия даст мне возможность узнать черную правду о фашистской Германии? Я пришла к убеждению, что Германия тех дней — это сплошной черный каземат гестапо. На меня здесь буквально обрушился поток сведений и фактов о чудовищных злодеяниях фашистов на Советской земле. Теперь уже никакая сила в мире не заставит меня думать иначе.

Я заново родилась именно в этой стране. Но это рождение нового человека неполноценное. Я — немая. Я не могу признаться, сказать о себе, кто я на самом деле. Я ужасно одинока! Во всем мире нет еще такого одинокого человека. Внешне я окружена добрыми друзьями и товарищами, но внутренне… О, как мучительно все это сознавать. Я — маленький островок среди безбрежного людского океана. Как трудно держаться этому одинокому островку!

В январские дни этого года я с мамой побывала в Москве. Впервые в жизни. Я видела и другие столицы мира. Но не в сравнениях сейчас дело. Я рвалась в Москву. Мне хотелось побывать на Красной площади, у Ленина. Это имя известно во всем мире, как ни одно другое. И вот мне хотелось взглянуть на то место, где покоится человек, вызвавший у народа такое преклонение.

Мы попали как раз в те дни, когда отмечалось четверть века со дня его кончины. Я стояла в длинной, почти безмолвной очереди к Мавзолею. Я чувствовала себя чужой в этой людской ленте, чужой, хотя рядом со мной стояла Ольга Федосеевна. Пожалуй, как никогда до этого, я почувствовала разницу между собой и людьми, идущими на поклон к своему вождю. И так продолжалось с первой минуты, как только мы встали в очередь. Это длилось долго, очень долго, но стоило мне только опуститься под своды Мавзолея и впервые увидеть Ленина, как гнетущее чувство пропало. Вышла я на площадь как бы просветленная, пробивающаяся к чему-то очистительному. Мама спросила меня о впечатлении, но я ничего не могла ей ответить, я только прижалась к ней. Ее добрая рука потрепала меня по щеке, и в этом прикосновении было невыразимо больше, чем в каких-либо словах.

Может быть, мне порвать все, что я написала на этих страницах?

Вот лежит на столе мой аттестат зрелости. Но только мне одной видно черную тень на этой красиво оформленной бумаге.

Если бы не оказалось около меня доброй мамы Ольги Федосеевны, не было бы этого аттестата. Как сложилась бы тогда моя жизнь? На это трудно ответить. Я никогда еще так много за один присест не писала. Я очень утомилась.

Что принесет мне завтрашний день?

Запись вторая

Год 1951, 25 июня.

Два года не притрагивалась к своей тетради. Тогда у меня было наивное стремление через дневник облегчить мучения. Но дневника не получилось. Не помню записанное на предыдущих страницах, но перечитывать не могу — лишняя надсада. За эти два года в огромном мире пронеслось много событий, кое-какие изменения произошли и с такой маленькой песчинкой, как я.

Окончен второй курс медицинского института. Мама с нетерпением ожидает, когда я стану врачом. Но я не знаю: буду ли им? Живу, ожидая разоблачения. Какое отвратительное слово! А разве есть симптомы к моему разоблачению? Видимых нет, внешне все обстоит благополучно. Я — примерная студентка, живу вместе со всеми интересной, активной жизнью, но внутренне переживаю сплошной кошмар.

Незабываемые школьные годы! Тогда мне тоже было несладко, но все же проще и легче. Теперь я взрослый человек, девушка. Жизнь ежедневно, ежечасно пытается разрушить мой тайный мирок и разрушает, как только ей заблагорассудится, а я строю его заново. В этом я похожа на муравья…

Бегут дни, месяцы. Растет, как злокачественная опухоль, моя тайна, и наступает такое время, когда уже никакое хирургическое вмешательство не поможет, — я погибну. Что меня удерживает от саморазоблачения? Очевидно, любовь к жизни, боязнь потерять то, что меня окружает, что стало дорогим и близким. Но какой же выход? Кто бы научил меня? Маме я не могу сказать, а другого такого человека нет.

26 июня. Вчера допоздна засиделась с мамой. Она рассказывала о своей первой любви. Собственно говоря, первая у нее была и последней. Ее муж принадлежал к плеяде коммунистов с дореволюционным стажем. До этого она никогда о нем не рассказывала. Мама спросила, долго ли я буду отвергать ухаживания молодых людей. Говоря так, она имела в виду одного: Колю Метельникова, студента с моего курса. Вот уже больше года он влюблен в меня. Он замечательный парень, но совершенно напрасно прибег к помощи Ольги Федосеевны. Даже она в этом вопросе на меня не может повлиять. Я-то знаю, что не имею права вносить неприятность в жизнь еще какого-то человека. Ну, а если полюблю сама? Как тогда?

Не знаю. Любовный вопрос — для меня запретная зона! Ольга Федосеевна даже несколько обиделась и с досадой сказала, что я «мечу в старые девы». Возможно, что так и получится.

1 июля. Опять неприятный день. Состоялся крупный разговор с Метельниковым. Я ему сказала, что питаю к нему полнейшее равнодушие! Хотя это и так, но надо было сказать несколько мягче.

Надо попробовать ходить замарашкой. Пишу явную глупость! Мне кто-то из студентов еще зимой сказал, что если меня одеть в рванье, то и тогда я не уступлю самой элегантной красавице. Это, конечно, преувеличение.

В каникулы буду еще больше читать. Но всех книг не перечитаешь, а от себя не убежишь никогда!

31 июля. Предприняла небольшую поездку по стране. Дорогой познакомилась с художницей из Горького. Очень талантливая и эрудированная молодая женщина. Как она счастлива — ничто не омрачает ее жизнь свободного человека! Она меня пригласила поехать в творческий дом отдыха художников. Это в десяти километрах от станции Леонтьево Октябрьской железной дороги. Здесь классический русский пейзаж. Как передают знатоки, в этих местах бывал знаменитый русский художник Репин. Левитан тоже писал здесь свои восхитительные полотна. Мне все нравилось в этом чудесном месте, но вскоре пришлось уехать: один молодой ленинградский художник, как и другие, приехавший в творческий дом отдыха для повышения своей квалификации, вздумал усиленно ухаживать за мной и забросил свои кисти и краски. Сначала это меня забавляло, но я быстро поняла никчемность всего этого и распрощалась со всеми.

На обратном пути домой была в Москве. Несколько раз, испытывая себя, подходила к зданию, где работают люди, занимающиеся государственной безопасностью. Один раз даже вошла в бюро пропусков, но поспешила уйти…

15 августа. Ольга Федосеевна соскучилась. Поток нежной заботы сразу обрушился на меня, как только я перешагнула порог квартиры. Бедная Ольга Федосеевна! Если бы она только знала, кого пригрела своей добротой…

В поезде я проделывала такую штуку: старалась, чтобы украли мой чемодан. В нем, на самом дне, лежала тетрадь. Я думала: вора задержат, с дневником ознакомятся следственные органы и наступит развязка. Но вор не встретился на моем пути. Два раза я оставляла чемодан без видимого присмотра по соседству с явно подозрительными людьми, но никто не польстился на него.