Солдаты, которых предали - Гельмут Вельц

Так или иначе, о единстве поведения офицеров-фронтовиков здесь говорить уже не приходится. Как за эти месяцы стала иной вся армия, так и в ее офицерском корпусе – от командующего до последнего командира взвода – возник теперь внутренний кризис, исход которого предвидеть пока невозможно.

Смотрю на часы. Уже около четырех. Перед нами указанное место встречи: небольшая башня метров пять высоты. Впрочем, такой она была еще три дня назад. Теперь это только куча битого кирпича. Прибыли все командиры подразделений. Но осмотреть отсюда местность мы не можем: башня разрушена Значит, надо приблизиться вплотную к цеху. Назначаем новый район сбора, рассредоточиваемся, двигаемся

Уже стало неуютно светло. Кажется, орудийные расчеты русских уже позавтракали: нам то и дело приходится бросаться на землю, воздух полон пепла. Едва успеваем переводить дух. Но не лежать же до бесконечности! Дальше, дальше! Здесь нет ни одного пятачка, где можно считать себя вне опасности. У железнодорожного полотна здороваюсь с командиром расположенного здесь пехотного батальона. Бросок – и насыпь уже позади. Теперь только преодолеть асфальтированную улицу с разбитыми трамвайными вагонами. Через перекопанные дороги и валяющиеся на земле куски железной кровли, через облако огня и пыли бегу дальше. Еще несколько метров! Добежал! Едва переводя дыхание, прижимаюсь к уцелевшему фасаду, оглядываюсь назад. Приближаются остальные: они крадутся по местности, как вспугнутые полевые мыши. А над всем этим – невинная улыбка ребенка, пристально глядящего на меня со снимка на разрушенной стене первого этажа. Невольно вспоминаю о своем доме, о немецких городах. Что будет с ними? Первые бомбы уже обрушились на них. Неужели и там будет так же, как здесь?

Стена, под которой я залег, довольно толстая сантиметров восемьдесят. От лестничной клетки остался только железный каркас. Подтягиваюсь вверх, машу остальным. В пяти метрах от земли амбразуры, из которых открывается хороший обзор. Рассредоточиваемся между ними и осматриваем местность.

Всего метрах в пятидесяти от нас цех № 4. Огромное мрачное здание. Перед ним и слева от него картина полного разрушения, чернота и ржавчина. Снарядные воронки и кучи угля, нагромождение стальных балок и искореженного металла. Вздыбленные рельсы торчат концами вверх. Разбитые снарядами и разбомбленные товарные вагоны… Поперек этого лабиринта тянется наше минное заграждение. Узнаю ориентиры, по которым в свое время мы вели расчеты. Прямо под нами – хорошо замаскированный станковый пулемет, при нем – двое хорватских солдат. Остальные, вероятно, в блиндаже.

Цех №4 – здание длиной свыше ста метров, передняя часть шириной метров сорок, дальше – метров восемьдесят. Это сердцевина всего завода, над которым возвышаются высокие трубы. Наполовину открытые ворота цеха напоминают зловещую пасть. Внутри ничего не видно.

Тихо поясняю на местности план наступления. Но временами мне приходится кричать, чтобы голос мой был слышен среди скрежета металла и свиста осколков. Говорю о шести мартенах, стоящих в цехе. Они уходят глубоко в землю. В глубину, на 40-50 метров вниз, ведут лестницы. Они заканчиваются в бетонированных помещениях, где раньше были склады и столовые. Возможно, оттуда имеется подземный ход к Волге. Вероятно, таким образом на территорию завода незаметно для нас подбрасывают подкрепления, доставляют продовольствие, боеприпасы и технику. Обращаюсь к фельдфебелю Фетцеру, прижавшемуся рядом со мной к стене:

– Взорвете вон тот угол цеха, справа! Возьмете 150 килограммов взрывчатки. Взвод должен подойти сегодня ночью, а утром взрыв послужит сигналом для начала атаки. Справитесь?

– Яволь, господин капитан, будет сделано! Даю указания остальным, показываю исходные рубежи атаки. Приказ на наступление в основном остается прежним. Затем покидаем негостеприимное место. Каждый отправляется готовиться к завтрашнему наступлению. Ненадолго захожу на КП хорватского майора Брайвикова. Не застав, передаю свои приказания его адъютанту. Потом отправляюсь к себе.

Поступает последний «Мартин» – донесение о занятии исходных позиций. Смотрю на часы: 02.55. Все готово. Ударные группы уже заняли исходные рубежи для атаки. Их вооружение и средства ближнего боя проверены. В минных заграждениях перед цехом №4 проделаны проходы.

Все в порядке.

Батареи пехотных орудий нацелили свои стволы на объект атаки. Снаряды лежат наготове.

Все в порядке.

Зенитная батарея встала на огневую позицию, 20миллиметровые пушки готовы открыть огонь.

Все в порядке.

Хорватский батальон готов немедленно выступить во втором эшелоне. Телефонная связь установлена. Батальонный врач оборудовал свой медпункт.

Все в порядке.

Успокоенный, закуриваю сигарету. Довольно холодно и неуютно здесь, внизу, на хорватском КП. Совершенно закопченная дыра с двумя койками, маленьким столиком и четырьмя табуретками. Ежеминутно с потолка сыплется известка. Свет керосинового фонаря чахнет. Снаружи сравнительно спокойно. Только время от времени слышен нервозный стрекот пулеметов. В промежутках между пулеметными очередями подвал сотрясается от снарядных разрывов и нас покрывает слой пыли. Но подвал кажется надежным. Гарантией его надежности служит сам майор Брайвиков. «Чем надежнее, тем лучше? " – вот его девиз.

Здесь он действительно может чувствовать себя в безопасности. Ведь над подвалом еще полуразрушенный дом. Тем не менее на лице майора написан страх, и он все время спрашивает меня:

– Как думаете, долго это продлится?

Я не знаю, что он подразумевает под словом «это», да и не хочу знать. Именно сейчас, когда надо наступать! Встаю, хожу взад-вперед. Через небольшую щель проникает свет. Иду на свет, распахиваю дверь и оказываюсь в другом подвале, несколько большем. В центре горит костер. Вокруг него сидят и лежат солдат сто пятьдесят. Впечатление безрадостное. Изможденные лица, изодранное обмундирование, из брюк вылезают коленки. Залатывать никто и не думает: нет ни времени, ни иголки с ниткой. Поскольку на смену частей нет надежды, процесс разложения воинской дисциплины, видно, идет все сильнее. С сапогами тоже не лучше: развалились, подметки привязаны тонкой проволокой. Но никого это не волнует. Некоторые солдаты, насквозь промерзшие и промокшие, сидят так близко к огню, что, того и гляди, пламя перекинется на них. Они тупо уставились на огонь. Другие с закрытыми глазами растянулись на животе, подперев голову руками. Храпят совсем выбившиеся из сил, накрыв голову шинелью. В углу о чем-то шепчутся двое. У того солдата, что поменьше ростом, в руках «Железный крест» с новенькой лентой. Справа в углу делает перевязки фельдшер, поливая раны йодом. Атмосфера полной заброшенности и какого-то странного полусна.