Мы даже смерти выше... - Логвинова Людмила

исполкома Ивановского горсовета получила имя поэта Николая Майорова.

75

И мужество, как знамя, пронесли.

Всего несколько лет поэтического труда досталось на долю

Николая Майорова. Его творческий путь был горестно краток.

Молоденький, необстрелянный солдат поэзии, он сразу попал в

жестокую переделку, и несколько наивная пестрота его ранних

стихов стремительно сменялась суровыми и трезвыми нотами

присяги на воинскую верность своему времени, своему долгу:

Моя земля — одна моя планета.

Она живет среди ночей и звезд.

Мне говорят, что путь бойца-поэта

В ее ночах не очень будет прост.

Но я иду.

Есть у Николая Майорова стихи о том, как война украла у

астронома, загнанного в бомбоубежище, небо. Но сам поэт не

отдал ей, уже подступавшей к нашим границам, неба и звезд

своей родины, «зеленого зелья тополей», пенившегося на ее

просторах, «лебединой повадки» волжской волны — всего мира,

который:

… зовет тебя и дразнит,

Как женщина с ума сводящим ртом…

Ему мечталось десятилетиями:

… ходить землей, горячею от ливня,

и славить жизнь…

Ему пришлось пройти землей, горячей от взрывов и

пожарищ, и отдать за нее жизнь, отдать жизнь ради миллиона

жизней. Он с любовью вглядывался в посуровевшее лицо

родины:

Бурлаками с звонкой бечевою

шли отлогим берегом вязы.

76

… Дымом потянуло из ложбины,

Ветер дол тревожил горячо.

Кисти окровавленной рябины

Тяжело свисали на плечо.

«Звон» этой туго натянувшейся бечевы слышен в

последних стихах поэта, подставившего свои молодые плечи

под тяжелый груз, легший на его поколение и на весь наш народ

в годы войны с фашизмом.

В одном из стихов Майоров мечтал, «чтобы смерть застала

у высот».

Он погиб во время первого большого наступления

советских войск — 8 февраля 1942 года. Могила его затерялась,

место гибели точно не установлено.

Я не знаю, у какой заставы

вдруг умолкну в завтрашнем бою…

Могли бы в огромных событиях этих и последующих лет

затеряться и сами стихи молодого, почти еще не печатавшегося

поэта, известного по большей части лишь своим ивановским

землякам и московским студентам, многие из которых

разделили его судьбу. Но нашлись у него друзья, которые если

не смогли вынести с поля боя его самого, то вынесли память о

нем, разбросанные строфы его стихов, не дали им «умолкнуть».

Одни из них влюблено следили за ним еще со школьной

скамьи, как его ивановский товарищ, поэт Владимир Жуков,

другие принимали участие уже в его первых печатных

«дебютах», как тогдашний редактор литературного отдела

многотиражки Московского университета (а ныне журнала

«Наука и жизнь») Виктор Болховитинов.

Им в первую очередь обязан читатель тем, что может

прочесть эту книгу, взволнованно и благодарно войти в

поэтический мир Николая Майорова,

В тот мир простой, как лист тетрадный,

Где я прошел, большой, нескладный

И удивительно прямой.

77

Ирина Пташникова

Студенческие годы

ЦСГ – знаменитое общежитие на Стромынке, Огарѐвка –

студенческая столовая на улице Огарѐва, Горьковская читальня

под куполом – места, памятные и дорогие не одному поколению

студентов.

После лекций, которые бывали обычно с утра, в первой

половине дня, университетское студенчество, мы, историки в

частности, шли обедать в какую-нибудь из ближайших

столовых, чаще всего в Огарѐвку. А после обеда занимались до

позднего вечера, обычно до их закрытия, то есть часов до 10-ти,

в читальном зале на мехмате – на 3-м этаже старого здания

университета или в Горьковской читальне под куполом – там

же, на Моховой.

Вот здесь, на мехмате, я и познакомилась с Колей

Майоровым: наши места в читальне оказались случайно рядом.

Впрочем, «познакомились» сказано не очень точно: мы с

Николаем знали друг друга и раньше, были в одном практикуме,

в одной языковой группе и к тому же были соседями по

общежитию, но знали друг друга внешне, со стороны, не

проявляли интереса. А тут нашли общие интересы, как-то легко

разговорились.

И возвращались из читальни домой уже вместе. Темой

нашего разговора были чьи-то стихи, напечатанные в

университетской газете. Позднее эта тема – поэзия – никогда не

могла иссякнуть, хотя появилось и много других интересных

для обоих тем.

Поражала его удивительная работоспособность. Несмотря

на то, что по учебной программе нужно было перечитывать

буквально горы книг, что приходилось просиживать в читальнях

и по воскресеньям, Коля успевал очень много писать. Почти

каждый вечер он читал новое стихотворение.

78

Коля легко запоминал стихи и любил на память читать

стихи любимых поэтов. Помню его увлечение Блоком и

Есениным и в то же время – Уитменом. Помню период

особенного увлечения Маяковским. Он даже подражать ему

начал (эти стихи не сохранились). Из современников очень

любил Твардовского.

* * *

…Война подступала всѐ ближе и ближе. Коля очень

глубоко переживал судьбу товарищей, побывавших на финской

войне. Помнится, он рассказывал о ранении Сергея

Наровчатова, гибели Арона Копштейна. Их он знал по

Литинституту (тяжело ранен был его школьный друг Володя

Жуков, тоже поэт). Мне кажется, что именно под влиянием

этих событий и переживаний создано одно из самых сильных

стихотворений Коли Майорова – «Мы».

* * *

Наступила последняя наша студенческая мирная зима 1940-

1941 года. Опять лекции, занятия в читальне, посещения

литературного кружка. Нагрузка у Коли была очень большая:

ведь он учился в Литинституте, да и на истфаке в этот год

работы было много.

В этот год Коля особенно много писал, и именно стихов

этого периода почти не сохранилось. В конце 1940 года он

закончил большую и, пожалуй, лучшую свою поэму «Ваятель».

Судя по письму, которое я получила от него (подписано 19

июля), замысел поэмы возник у Коли в поезде, по дороге в

Иваново – на летние каникулы. Он писал:

«Приятно лежать на спине и пускать кольца дыма в потолок

вагона… Кончил курить. Голова чуть кружилась. Медленно

нащупывались какие-то отдельные строчки, потом сон брал

своѐ, слова куда-то проваливались, а память их снова

возвращала… Снова навязывались целые строфы. Полез за

записной книжкой, а то забуду. Записал. Писать было трудно –

вагон качало. Получилось вот что.

79

Творчество

Есть жажда творчества, уменье созидать,

На камень камень класть, вести леса строений.

Не спать ночей, по суткам голодать,

Нести всю тяжесть каждодневных бдений…»

И дальше – тот самый кусок (без четырѐх последних строк

и с некоторыми разночтениями), который печатается теперь как

стихотворение «Творчество».

Припоминаю ещѐ несколько строк поэмы, которые, мне