Двести лет вместе. Часть первая - Александр Солженицын

Но далеко не все ходатайства депутатов удовлетворялись. Нужны были деньги, и, «чтобы добиться денег, депутаты застращивали[свои] общества, сообщая им в мрачных красках о намерениях правительства и передавая им в преувеличенном виде столичные слухи». Маркевич в 1820 и обличал депутатов «в преднамеренном распространении неверных сведений… дабы таким путём заставить население вносить в кагал требуемые суммы»[251].

В 1825 институт еврейских депутатов – был упразднён.

Ещё то вызывало напряжение между властями и кагалами, что кагалы, единственно уполномоченные собирать подушную подать с еврейского населения, «скрывали «души» при ревизиях», утаивая их в большом размере. «Правительство хотело знать точную численность еврейского населения, чтобы взыскивать соответствующую податную сумму», большая забота была узнать эту численность[252]. Например в Бердичеве «незаписанное еврейско[е] населени[е]… всегда было около половины всего числа действительных еврейских его обывателей»[253]. (По официальным данным, какие правительство могло установить к 1818, – евреев было 677 тысяч, это уже возросшая цифра: например, в сравнении с 1812 число мужчин вдруг удвоилось, – но всё ещё цифра сильно заниженная, и к ней ещё же следует присоединить около 400 тысяч евреев в Царстве Польском.) Однако и при этих докладываемых кагалами уменьшенных цифрах имели место каждый год недоборы податей и не только не покрывались, но нарастали год от году. Недовольство столь несомненной утайкой и недоимками (вместе ещё с контрабандным промыслом) высказывал еврейским представителям сам Александр I. В 1817 был издан указ о снятии наросших штрафов, пеней и всех прежних недоимок, прощены все, подвергнутые взысканиям за неверную прописку душ, – но с тем условием, что отныне кагалы будут подавать всё честно[254]. Однако и это «не принесло никакого облегчения. В 1820 г. министр финансов заявил, что все меры, направленные к экономическому оздоровлению еврейского народа, остаются безрезультатными… Многие из евреев скитаются без документов; новая перепись установила такое число душ, которое вдвое, втрое и даже более превысило цифры, раньше указывавшиеся еврейскими обществами»[255].

А еврейское население – продолжало и продолжало крупно возрастать. Едва ль не главной причиной того многие исследователи считают утверждённые в то время среди евреев ранние браки: мальчиков с 13 лет, девочек с 12. В упомянутом анонимном докладе 1808 года тот неизвестный еврей писал, что этот обычай ранних браков «есть корень бесчисленных зол» и мешает евреям отвлечься «от тех закоренелых обычаев и дел, коими они навлекают на себя общее негодование и бывают вредны себе и другим». Установилось так, что «неженившиеся в ранние годы презираемы среди евреев» и «даже беднейшие напрягают последние усилия к тому, чтобы возможно раньше женить детей, хотя этих новобрачных ожидают муки, нищенского существования. Ранние браки были введены раввинами, извлекавшими из этого доходы. Кто ревностно изучает Талмуд и строго исполняет обряды, тот скорее найдёт выгодное супружество… Люди, рано женившиеся, занимаются лишь изучением Талмуда, и когда наступает наконец время самостоятельного существования, эти отцы семейств, совершенно не подготовленные к труду, вовсе не знающие жизни, обращаются к винным промыслам и мелкой торговле». Так же и в ремесле: «женившись, пятнадцатилетний ученик уже не обучается своему ремеслу, но делается сам хозяином и «портит только работу»[256]. (В середине 20-х годов «в Гродненской и Виленской губерниях распространился слух, что будет запрещено вступать в брак до зрелого возраста, и потому поспешно стали заключаться браки между детьми даже девятилетнего возраста»[257].)

Ранние браки – обессиливали народную жизнь евреев. При такой роевой жизни, при таком сгущении населённости и конкуренции в однообразных занятиях – как было не возникнуть и нищете? Политика кагалов сама способствовала «ухудшению их[евреев] материального положения»[258].

Менаше Илиер, выдающийся талмудист, но и поборник просвещения, в 1807 напечатал и разослал раввинам свою книгу (вскоре изъятую раввинатом из обращения, а следующая его книга подвержена массовому сожжению), в которой «отмечал тёмные стороны еврейской жизни. Нищета, – говорил он, – необычайно велика, но может ли быть иначе, когда у евреев ртов более, нежели рабочих рук? Надо внушить массе, что средства к жизни следует добывать собственным трудом… Молодые люди, не имеющие никаких заработков, вступают в брак, надеясь на милосердие Божие и на кошелёк тестя, а когда эта поддержка рушится, они, обременённые уже семьями, бросаются на первое попавшееся занятие, хотя бы и не честное. Толпами берутся за торговлю, но она не может всех прокормить, а потому прибегают к обману. Вот почему желательно, чтобы евреи обратились к земледелию. Армия бездельников, под личиною «учёных», живёт на средства благотворительности и за счёт общины. Некому заботиться о народе: богачи заняты мыслями о наживе, а раввины – распрей между хасидами и митнагдами» (ортодоксальными иудеями), и единственная забота еврейских деятелей – предотвращать «несчастье в виде правительственных распоряжений, хотя бы они несли с собою благо для народа»[259].

И вот, «источником существования значительнейшей части еврейского населения служила мелкая торгово-промышленная и посредническая деятельность», «евреи чрезмерно наполнили города факторством и мелочной торговлей»[260].

И как же могла быть здоровой – экономика еврейского народа в таких обстоятельствах?

Впрочем, более поздний еврейский автор, уже середины XX в., пишет о том времени: «Правда, еврейская масса жила в тесноте и бедности. Но еврейский коллектив в целом не был нищ»[261].

И тут небезынтересны придутся свидетельства с неожиданной стороны: как увидели жизнь евреев западных губерний участники наполеоновской армии 1812 года, как раз и проходившей через эти места. Под Докшицами евреи «богаты и зажиточны, они ведут крупную торговлю со всей русской Польшей и посещают даже Лейпцигскую ярмарку». В Глубоком «евреи имели право гнать спирт и изготовлять водку и мёд», они были «арендаторами или владельцами расположенных на больших дорогах кабаков, корчем и заезжих дворов». – Евреи Могилёва «зажиточны и вели обширную торговлю» (хотя «наряду с ними была ужасающая беднота»). «Почти все местные евреи имели патенты на торговлю спиртом. Сильно развиты среди них были денежные операции». Ещё от одного стороннего свидетеля: «В Киеве… бесчисленное количество евреев». – Общая черта еврейской жизни – довольство, хотя и не всеобщее[262].

С точки же психологически-бытовой наблюдатели находили «характерны[е] особенности» русского еврейства: «постоянная настороженность… к своей судьбе и своеобразие… путей в его борьбе и самозащите». Многое держал уклад – наличие «властной и авторитетной общественной формы[для] сохранения… своеобразного быта»; «приспособление народа к новым условиям было в значительной мере коллективным приспособлением», а не индивидуальным[263].

И надо по достоинству оценить органическую слитость и единство, которые в первой половине XIX в. «придали русскому еврейству характер своеобразного мира. Мир этот был тесен, ограничен, подвержен притеснениям, связан со страданиями, лишениями, но всё же это был целый мир. Человек в нём не задыхался. Можно было в этом мире чувствовать и радость жизни, можно было найти в нём… и материальную, и духовную пищу, и можно было построить в нём жизнь на свой вкус и лад… Значение тут имел и тот факт, что духовный облик коллектива был связан с традиционной учёностью и еврейским языком»[264].

Хотя другой автор того же сборника о русском еврействе отмечает и: что «бесправие, материальная нужда и социальная приниженность мешали росту самоуважения в народе»[265].

Как почти каждый вопрос, связанный с еврейством, сложна и представленная здесь картина тех лет. Надо во всём движении и впредь не упускать этой сложности, всё время иметь её в виду, не смущаясь кажущимися противоречиями между разными авторами.

«Некогда, до изгнания из Испании, шествовавшее впереди других народов по пути прогресса, еврейство[восточно-европейское] дошло теперь[к первой половине XVIII в.] до полного культурного оскудения. Бесправное и изолированное от окружающего мира, оно замкнулось в самоё себя. Мимо, не затрагивая его, прошла эпоха Возрождения, миновало его также умственное движение XVIII в. в Европе. Но это еврейство было крепко внутри себя. Скованный бесчисленными религиозными предписаниями и запретами, еврей не только не тяготился ими, но и видел в них источник бесконечных радостей. Ум его находил удовлетворение в тонкой диалектике Талмуда, чувство же в мистицизме Каббалы. Даже изучение Библии отошло на задний план, и знание грамматики считалось чуть ли не преступлением»[266].