В начале было кофе. Лингвомифы, речевые «ошибки» и другие поводы поломать копья в спорах о русском языке - Светлана Гурьянова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В русском же языке существительные на – о/-е традиционно относятся к среднему роду: окно, крыльцо, золото, бедро, пятно, солнце, ложе, зрелище, подобие, столетие, прошлое и так далее. Слово «кофе» из этой закономерности еще в XVIII веке начало выбиваться – возможно, поэтому и появились формы «кофий»/«кофей»: наращение звука могло быть попыткой преодолеть несоответствие окончания – е тяге слова к мужскому роду. То есть не мужской род «кофе» появился под влиянием форм «кофий»/«кофей», а, наоборот, формы «кофий»/«кофей» могли появиться из-за тяги слова к мужскому роду. Возможно, буква «й» в конце возникла еще и под влиянием слова «чай».
Но к концу XIX – началу XX века формы «кофей»/ «кофий» стали ощущаться как сниженные, просторечные, свойственные речи простолюдинов и постепенно были вытеснены из литературного языка.
А средний род слова «кофе» стал в это время восприниматься, напротив, как употребление верное! В книге В. Долопчева «Опыт словаря неправильностей в русской разговорной речи», изданной в 1909 году, «кофе» мужского рода вынесен в словарную статью в качестве одной из таких неправильностей, а «кофе» среднего рода – в качестве образца[117].
Другие несклоняемые заимствованные существительные на – о/-е тоже часто поначалу имели в русском языке мужской род, но потом поменяли его на средний, потому что он логике языка соответствует больше, – например, слова «пианино», «фортепиано», «купе», «жабо», «пальто», «какао»:
«Квартиру она нашла премиленькую <…> приобрела восхитительную каретку, прелестный пианино».
(И. С. Тургенев, «Дворянское гнездо», 1856–1858 гг.)
«А теперь позвони-ка, пожалуйста, брат Николай Петрович, мне пора пить мой какао».
(И. С. Тургенев, «Отцы и дети», 1862 г.)
«Он отпер одну дверь, и я увидел большую комнату с четырьмя колоннами, старый фортепьяно и кучу гороху на полу; пахнуло холодом и запахом сырья».
(А. П. Чехов, «Жена», 1892 г.)
«Это был худощавый, высокий человек, гораздо постарше первого; он почти весь был одного цвета, на нем был светло-зеленый пальто».
(А. И. Герцен, «Поврежденный», 1851 г.)
«Лакей подсадил розовый салоп в блестящий купе, потом вскарабкалась в него медвежья шуба, дверцы хлопнули» (М. Ю. Лермонтов, «Княгиня Лиговская», 1836–1837 гг.).
Здесь «купе» употреблено в значении «карета».
Возможно, некоторые читатели даже помнят, как поменялся род у слова «метро», которое тоже было мужского рода, так как это сокращение от «метрополитен». В 30-е годы даже выходила газета под названием «Советский метро», а еще наверняка многие слышали «Песню старого извозчика», где есть такие слова:
Я ковал тебя железными подковами,
Я коляску чистым лаком покрывал.
Но метро сверкнул перилами дубовыми,
Сразу всех он седоков околдовал.
Все эти существительные поменяли род легко и безболезненно – так, что почти никто на это не обратил никакого внимания.
Сопротивляется только «кофе». Точнее, не он сам, а бережно охраняющие его мужской род пуристы. Возможно, причина такой настойчивости в том, что кофе долгое время был недоступен малообеспеченным людям и воспринимался как «особенный» иностранный продукт – прежде всего для состоятельных аристократов, которые достаточно умны и образованны для того, чтобы запомнить и правильно употреблять слово – исключение из правил, подчеркивающее экзотичность напитка. До сих пор такие представления отражены в анекдотах, где «кофе» среднего рода обязательно низкопробный и невкусный, а мужского – качественный и настоящий, например: «Вам кофе натуральный или растворимое?»
Но с точки зрения языка «кофе» среднего рода, конечно, намного логичнее.
Мы так не договаривались
А теперь о «догово́ре». Или «до́говоре»?
Если вас очень коробит второй вариант, предлагаю посмотреть на старые нормы произношения подобных существительных мужского рода, которые оканчиваются на согласный: «возду́х», «возгла́с», «призра́к», «клима́т», «насмо́рк», «скульпто́р», «фундаме́нт»[118]. Чтобы в них убедиться, можно посмотреть на стихи XVIII–XIX веков. Почему на стихи? Потому что их ритм и рифма помогают услышать ударение:
С одной страны гром,
С другой страны гром,
Смутно в возду́хе!
Ужасно в ухе!
(В. К. Тредиаковский, «С одной страны гром…» | «Описание грозы, бывшия в Гаге», 1726–1727 гг.)
О вы, чувствительные души!
Развесьте уши,
Разиньте рот,
Дыхание свое сколь можно притаите
И песне жалкой сей внемлите…
Но нет, немного погодите,
Мне должно сделать здесь возгла́с:
Ведь я отделаюсь тотчас.
(П. П. Сумароков, «Лишенный зрения Купидон», 1791 г.)
Уже далече зрю в курении и мраке
Нагого тела вид, не явственный в призра́ке.
(М. В. Ломоносов. «Начало моего великого труда…» | «Петр Великий», 1760–1761 гг.)
Во всей вселенной их единый стал клима́т:
В ней прежде был эдем, а ныне стал в ней ад.
(В. И. Майков, «Елисей, или Раздраженный Вакх», 1769 г.)
Не на уме,
Так на письме
Ты корото́к!
Никак насмо́рк
Тому виной!
И, ангел мой,
Хоть нос распух,
Да крепок дух!
(В. А. Жуковский, «К Плещееву», 1812 г.)
О Незнакомец! Вам поэму в сотню тысяч
Строк посвящу… Да что! Поэма ― вздор.
Я с удовольствием готов бы был вас высечь…
Из мрамора, когда б я был скульпто́р.
(Д. Д. Минаев, «О Незнакомец! Вы учеников-птенцов…», 1883 г.)
Все с нами бывшие британски,
Сибирски и американски
Древесны, злачны семена
С благоговением грядой мы посадили
И славы фундаме́нт растущий заложили…
(Н. А. Львов, «Да будет вашею рукою…» | «Ботаническое путешествие на Дудорову гору 1792 года мая 8-го дня», 1792 г.)
Предчувствуя возражения, сразу скажу: нет, поэты не использовали какие-то странные ударения в угоду ритму – как и сейчас не вставляют в стихи слова вроде «кошка́» или «кро́вать». Да, когда-то действительно говорили «возгла́с» и «фундаме́нт».
Но если кто-то так скажет сейчас, мы посмотрим на этого человека с недоумением. А ведь было время, когда современные варианты произношения резали слух. Просто в этих словах довольно давно прошел одинаковый фонетический процесс – сдвиг ударения к началу слова. Теперь этому же процессу подвергается и «договор».
Произношение «договора» с ударением на первом слоге постепенно проникает не только в речь, но
