Кровные братья - Фридрих Незнанский

Поспать, к сожалению, не удалось. Дурацкий балдахин нависал, как какие-то надутые ветром пиратские паруса. Кровать, однако, была удобной, и, повалявшись часок-полтора, Райцер почувствовал себя вполне отдохнувшим и полным сил.

Все. Пора собираться. Душ. Бритье. Фрак. Запонки. Две рубашки. Мягкая, из ангорской шерсти, кофта типа тужурки. Скрипка, разумеется! Поехали!

Райцер любил концерты, в которых время его выхода на сцену было точно определено. Первый звонок, второй, третий, пять минут вежливости для опоздавших — и вперед. Сегодня, похоже, он будет иметь «удовольствие» топтаться у двери на сцену и ждать, пока соизволят завершить свои словоизлияния «говоруны» — выступающие перед концертом представители московской администрации и ЮНЕСКО, а они ведь могут болтать бесконечно долго, столько, что и на сцену уже выходить расхочется. Нет, москвич, слава богу, был достаточно лаконичен. Чем теперь ответит?.. Опля! Вот это да!

Рядом с юнесковским чиновником в великолепном вечернем платье в качестве переводчицы появилась… вчерашняя журналистка.

— Нет, Юра, второй такой загадочной страны, как Россия, в мире нет и быть не может. Уж такая, казалось бы, эмансипированно-независимая — и на тебе. Плечи-то только кажутся голыми, а присмотришься — на них погоны!

— Зато у тебя снова появился шанс. Ты все сокрушался, что ее не было на пресс-конференции.

— Я? С гэбэшницей?

— Теперь это ведомство называется ФСБ.

— Один черт! Впрочем… Еще не вечер. Посмотрим, как там сложится.

— О, вот это разговор. Ну пошли. Появление на сцене Райцера и Владимирского было встречено бурными аплодисментами. Аплодировал зал, аплодировал оркестр, аплодировал и сам Владимирский. Неоднократно раскланявшись, Райцер сделал знак в сторону дирижера, что, мол, достаточно, пора бы и начинать.

Заигралось легко, уверенно и радостно с самой первой ноты. Через огни рампы Райцер пытался всмотреться в лица слушателей. Ну, разумеется, как и следовало ожидать, зал заполнен этими пресловутыми богатеями, «новыми русскими», как их называют. Еще бы! Цены на билеты достаточно высоки и на обычных концертах, далеко не всем они по карману; что же касается «гуманитарных» акций, вроде сегодняшней, то тут уже откровенно под маркой сбора средств назначаются запредельные суммы, доступные лишь толстосумам. В большинстве своем сам по себе концерт им глубоко безразличен. Но как же не покрасоваться на престижной и дорогостоящей «тусовке»? Впрочем, нет, не все в зале из этой породы. Райцеру удалось высмотреть немало интеллигентных и заинтересованных лиц, явно появившихся здесь не только для того, чтобы «себя показать»; вполне возможно, среди них есть и его старые и верные поклонники. А вон и джинсово-шерстяно-небрежные молодые ребята и девчонки, буквально впивающиеся в него глазами. Молодцы студенты, сумели-таки пробиться через все заслоны-препоны! Вот это и есть его истинные слушатели, вот для них-то и интересно играть по-настоящему!

Если уже первое появление Райцера на сцене вызвало шумный и бурный прием, то после исполнения концерта зал разразился шквальными овациями. Сколько раз он выходил на поклоны — шесть-семь-восемь, — трудно сказать: много. Они раскланивались и вместе с Владимирским, и, в большинстве случаев, Юрий предоставлял эту честь лично ему, три-четыре раза Райцер приглашающим жестом поднимал весь оркестр… И — цветы. Не те помпезные корзины, которые он уже видел заготовленными к окончанию концерта его устроителями, а просто букеты от его поклонников: поскромнее и побогаче, роскошные и совсем простенькие. Но в каждом из них — искреннее признание, не показушная, а естественная радость от этой состоявшейся наконец встречи. Райцер почувствовал, что у него что-то как-то защипало в глазах. «Этого еще не хватало, старый дурень! Совсем уже распустился!» И, уйдя в очередной раз со сцены, решительно направился в артистическую. Через несколько минут до него донеслись звуки бетховенской «Леоноры» — чисто оркестрового произведения, включенного в программу исключительно для того, чтобы дать возможность солисту немного отдохнуть между труднейшими концертами.

В артистической Райцер первым делом сбросил фрак и рубашку, которую смело можно было выжимать, как после стирки. На второе отделение заготовлена новая, свежая.

Иногда Райцер переодевал и фрак. Но сегодня он посчитал, что в этом не будет необходимости. Все-таки зима. Жарко, конечно, но не до безумия.

На несколько минут расслабленно откинулся в кресле. Прием — фантастический! Он не сомневался, что москвичи встретят его очень тепло. Но чтобы так!.. Впрочем, именно сегодня он, вероятно, был вполне достоин этого. Бетховен несомненно удался.

Так. Юрий просил хоть немного послушать их «Леонору». Зачем — не очень понятно. Никаких встреч с коллективом, а тем более обсуждений не предполагалось. Ну обещал так обещал. Накинув свою домашнюю кофтенку, Райцер прошел по показанному Юрием коридорчику и открыл дверь в какую-то полуложу-полубалкончик, в котором он оставался невидимым из зала. Оркестр был на высоте. Прекрасная трактовка, прекрасное исполнение. Собственно, ничего другого он и не ожидал. Все, пора возвращаться и действительно хоть немного отдохнуть. Чайковский есть Чайковский.

В артистической царил прежний, им же самим созданный хаос: разбросанные вещи, валяющиеся под стулом зимние ботинки, наброшенная на кресло дубленка, которую ему подыскали на время российских гастролей. На столе — раскрытый, фирменный, с его личной монограммой скрипичный футляр.

Пустой. Скрипки в футляре не было.

И вновь Владимирский с восхищением отметил всегда потрясавшие его выдержку и самообладание Райцера. Когда у человека несколько минут назад похитили не просто очень дорогую вещь, а нечто значительно более ценное и родное: часть его человеческой и творческой сущности, часть его души, было бы естественным закатывать истерики, ломать руки, метаться из угла в угол в бессильной ярости.

Ничего подобного не было. Неестественно бледный, покусывающий губы Райцер встретил Владимирского у выхода со сцены и, отведя немного в сторону, почти что прошептал на ухо:

— Юра, пропала моя скрипка!

— То есть как? — не сразу включился в сказанное Юрий Васильевич.

— Или это чья-то дурацкая шутка, или ее действительно украли, но скрипки на месте нет.

Лишь мгновение потребовалось Владимирскому, чтобы осознать услышанное, а осознав, гаркнуть во всю мощь своих могучих легких: «Что?!?!»

Оркестранты, разбредавшиеся в разные стороны на время перерыва, замерли на месте: никогда еще им не приходилось слышать из уст своего интеллигентного, неизменно вежливого художественного руководителя такого вопля. Владимирский опомнился.

— Извините, — поспешно бормотнул он в сторону музыкантов и, подхватив Райцера под локоть, буквально потащил его в артистическую.

Необходимо было срочно предпринимать какие-то шаги: куда-то звонить, кому-то сообщать, вызывать милицию. А что именно и в какой последовательности, Владимирский понятия не имел. В подобной ситуации он оказался первый раз в жизни.

Впрочем, первоочередное сейчас — начинающееся через несколько минут второе отделение концерта.

— Гера, что делаем? Отменяем концерт?

— Ты с ума сошел! Ни в коем случае!

Владимирский и сам понимал, что это невозможно. Скандал — а невероятный, гнусный, позорный скандал и так уже имел место — с отменой концерта принял бы и вовсе грандиозные размеры.

— Где твоя скрипка, Юра?

— Дома. Посылать за ней — меньше чем за час не обернешься.

— Не годится. Не надо привлекать излишнего внимания. А чрезмерно затянутый антракт — прецедент.

— Здесь у меня Гварнери. Инструмент отличный, но к нему конечно же надо привыкнуть. Он и размером несколько побольше, ну и потом, этот гварнериевский бордово-вишневый лак…

— Нет, это сразу же бросится в глаза. А если до зала дойдет весть о краже, будут не Чайковского слушать, а шушукаться о случившемся.

— Очень хороший Страдивари из госколлекции у нашего концертмейстера. Может быть…

— Давай посмотрим. Приглашение зайти в антракте в артистическую к Райцеру ничуть не удивило концертмейстера оркестра Михаила Семеновича Бершадского. Подобное случалось довольно часто. В последнюю минуту рождались какие-то не предусмотренные ранее пожелания, возникала необходимость оговорить детали предстоящего исполнения, уточнить последние нюансы. Некоторое недоумение вызвало настойчивое, дважды повторенное напоминание главного дирижера о необходимости обязательно захватить с собой скрипку. Ну что же, и в этом не было ничего сверхъестественного. Есть вещи, которые не так-то просто объяснить словами, но одна вживую сыгранная фраза может сказать музыканту значительно больше, чем целый многостраничный теоретический трактат.