Терешкова летит на Марс - Игорь Савельев

— Им присылают статью… И все в ней Макс умудряется поставить с ног на голову: мол, это мы как раз белые и пушистые, а вокруг такой кошмар. — Паша тараторил, сбиваясь. — Это же надо иметь талант! Подонок…

— А что, если… А что, если всем этим людям, из рассылки, послать имейл вслед за статьей? Типа — то, что вы прочитали… Это в полной мере относится и к самой компании «АРТавиа» в первую очередь… Мы можем привести такие-то и такие-то факты, самолеты старые, куплены — где? — в Туркмении?..

— В Казахстане.

— Не важно. В Казахстане. Зарегистрируем «левый» почтовый ящик… Только регистрировать надо обязательно где-нибудь в интернет-кафе, чтобы не вычислили по IP…

Про Казахстан удалось выяснить относительно точно — как и про многое другое. Данила на несколько дней засел в Интернете, и оказалось, во-первых, что в масштабах страны наши друзья не первые, кто так или иначе поднял голос против корпорации. В самых глубинах разного рода форумов обнаруживались выступления, реплики, обрывочные свидетельства того, какими средствами действует «АРТавиа» в разных регионах. Были и приметы того, что все это кем-то отслеживалось и удалялось, по крайней мере, находились следы таких попыток. Во-вторых, удалось собрать — по крупицам — отдельные цифры и факты. Где и когда купили тот или иной самолет, в каком состоянии, какие происшествия с ним связаны — это если забивать в поисковые системы старые и новые бортовые номера и нудно, нудно просматривать улов. Такой информации нашлось немного — пока, но и она могла «заиграть». Словом, кое-какую «базу» сколотить удалось, и излишне доверчивым «друзьям компании» уже было что почитать в разоблачительном письме.

Но явившись Штирлицем в контору, Паша сразу понял, что легко провернуть операцию с письмом не удастся. Все по закону подлости. Некоторое время до того Эля металась между незакрытой сессией и незакрытым больничным, появлялась на работе когда придется, чаще звонила — канючила. И Павлу случалось садиться за ее комп, чтобы вывести на принтер что-то срочное. (Они сидели вдвоем с Максимом, и напряженное молчание сгущалось, сгущалось: Паше не удавалось даже внешне разрядить обстановку, да хоть анекдот рассказать.) Теперь оказалось, что Эля вышла, тяжело и надолго, ибо будет закрывать финансовые отчеты, натужно гудя винчестером (который иногда от усердия начинал стрекотать, будто сыпались бусы). А значит, пробраться за ее комп сложно, список клиентской базы с электронными адресами — там, и повода… пожалуй что не придумывалось. Паша еще поломал голову, раскладывая карандаши по своему столу. Перекинуть базу открыто, под каким-нибудь предлогом? Нет, не годится…

Оставалось сторожить, когда Эля не просто встанет из-за компьютера, но и покинет офис, да и хорошо бы, чтобы и Максим куда-нибудь отлучился.

Но за весь день, полный рутины да сопливящегося окна, ничего интересного так и не было, если не считать внезапного и недолгого появления Данилы: сначала заиграла «трубка».

— Алло, слушай, а где там у вас поблизости можно срочно отксерить паспорт, ты не знаешь? — протараторил Данила.

— Нет… Не знаю… — Паша тяжело собирался с мыслями. — Да господи, заезжай ко мне, у нас есть ксерокс! Делов-то…

— Серьезно?

— Ну а что… Только ты внизу осторожней, у нас какой-то зверский нынче пропускной режим.

Данила прибыл совсем скоро, роскошно — без шапки, и длинные волосы лежали сытыми, напившимися змеями. Встретились внизу, прихлопнули друг друга по спине. Ждали лифт.

— Так тут, значит, и размещается эта ваша империя зла?..

— Ты потише…

Паспорт надлежало отксерить целиком, от первой до последней страницы, и пока Паша с этим сверкуче возился, Элечка даже чуть пококетничала с гостем, ну а когда закончили, Данила глянул на часы:

— Вот черт, не успел… У нотариуса обед. Придется где-то пересидеть.

Паша не расспрашивал. Он что-то слышал краем уха — о перерегистрации квартиры, бабушкиных дарственных, выделении долей и прочем, но не вмешивался в чужие дела.

— А тут есть кафешка наверху, хочешь, посидим?

И они апатично сидели перед темным, плывущим стоп-сигнальной рябью городом, с пластмассовыми чашечками и палочками, и Паша лениво перебирал страницы. Все паспорта — близнецы. Но вот этого у него, у Паши, нет: жирного штампа (и даже буквы поплыли) под изящно набранным «Воинская обязанность».

— Завидуешь? — с невеселой усмешкой спросил Данила.

— Я уже не знаю.

Штамп этот ставили тем, кому армия уже не грозила (а грозила лишь всеобщая мобилизация на войну, такая нереальная). Или отслужил. Или двадцать семь исполнилось. Или…

У Данилы как раз-таки было туманное «или», и Паша в целом понимал, почему друг так грустно усмехается. Разговоры об этом ходили разные, еще в институте было известно, что Данила наглухо забракован для воинской службы (даже без особого желания быть забракованным). Официальная версия увязывала это с бабушкой, имеющей, кажется, группу инвалидности, опекунством и тому подобным. Неофициальная, естественно, касалась чебоксарской истории. Якобы психиатр в военкомате, едва получив досье строгого этого юноши, с ходу его «зарубил». Это, увы, походило на правду. Это, увы, объясняло и настроение, с которым Данила поднял эту тему:

— Да я и сам себе не завидую… А ты-то чего?

— Ты будешь смеяться, но мне на днях приснился сон.

Строго говоря, сна Паша толком и не помнил — как это часто случается. Осталось лишь ощущение. Помнил из сна, что вроде как уходит в армию и вроде как делает это с желанием, по крайней мере — с сосредоточенной готовностью к новому. Именно новое маячило в этом сне тончайшими ощущениями. Предчувствие перемен, дружб, другой жизни вообще.

Сюжетно-то всплывало полтора ничтожных эпизода, особого отношения к армии, кстати, не имеющих. Вот Паша вроде как ждет отправки в часть после комиссии, но почему-то на какой-то квартире. (С кем?) И это ужасное чувство снов, что вроде опаздываешь или пропустил что-то, забыл, мучительное это ощущение… Эпизод посмешнее, что вот якобы Паша отжимается на этой туманной квартире, чтобы на плацу перед всеми не ударить в грязь лицом, и — переусердствовав — на плацу толком уже не может отжаться, и над ним беззлобно смеются. Так, значит, плац все-таки был.

Этот глупый сон не сразу, но что-то напомнил, по ощущениям… Давно-давно, на излете прошлого века, в тот краткий миг, когда старый Ельцин надел очки, вышел такой фильм — «ДМБ». Тогда встречались фильмы, которые снимались по приколу — за три копейки, просто повеселиться, не загружаясь модным термином «арт-хаус», не задыхаясь от собственной значимости. Эту идиотичную до икоты, полную спокойной философии историю про забритых в армию друзей Паша с одноклассниками смотрели, вытаращив глаза. Они, выросшие на репортажах из Чечни и на статьях про зверства дедовщины, охраняемые от армии пуще, чем от смерти (с самого «афганского» — по времени — рождения), и не подозревали, что на той планете в принципе может быть жизнь. Кино, конечно, есть кино, и зрители отдавали себе отчет, что весело, безбашенно, огнево — это на экране, но они впервые заподозрили, что есть что-то и там, «за чертой», почти загробной в их воспитании. Что-то они, может быть, и теряют… Никто, конечно, не кинулся в военкомат (когда пришел срок — кинулись в вузы), и вообще, это мимолетное ощущение растворилось тем же вечером, когда они задумчиво глотали горькую пивную пену из баллонов. И только годы спустя, увидев сон, Паша припомнил.

А припомнив, задумался.

Разумеется, не им — отсидевшимся — судить, что и как на самом деле изменилось. Павел мог оценивать только, как потихоньку поменялось отношение к призыву у тех, кто помладше, года хотя бы на три. Никто по-прежнему не рвался. Но это была уже не крайняя черта, за которую надобно цепляться зубами и ногтями. Один знакомый, рано женившийся — видимо, не все складывалось, — ушагал в войска с плохо скрываемым облегчением. У второго друг разбился в автокатастрофе, и он почему-то решил, что надо теперь идти служить. И были, кстати, очень креативные проводы: гриву обривали под ноль большой толпой, все это фотографировали — больше ста снимков — и выкладывали «в контакте»…

Конечно, все это не от хорошей жизни, кто спорит. И тем не менее. Уходили спокойно. Бывали в Интернете. Жили. Возвращались. Вселенная для них не опрокидывалась.

Какой контраст с их поколением, какую тряску им внушали с самого детства… Мамина подруга Галина Борисовна — деятельная, педагог. Она едва родила сына, Пашиного ровесника, и не просто не лечила его, а холила и лелеяла его псориаз (кажется). Собирала бумаги для будущих медкомиссий. Она чуть не над младенцем еще заявляла, что не отдаст сыночка в армию, хотя речь шла о будущем веке, и как-то по масштабу это вполне соотносилось с петровским рекрутским набором на двадцать пять лет, то есть фактически на всю жизнь.