Фарт - Б. Седов

Собрав все силы, я напрягся и открыл глаза.

На мне были черные очки, поэтому солнце, бьющее мне прямо в лицо, не ослепило меня, а лишь заставило слегка прищуриться. Перевернувшись на живот, я подобрал под себя конечности и, пошатываясь, встал. Сориетировавшись, я неверными шагами, утопая в предательском песке, дошел до воды и, сделав еще несколько шагов, упал лицом вниз. Теплые воды океана объяли меня, как говорится, до глубины души моей. Убийственная жара пропала, а вместо нее, когда я открыл глаза, вокруг меня было зеленоватое пространство, по которому перебегали тени и отражения волн, игравших на поверхности.

Я посмотрел на свои руки, упершиеся в песчаное дно, и увидел, что на тыльной стороне правой ладони уже устроился маленький краб, который, подняв миниатюрные клешни, смотрел на меня своими перископами. Почувствовав, что заканчивается воздух, я поднял голову над водой и сделал глубокий вдох. Полусонное обалдение пропало, и вместо него я теперь чувствовал пронизывающую меня насквозь радость бытия, которая растянула мои губы в идиотской улыбке.

Так тут улыбались все.

Поныряв в разные стороны и пожалев немного, что не родился дельфином, я вылез из воды и бодро направился в бунгало. Внутри было прохладно, датчик кондиционера показывал всего лишь плюс двадцать. Из кухни доносилось фальшивое пение Риты. Все в ней было прекрасно: и фигура, и лицо, и манеры, и еще множество женских качеств, но имела она один недостаток, который ей, однако, удавалось успешно скрывать. У нее абсолютно не было музыкального слуха.

Услышав доносившееся из кухни фальшивое «три белых коня – декабрь, январь и февраль», я почувствовал, как у меня сводит скулы и рот наполняется слюной, как при виде разрезаемого лимона. Слух у меня – дай бог каждому, и такое издевательство над гармонией и благозвучием приносило мне истинное страдание. Поэтому я кашлянул, и пение тут же прекратилось.

Рита знала, что начисто лишена музыкальных способностей, и никогда не позволяла себе петь в чьем-либо присутствии, разве что хотела помучить кого-либо, например меня. На моей памяти она поступила таким опрометчивым образом дважды, и оба раза результаты этого были для нее плачевны. Один из таких эпизодов, в Цинциннати, закончился для нее запихиванием под холодный душ, а во второй и, надеюсь, последний раз я просто ушел спать в гостиницу, оставив ее на одинокой постели без надежды на мою благосклонность.

Сунув голову в кухню, я почувствовал довольно приятный запах и поинтересовался:

– И что же такое ты готовишь? Пахнет хорошо!

Рита, одетая в короткое шелковое кимоно, расшитое красивыми жабами и лягушками, повернулась ко мне и, заслонив спиной плиту, вытолкала меня из кухни. При этом вытканная на кимоно жаба насмешливо улыбнулась и, кажется, выставила средний палец на правой лапе.

– Узнаешь потом. А пока нюхай и мучайся.

Я подошел к холодильнику и открыл его.

По босым ногам пробежала приятная зимняя волна, и я, наслаждаясь контрастом ощущений, неторопливо вытащил из отделения для напитков две бутылки «Туборга». Отделение было просторным и глубоким, и еще оно было полностью забито бутылками с разнообразными эликсирами и ядами, произведенными в разных концах света. Америка, считая себя передовой страной мира, на самом деле глубоко традиционна, – если ты придешь в американский бар и попросишь пива, то тебе подадут непременно «Будвайзер», естественно, родного американского производства, поэтому на американский «Будвайзер» я уже смотреть не могу и пью последнее время только «Туборг», добротно сваренный в старушке Дании. Открыв пиво, я налил себе и Рите и рухнул в кресло, умудрившись не расплескать ни капли из полного стакана, который держал в руке.

Приложившись к пиву, я спросил:

– Так ты сегодня что – так и не полезешь в воду?

– Какой ты все-таки несообразительный, – укоризненно произнесла Рита, глядя на меня как на тупого второгодника, – я же тебе еще вчера вечером сказала, что у меня началось, как в Библии сказано, обычное женское.

– А-а-а… – протянул я, вспомнив, что такое действительно было, – миль пардон. Запамятовал. Здешние кайфы, они, знаешь ли, разжижают мозг и парализуют волю.

– И ты как раз являешься ярким примером этому. Хотя и в обычных условиях не блещешь.

Рита отпила немного пива и поставила стакан на столик.

Раскинув руки по спинке дивана, отчего кимоно разошлось, она опустила глаза и посмотрела на свою грудь, уставившуюся изюмными сосками прямо в меня.

Нахмурившись, она подняла взгляд на меня и спросила:

– Тебе не кажется, что загорелая грудь – несколько вульгарно?

Я снова кашлянул и ответил:

– Не знаю. Зато мне кажется, что вызывающе показывать грудь, равно как и другие части организма мужчине, с которым находишься наедине, но не имеешь возможности вступить в близость, наверняка вульгарно. Один знающий человек объяснил мне как-то, в чем состоит основной конфликт латиноамериканских сериалов. Ты смотришь бразильские сериалы?

Маргарита выразительно посмотрела на меня и буркнула под нос что-то презрительное.

– Вот и я не смотрю, но не в этом дело. Интрига основывается на том, что героиня остается один на один с героем на некоторое очень небольшое время, скажем, на полчаса. Проводят эти полчаса они совершенно невинно – пьют кофе, беседуют об искусстве, или о лошадях, или об искусстве выращивания лошадей. Но! По образу мышления латиносов, или, как модно говорить, по их менталитету, за эти полчаса они непременно должны трахнуться, потому что чем еще могут заниматься мужчина и женщина, оставшись наедине, – только трахаться, не разговоры же разговаривать! И чтобы доказать свою невинность и в конце концов все-таки переспать с героем, героине нужно никак не менее 526 серий по полтора часа каждая. А мы с тобой! Столько времени проводим наедине – и никакого секса. Есть же ведь всякие варианты, правда?

Рита фыркнула и запахнулась.

– Маньяк! Только об одном и думаешь.

– Не только. Еще я думаю о пиве, причем гораздо чаще, чем о том, что имела в виду ты. Кроме того, – о машинах, деньгах, сокровищах, инопланетянах, о смерти, о новых ботинках, о крабах, леопардах и слонах, о…

– Хватит! – взмолилась Рита, заткнув уши, – не желаю больше слушать эту чушь.

– А еще – об устрицах и балете, а также о королях и капусте, – закончил все-таки я.

Рита осторожно отняла руки от ушей и, убедившись, что я умолк, облегченно вздохнула.

– Вот уж не думала, что ты способен так долго перечислять всякую ерунду.

– Ну, – я поднял брови, – я много чего способен делать долго.

И тут же торопливо добавил:

– Но не то, что ты думаешь.

– Вот именно, – мстительно сказала Рита, – во всяком случае не так долго, как хотелось бы мне.

Я понял, что ляпнул что-то не то, но разбираться не хотелось, поэтому я ловко перевел разговор на другую тему.

– Так что ты там готовишь? – с преувеличенной заинтересованностью спросил я.

– Не твое дело, – отрезала Рита.

– Как это не мое, – возмутился я, – ты собираешься скормить мне какую-то таинственную стряпню и держишь это в тайне. А вдруг тебе не дают покоя лавры великих отравителей, чьи имена вписаны в историю кровавым поносом невинных жертв?

– Не морочь мне голову. Попробуешь и узнаешь. Ты скажи мне лучше – заметил ли ты сам, что к тебе привязалась любимая поговорка полковника Манджурова?

– Это еще какая такая поговорка? И кто такой Манджуров?

– Ну, он все время говорит «видите ли».

– А, помню, помню… А что, действительно привязалась?

– Ага.

Я пожал плечами.

– Видишь ли, Рита…

Она взвизгнула и сползла с дивана на пол.

Сначала я не понял, в чем дело, а когда сообразил, что только что опять произнес эту несчастную поговорку, то возмутился и преувеличенно твердо повторил:

– Видишь ли, Рита! Это выражение вполне литературно и во многих случаях уместно. Всяко лучше, чем через слово говорить «как бы» и «на самом деле». А также «чисто по жизни», «конкретно» и прочую подобную херню.

– Уместно, уместно, – Рита замахала на меня рукой и с трудом залезла обратно на диван.

Но я уже завелся и погнал телегу по ухабистой лингвистической дороге.

– А еще, – обличающе загремел я, – постоянно слышу по телевизору, как недоумки, у которых в голове нет ничего, кроме прокладок и сникерсов, глубокомысленно произносят «продвинутый», «знаковый» и «элитный». Элитная туалетная бумага. Знаковый презерватив. Продвинутый карманник. Бля.

Но настроение вдруг пропало, и я умолк.

Достав очередную пару пива, я разлил его по стаканам и снова развалился в кресле. Рита распласталась на подушках дивана, и вместе мы представляли из себя идиллическую картину на тему «двое продвинутых молодых людей пьют знаковое пиво в элитной халупе на берегу океана».

Мы лежали и молчали.

За дымчатым окном солнце склонялось к океану, уже положив на синюю воду свою длинную, переливающуюся золотом тень, и в этом была долгожданная умиротворенность, которая, как я подозревал, была лишь тенью, призраком, пугливым видением, готовым унестись при первой же возможности, а уж такую возможность жизнь предоставить не замедлит. Но пока все было хорошо, и, наверное, это было то редкое мгновение, про которое можно было бы сказать, остановись, мгновенье, ты почти прекрасно, но только не останавливайся навсегда, пусть придут другие мгновения, и пусть они будут хороши по-своему.