Ундина - Жан Жироду

Слуга. Прекрасна? Ей шестьдесят лет!

Судья. Пожалуйте вперед, мы за вами, рыцарь.

Ганс. Нет, нет, сначала положено выслушать судомойку. Мы узнаем от нее конец этой истории… Мы слушаем тебя, судомойка.

Второй судья. Он решился ума…

Судья. Мне жаль его. Но тут можно голову потерять…

Судомойка.

Я судомойка. С виду я грязна.Но чистых чувств душа моя полна.

Ганс. Это рифмуется, не правда ли?

Судья. Ни коим образом.

Судомойка.

Занятье незатейливо мое:Чулки заштопать, починить белье.

Ганс. Вы скажете, что и эти стихи не рифмуются?

Судья. Эти стихи? У вас в ушах звенит. С чего вы взяли, что это стихи?

Свинопас. Разумеется, это стихи!

Судья. Для твоих свиней — да! А для нас это проза.

Судомойка.

Я — судомойка, женщина простая,Но от любви не меньше я страдаю,Чем королева или сам король,И от измен моя не легче боль.Я в конюха, не в принца влюблена,Но и моя душа оскорбленаЕго обманом: я горю от гневаИ слезы лью, совсем как королева.Коль пред тобой предстанем мы, о боже,Поймешь ли ты, что с нею мы похожи,Что горьких мук на нас одна печать?Ты с ней меня не станешь различать,На нас обеих глянешь благосклонно,Наденешь мне, как у нее, коронуИ скажешь: вы страдали, но теперьДля вас обеих в рай открыта дверь!

Ганс. Это то, что называется стихотворением? Это стихотворение?

Первый судья. Стихотворение! Я слышал, как замарашка жаловалась, что ее обвинили в краже серебряных ложек.

Второй судья. И что ступни у нее кровоточат с самого ноября.

Ганс. Что она держит сбоку, косу?

Судья. Нет, тряпку.

Грета. Косу, золотую косу!

Слуга. Тряпку.

Свинопас. Косу. И хорошо наточенную. Я в этом толк знаю!

Ганс. Спасибо, судомойка. Я приду на свидание!.. Пойдемте, господа!

Слуга. Служба начинается, сеньер…

Все уходят, кроме Ундины, ее дяди и палача.

СЦЕНА ПЯТАЯ

Ундина, Водяной царь, который мановением руки превратил палача в красную снежную статую.

Водяной царь. Конец близится, Ундина…

Ундина. Не убивай его…

Водяной царь. Этого требует наш договор. Он изменил тебе.

Ундина. Да, он мне изменил. Да, я хотела, чтобы ты поверил, будто я изменила первая. Но не суди о чувствах людей по нашим меркам водяных духов. Часто мужчины, которые изменяют, любят своих жен. Часто те, кто изменяет, самые верные. Многие обманывают тех, кого любят, чтобы избежать гордыни, чтобы отречься от любви, чтобы почувствовать себя ничтожными рядом с женщинами, которые для них — все. Ганс хотел сделать из меня лилию своего дома, розу рассудительности, ту, кто никогда не оступается… Он был слишком добр… Он мне изменил.

Водяной царь. Вот ты уже почти женщина, бедная Ундина!

Ундина. У него не было иного выхода… Я иного не вижу.

Водяной царь. У тебя всегда не хватало воображения.

Ундина. Нередко вечерами, после народных гуляний, видишь, как мужья возвращаются опустив голову, с подарками в руках. Они только что изменили. Но их жены сияют.

Водяной царь. Он причинил тебе горе…

Ундина. Конечно. Но и тут мы все еще находимся среди людей. То, что я несчастна, еще не доказывает, будто я несчастлива. Ты в этом ничего не понимаешь; а ведь выбрать на этой земле, пестрящей красотами, единственное место, где непременно встретится измена, двусмысленность, ложь и ринуться туда сломя голову — именно в этом и состоит счастье для людей. Те, кто этого не делают, резко выделяются среди прочих. Чем больше человек страдает, тем более он счастлив. Я счастлива. Я самая счастливая.

Водяной царь. Он умрет, Ундина.

Ундина. Спаси его.

Водяной царь. Что тебе за дело? Человеческая память сохранится у тебя всего еще на несколько минут. Твои сестры трижды призовут тебя, и ты все позабудешь… Я сделаю так, что он умрет в тот самый миг, как ты его забудешь. Это достаточно человечно. Впрочем, у меня даже нет надобности его убивать. Он на пределе своей жизни.

Ундина. Он такой молодой, такой сильный!

Водяной царь. Он на пределе жизни. И это ты убила его. Ундина, ты пользуешься метафорами только, когда дело касается акул-катранов, так вот вспомни тех акул, которые однажды надорвались на плаву. В разгар бури они с легкостью пересекли Океан. А в один прекрасный день, в мирном заливе, при низкой волне, какой-то орган в них лопнул. Вся стальная сила моря собралась в гребне одной волны! Целую неделю глаза у них были тусклее обычного, губы обвисли… Они говорили, что здоровы… Они умирали… Так и с людьми. Дровосеки, судьи, странствующие рыцари истощают свои усилия не в борьбе с мощными дубами, преступлениями, чудовищами, а в соприкосновении с веточкой ивы, с невинностью, с любящим ребенком…. Жить ему осталось один час…

Ундина. Я уступила свое место Берте. Все для него складывается хорошо.

Водяной царь. Ты так думаешь? У него уже все смешалось в голове. В мозгу у него звучит предсмертная музыка. Эта история о ценах на сыр и яйца, которую рассказала судомойка, нестерпимым гулом отдалась в его ушах. Напрасно ожидают его в церкви; он не рядом с Бертой, он рядом со своим конем… Конь с ним разговаривает. «Прощай, прощай, мой добрый господин, говорит ему конь, — недолго в вышнем мире будешь ты один!..» — Ибо сегодня его конь изъясняется стихами…

Ундина. Я тебе не верю. Слышишь песнопение? Это его венчают.

Водяной царь. Что ему венчание! Самая мысль о женитьбе соскользнула с него, как кольцо со слишком тонкого пальца. Он бродит по замку. Говорит сам с собою. Он несет околесицу. Так люди выходят из положения, когда натолкнутся на правду, на искренность, на сокровище… Они впадают в безумие, как это у них называется. Внезапно они становятся логичными, не отрекаются больше, не женятся на тех, кого не любят, обретают рассудительность, присущую растениям, водам, самому господу богу, — они безумны.

Ундина. Он проклинает меня!

Водяной царь. Он безумен… Он тебя любит!

СЦЕНА ШЕСТАЯ

Ганс. Ундина.

Он подходит к Ундине сзади, как когда-то в рыбацкой хижине Ундина подошла к нему.

Ганс. Меня зовут Ганс.

Ундина. Красивое имя.

Ганс. Ундина и Ганс — это лучшие имена на свете, правда?

Ундина. Или Ганс и Ундина.

Ганс. О, нет! Сперва Ундина! Ундина — это заглавие… Ундиной будет называться сказка, в которой я появляюсь то тут, то там совершеннейшим дураком, просто олухом, в этой истории речь идет и обо мне! Я полюбил Ундину, потому что она этого захотела, я ей изменил, потому, что так было надо. Я родился для жизни между моей конюшней и псарней… Так нет же. Я, как крыса, попался в ловушку между всей природой и всею судьбой.

Ундина. Прости меня, Ганс.

Ганс. Почему они всегда так обманываются, зовут ли их Артемизией, Клеопатрой [22] или Ундиной? Мужчины, созданные для любви, — это маленькие длинноносые учителя, вислогубые рантье, очкастые евреи; у этих-то есть время доказывать свою любовь, наслаждаться жизнью, страдать… Так нет!.. Женщины бросаются на бедного полководца Антония, на бедного рыцаря Ганса, на жалкого среднего человека… И отныне для него все кончено. У меня вот не было в жизни ни одной свободной минуты, только воевал, чистил коня, возился с гончими псами, ставил капканы! Куда там, надо было прибавить к этому огонь в жилах, яд в глазах, ароматы и горечь во рту. На всем пространстве от неба до ада меня трясли, толкли, коверкали! Не говоря уже о том, что я лишен дара видеть живописную и романтическую сторону жизни… Не очень все это справедливо.

Ундина. Прощай, Ганс.

Ганс. И вот вам! В один прекрасный день женщины тебя покидают. В тот день, когда все становится ясно, когда ты понимаешь, что никогда никого не любил кроме нее, что ты умрешь, если она исчезнет хоть на минуту, — в этот самый день она уходит. Того дня, когда ты снова ее обрел, когда все вновь обретено навсегда, этого дня она не упускает, — ее челн подплывает к берегу, ее крылья распускаются, плавники бьются, она говорит тебе «Прощай».

Ундина. Я скоро потеряю память, Ганс.

Ганс. И настоящее «Прощай», понимаете? Влюбленным, которые обычно прощаются на пороге смерти, суждено немедленно увидеться снова, постоянно сталкиваться друг с другом в будущей жизни, то и дело сближаться, непрерывно проникать друг в друга, потому что они станут тенями в одних пределах. Они расстаются, чтобы никогда больше не расставаться. Но мы с Ундиной уйдем навеки каждый на свой борт. На бакборте — небытие, на штирборте забвение… Не надо упускать случая, Ундина… Это первое настоящее «Прощай», сказанное на земле.