Настоящий американец - 2 (СИ) - Риддер Аристарх

– Да подожди ты, – вырваться мне удалось только на улице. – Дай хоть куплю зачем пришел!

– Извини, она меня пугает, – еще больше смутившись, признался он. – Я тебя здесь подожду.

– Ага, жди, – вздохнул я, поняв, что отбрехаться от похода в ателье художника не выйдет.

Взяв гуашь, бумагу, металлическое перо и на всякий случай кисти, я сложил все это в фирменный пакет, подальше от чужих глаз, нацепил на лицо улыбку и вышел к решившему похвастаться своими работами Спатари.

Мастерская находилась в доме на соседней улице, на последнем этаже пятиэтажного дома. Большое и светлое помещение, наполовину заставленное работами. Здесь были как скульптуры, так и картины. Первые занимали почти все горизонтальные поверхности, вторые висели на стенах и часть из них стояла на полу.

– Отличные работы, – прошелся я вдоль стен. – С кого писал? – остановился я возле картины с обнаженным женским силуэтом на фоне лунной дорожки на морской глади.

– Да есть тут одна красотка, – плотоядно отозвался Ник. – Лучиана, – ее имя он мечтательно протянул.

– Тело у нее шикарное, – я поцокал языком.

– Ага, позировать она мне наотрез оказалась, пришлось рисовать по памяти, – припомнив нанесенную красоткой обиду, вздохнул художник. – Так, говоришь, картина тебе нравится? – встряхнулся он.

– Нравится, – не ожидая подвоха, признался я.

– Хорошо, я согласен. Сто долларов, и она твоя.

– Эээ, – опешил я от такого коварства. Что-то я не припомню художника по фамилии Спатари, чьи картины в мое время продавали на аукционах за миллионы, а это значит, что он так и остался местечковой знаменитостью. Так и зачем мне работа безызвестного в мировом масштабе художника?

– Девяносто, – не так расценил мою заминку Ник.

– По рукам, – отказываться было как-то невежливо, а я еще хотел узнать от него о Лучиане.

– Сегодня наши вечеринку устраивают, – сообщил мне Спатари.

– Ваши – люди искусства в смысле? – уточнил я.

– Ага, соберутся художники, скульпторы, поэты, музыканты и их музы, – на последнем слове Спатари даже причмокнул. Хотел Вайлетт пригласить, но она, ночью улетела. Представляешь, за ней семья целый самолет прислала. Северяне богачи, – с завистью произнес он, – не то что мы, голодранцы, – а теперь в его голосе я отчетливо услышал сословную злость. Так тебя ждать? – вернулся он к вопросу вечеринки для бомонда.

– А Лучиана на ней будет? – ответил я вопросом на вопрос. Мне так-то и вчерашней вечеринки за глаза хватило, но вопрос с гормонами надо было срочно решать. А где еще можно подцепить относительно приличную красотку, как не в обществе людей искусства? Ведь именно на эту богемную прослойку так падки женские сердца.

Ник одобряюще загоготал.

– Приложу все усилия, – заверил он меня.

Поменяв нужные доллары на ненужную картину, я покинул ателье, обещав к полночи подъехать в соседнее здание, где снимал квартиру коллега Спатари и где, собственно, будет проходить вечеринка.

Но до нее мне нужно было сделать еще одно дело, вернее, два – составить послание КГБ и подкинуть его мичману, который, как я узнал, до утра будет находиться в больничной палате.

В больницу я решил нагрянуть, не как тать ночная, в моем потрепанном состоянии только в окна лазить, да от охраны бегать, а под вечер. Буду изображать заблудившегося иностранца.

Вышло даже легче того, на что я рассчитывал. Врачей и пациентов в это время уже не было, а дежурная медсестра отвлеклась на телефонный разговор, и я прошмыгнул в то крыло, куда после разговора зашел хирург, где и начал заглядывать во все подряд палаты.

Мичман лежал в одиночестве. Он спал, а на пустую соседнюю кровать были свалены приготовленные на выписку вещи пациента. Среди них меня больше всего привлек бушлат, в его карман я и сунул послание.

– Товарищ Игнатов, давайте еще раз и поподробнее, где и при каких обстоятельствах к вам попало это письмо? Постарайтесь вспомнить, – мичман, не смотря на перенесенную операцию стоял на вытяжку напротив капитала и первого помощника.

Мичман Игнатов задумался, а затем повторил ровно тоже самое, что он говорил до этого.

– Товарищ капитан, я этот конверт нашёл в кармане бушлата, когда уже вышел из больницы, сунул руку, а там это. Ну, а дальше, как и положено сообщил по команде.

– Вспоминай Игнатов! – недовольно прикрикнул на подчиненного старпом, который из-за возбуждения не мог стоять на месте и расхаживал по кают-компании. – Ты же сам должен понимать, чем дело пахнет! Советскому моряку на территории кап. страны подбрасывают подозрительное послание в карман. Ведь это может оказаться чем угодно! Провокация, попытка втянуть нас в какую-то шпионскую игру или даже способ вызвать дипломатический скандал. Где гарантия что сейчас, вот прямо сейчас к нам не идёт парочка катеров местной береговой охраны из-за этого письма? Или ты забыл, что до команды доводили до выхода из Одессы? Хочешь, чтобы с нашим «Нежином» случилось тоже самое что с «Туапсе»?

От последних слов старпома капитана передернуло. Он вспомнил, что перед самым выходом в море с командой Нежина действительно долго и обстоятельно общались неулыбчивые товарищи в штатском. Слишком свежа была та история с танкером «Туапсе», который чанкайшисты незаконно арестовали в нейтральных водах на пути к Шанхаю.

Люди из КГБ буквально замордовали команду инструкциями и расписками на тему как и что делать в случае возникновения любой нештатной ситуации. И вот она произошла.

Несмотря на то что капитан Углов был настоящим советским человеком, а не каким-то там мракобесом, в партию он вступил еще в 1925 года и с тех пор незыблемо верил только в нее, но даже он от такого жесткого инструктажа инстинктивно подумал, что не к добру такое количество предупреждений, как бы это всё не накликало беду.

И вот случилось то, чего он так боялся. Беда пришла, пусть и не в виде вражеского эсминца, стреляющего по его судну, но и от этого конверта с написанными латиницей по-русски «KGB» тоже ожидались исключительно неприятности.

– Товарищ капитан, – подал голос старпом, – предлагаю пока отпустить мичмана Игнатова, он всё равно сейчас ничего нового не родит. По предписанию врачей ему показаны только лёгкие работы, так может пусть пока он вообще посидит в одиночестве, да подумает, как следует. Глядишь, да и всплывёт что-нибудь в памяти.

– Согласен с вашим предложением, товарищ Еременко, – боцман, проводите товарища Игнатова в сан. часть. Сейчас она пустует, вот пусть он там и посидит.

Оставшись наедине со старпомом Углов придвинул к себе пепельницу и закурил.

– А ты сам-то, Иван Иванович, ничего подозрительного в этой больнице не видел?

– Ничего, – помотал старпом головой. – Все как обычно было. Никаких посторонних возле нас не крутилось. Приехали на такси, забрали мичмана, да уехали. Но не врач же ему это клятое письмо в карман засунул! – в сердцах долбанул кулаком по столу Еременко, мимо которого в очередной раз проходил, от чего пепельница подпрыгнула.

– Это плохо, – вздохнул капитан, морщась и от неаккуратности помощника, и из-за непонятной ситуации. – Что делать-то будем, Иваныч? Может в печку это письмо и ничего не было? Для спокойствия, – на эти мысли его навел вид рассыпавшегося по столу пепла.

– Можно и в печку, вот только ты уверен, что так правильно будет? Кто знает, что в этом письме на самом деле? Вдруг что-то важное.

– Ну хорошо, что ты предлагаешь? Радировать в Одессу, а пока положить его в сейф в моей каюте?

– Я бы для начала открыл и посмотрел, что там внутри. Может информация такая, о которой нужно сообщить немедленно, не дожидаясь прибытия домой. Тем более, нам еще в Дубровник заходить. Дома будем не раньше чем через месяц, сам понимаешь.

– Любопытство сгубило не только кошку, Ваня. – капитан совершенно не желал погружаться в это дерьмо еще глубже. – Вот снимут нас с судна из-за этого письма, что тогда делать будешь?

– А это не любопытство, а здоровая инициатива и целесообразность. Но решать вам, товарищ капитан.