«Культурная революция» с близкого расстояния. (Записки очевидца) - Алексей Николаевич Желоховцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да здравствует председатель Мао! Да здравствует победа великой пролетарской культурной революции!
Потрясенный этим зрелищем, я поспешил домой. Шел напрямик, сократив путь, и вышел к углу общежития. Там стояли несколько встревоженных сотрудников канцелярии, среди них Ван и жильцы моего этажа.
— Вы проходили мимо главного здания? — спросил меня Кун, серьезный человек лет тридцати, ведавший политработой среди вьетнамцев. — Что там происходит?
— Не знаю. Ведь я не должен видеть того, что там делается, это внутреннее дело Китая, — сказал я с невинным видом.
— Ну полно тебе! — дружелюбно, давая понять, что ему все ясно, сказал Кун. — Что с парткомом?
Он явно нервничал и с нетерпением ждал, что я скажу. Другие сотрудники старались казаться невозмутимыми и не вмешивались в наш разговор.
— Студенты ворвались в административный корпус, силой выволокли наружу членов парткома и заняли здание, — громко сказал я.
Все сразу обернулись: они еще ничего не знали!
— Когда? Вы это видели сами? Что они делают? Что кричат? — засыпали меня вопросами.
Но я еще не владел языком настолько, чтобы пулеметной очередью выстреливать слова в ответ. Однако на последний вопрос я ответил твердо:
— Они кричат: «Да здравствует победа великой пролетарской культурной революции!»
— Спасибо, — сказал Кун, и голос его дрогнул. — Вы идете отдохнуть?
— Да. До свидания.
За моей спиной началось взволнованное обсуждение событий.
В холле тоже толпились люди, в коридорах — непрерывное хождение, хлопанье дверей.
— Товарищи! Товарищи! Поздравляем вас всех! — загремели вдруг громкоговорители. — Революционные студенты и преподаватели университета! Черный партком свергнут, черная банда Чэна разгромлена, черные элементы ответят перед массами! Мы защитили председателя Мао! Мы защитили ЦК партии! Черному царству настал конец. Революционные студенты и преподаватели университета взяли власть в свои руки. Да здравствует победа великой китайской культурной революции! Да здравствует председатель Мао! Слава, слава, слава!
Радио щелкнуло и умолкло. Но тишина не наступила. Она уже не возвращалась более. В открытые окна доносилось монотонное, многоголосое выкрикивание лозунгов, топот сотен ног, а когда я поднялся наверх, к себе, ударил первый барабан. Низкий, мощный звук поплыл неторопливо и мерно разлился вокруг. Я лег и долго не мог уснуть. Ма не объявлялся. А барабан все бил и бил. Издали, из города, ему стал вторить другой, третий…
III. Первые дни новой власти
4 июня. Бьют барабаны. Непрерывно. Ночью, утром, весь день. То близко, то где-то далеко. От них нельзя укрыться нигде. Сквозь бой барабанов прорываются только хрипловатые, натруженные возгласы: «Да здравствует Мао Цзэ-дун!», «Защитим председателя Мао!», «Слава великому кормчему!» И шествия. В университетском городке, на городских улицах, от митинга к митингу. Много раз проходили они мимо меня. С обочины тротуара разглядываю идущих. Все они очень молоды. Латаная, заношенная одежда. Шарканье ног об асфальт — многие босы, на других — видавшие виды кеды. Можно смотреть на этих ребят в упор, но не встретить ответных взглядов. Ни дружелюбия, ни ненависти, ни любопытства. Они безразличны.
Впереди они несут на носилках вчетвером портрет председателя Мао. Портрет обрамлен красным бархатом, увит цветами и зелеными ветвями. За портретом идут знаменосцы. Знамена — ярко-алого цвета, и форма их необычна — это длинные узкие стяги на высоких древках, шелк их змееобразно вьется, он легок и трепещет на ветру. За знаменами следует оркестр. Барабан — обязателен, прочее — по воле случая, но чаще всего к нему присоединяются звонкие китайские гонги. За оркестром послушно тянется колонна, иногда с боку идут активисты. Они то и дело подносят к глазам листки с лозунгами дня. Лозунг выкрикивается хриплой скороговоркой, и колонна дружно подхватывает и хором повторяет его. Вслед за лозунгом вверх взлетают сжатые кулаки.
Университетские дацзыбао рассказывают о преступлениях «старого парткома». Главное из них — сопротивление «великой пролетарской культурной революции». Узнаю немало изумительных вещей: партком, сказавшись в кольце беснующейся толпы, просил по телефону о помощи. Обращался в райком — там отказали: сами бессильны. В горкоме никто на зов не ответил: горком тоже разогнан. Когда уже не было сомнений, что возникла опасность для самой жизни, руководство университета обратилось за защитой к полиции. Последовал ответ: «Мы не вмешиваемся в движение». Позвонили в гарнизон, искали помощи у военной силы — тоже напрасно: «Мы проводим линию масс». Наконец, звонили в «группу по делам культурной революции» при ЦК КПК — ответ тот же: «Мы проводим линию масс». А массами-то были в тот день две-три сотни взвинченных юных крикунов, докричавшихся до погрома. Большинство студентов, не зная, что к чему, оставались 3 июня безучастными.
Партийный аппарат парализован. За спиной беснующейся молодежи, размышлял я, встали и полиция и армия, открывшие зеленый свет погромщикам. Это был разгул, охраняемый и поощряемый могуществом государственного аппарата. Правда, пружины, запускавшие в ход движение, тогда еще не обнаруживали себя.
Поддержанные силой карательного механизма, победители выступили палачами своих жертв. Им доверили новую роль, функцию государственной важности: пресечь рост «уродов и чудовищ» в Китае, как назвал Мао Цзэ-дун тех, кто выступал против его авантюристического курса. Изречение об «уродах и чудовищах», оправдание бесчинств «культурной революции», в первый же день было начертано золотыми знаками на красном фоне и вывешено на самом оживленном перекрестке аллей. «Уроды и чудовища», по Мао Цзэ-дуну, вырастают сами по себе, но сами по себе не исчезают, их надо беспощадно искоренять…
4 июня по плану мне надо было отправиться в библиотеку Бэйда — Пекинского университета. Для этого у ворот моего Педагогического университета я должен был сесть в автобус и, проехав полчаса, выйти у ворот Бэйда.
Почти все работники канцелярии и даже сама заведующая Чжао, тщетно пытаясь скрыть беспокойство, с утра слонялись по холлу и коридорам, о чем-то перешептывались по углам. Здесь же бродили и несколько вьетнамцев. Увидев, что я собрался уходить, завхоз Ван сказал мне, что из университета никого не выпускают.
— Как так? По какому праву? — возмутился я, но меня успокоил один из вьетнамцев.
— Нет, нет, иностранцам можно. Их пускают.
Ван смутился.
— Правда? Я не знал, — стал оправдываться он. — Вы взяли с собой документы? Никогда не забывайте их!
— Взял, взял! — заверил я его.
На рубашке у меня красовался университетский значок, а в бумажнике лежал студенческий билет.
Еще издали я заметил у ворот толпу.
