Из Лондона в Москву - Клэр Шеридан

17 октября. Воскресенье.

Я плохо себя чувствовала и пролежала, не вставая, весь день на кровати. Скучное занятие. После полудня заглянул Литвинов и удивился, что я ещё не приступила к работе над бюстом Троцкого-Бронштейна. Пришлось рассказать, как через товарища Александра Троцкий наотрез отказался позировать мне. Литвинов не мог понять причины отказа, заметив, что встречался с Троцким вчера вечером. Литвинов увидится с Троцким снова сегодня и даст мне знать, позвонив по телефону, результат переговоров с Троцким. Литвинов вышел из комнаты, но внезапно вернулся через несколько минут, что-то осторожно неся на вытянутых руках. Оказалось, куриное яйцо. Я не видела куриных яиц с момента приезда в Москву. Пересилив себя, я отступила от своего принципа не принимать ценных подарков от мужчин и попросила сделать мне на обед яичницу.

18 октября, понедельник.

Москва. Машина Троцкого пришла за мной ровно в половине двенадцатого. Обычно заказанные машины прибывают с опозданием на час, и люди появляются на запланированные встречи часа на два позже. Троцкий и Ленин, как я слышала, единственные исключения из этого правила. Я попросила Литвинова объяснить шофёру, что мне необходимо сначала заехать в Кремль, чтобы взять всё необходимое для работы. Когда мы доехали до огромного круглого здания в Кремле, где находилась моя студия, я взяла с собой шофёра на пропускной пункт, предъявила свой пропуск и знаками стала объяснять, чтобы его тоже пропустили со мной. Шофёру выписали пропуск. Как приятно потребовать пропуск для кого-то другого, а не ждать, что кто-то другой сделает это для меня. Каменев как-то заметил, что я вхожу в Кремль так, как будто давно здесь живу и работаю.

Шофёр Троцкого, я сама и мой помощник снесли всё необходимое для работы в машину и поехали, как мне думается, к Наркомату Армии и Флота. Войти туда оказалось непросто, поскольку у меня не было пропуска, и между моим шофёром и часовым вспыхнула перебранка. Я понимала, что шофёр объяснял: «Да, да. Это скульптор из Англии…». Но часовой был непреклонен. Он пожал плечами, сказал, что всё это его не касается, и сделал равнодушное лицо. Пришлось ждать, пока за мной спустится секретарь. Он провёл меня наверх, мы прошли через два помещения, в которых работали люди в военной форме. В конце второго помещения находилась дверь, охраняемая часовым, а рядом с дверью – большой письменный стол. Человек, сидящий за этим столом, по телефону спрашивал, можно ли мне войти. В отличие от Ленина, даже секретари не имеют права входить в кабинет Троцкого без предварительного звонка! Не без волнения, поскольку я слышала от сестры Троцкого (госпожи Ольги Каменевой), какой у него своенравный характер, я вошла в кабинет.

Меня сразу охватило приятное чувство: помещение оказалось просторным, правильной формы и непритязательным. Из-за огромного стола, стоявшего в углу у окна, вышел Троцкий. Он пожал мне руку, поприветствовал, правда, без улыбки, и спросил, говорю ли я по-французски?

Он вежливо предложил свою помощь в установке моего оборудования и даже предложил передвинуть свой массивный стол, если меня не устраивает освещение.

Света от двух окон было, действительно недостаточно. Но хотя он и произнёс: «Делаете всё, что считаете нужным», никаким перестановками улучшить освещение не представлялось возможным. Помещение, которое могло бы быть бальным залом, выглядело огромным и затемнённым. Большие белые колонны закрывали видимость и создавали ненужные тени. Меня охватил ужас от мысли, что предстоит работать в таких трудных условиях. Я взглянула на Троцкого, который склонился над столом и что-то писал. В такой позе нельзя было увидеть его лица. Я смотрела на него, а потом перевела взгляд на глину в полной растерянности. Затем я подошла к его письменному столу и опустилась на колени напротив него, положив подбородок на его бумаги. Он поднял голову и уставился на меня, решительно, без тени смущения. Его взгляд имел аналитический характер, вероятно, мой – тоже. Спустя несколько минут, понимая нелепость нашего поведения, я рассмеялась и сказала: «Надеюсь, вам не мешает, когда на вас смотрят?». «Нет, не мешает, - прозвучал ответ, - Я беру свой revanche, глядя на вас, и выигрываю от этого именно я».

Троцкий приказал зажечь камин, потому что ему показалось, что мне холодно. На самом деле было совсем не холодно, но потрескивание дров и отблески огня создали приятную атмосферу. Камин разожгла деревенского вида женщина в платке. Он сказал, что ему нравится в ней мягкая походка и мелодичный голос. Забавно, что в других ему нравится то, чем он сам обладает: его собственный голос необычайно мелодичен.

Заметив его дружеский настрой, я попросила разрешение сделать измерения. «Tout ce que vous voudrez,» - ответил Троцкий и обратил моё внимание, насколько несимметричным было его лицо. Он открыл рот и постучал зубами, демонстрируя искривлённую нижнюю челюсть. В этот момент Троцкий был похож на волка, лязгающего клыками. Когда он говорит, его лицо светлеет и глаза сверкают. За это выражение глаз Троцкого в России прозвали «волком». Его нос тоже имеет неправильную форму и выглядит так, как будто переносица сломана. Если бы не эта «горбатость», линия его носа имела бы плавный переход от линии его лба. В анфас он – вылитый Мефистофель. Брови сдвинуты под углом, а нижняя часть лица заострена выраженной непослушной бородкой. Пока я делала измерения калипером, он заметил: «Vous me caresses avec des instruments d’acier». Он говорит по-французски очень быстро, как настоящий француз. Я передвинула свою подставку в другой угол, где было лучше освещение, с другой стороны. Он со скукой следил за мной и произнёс: «Даже в гипсе вы заставляете меня двигаться, а я так устал от переездов». Троцкий объяснил, что сейчас он не очень сильно загружен работой, потому что подписан мирный договор с Польшей, и с южного направления проступают обнадёживающие известия. Я рассказала ему, что почти уже было, собралась в поездку на Южный фронт вместе с Калининым. Но Каменев отсоветовал, поскольку ехать предстояло в военном эшелоне. Троцкий среагировал мгновенно: «Вы хотите побывать на фронте? Можете поехать со мной». Затем он подумал минуту и спросил: «Вы здесь находитесь под покровительством нашего Комиссариата Иностранных Дел?». Я ответила отрицательно.

- Но с кем вы? Кто несёт ответственность за вас?

- Каменев, - объяснила я.

- Но Каменев на фронте.

- Да.

- Значит, вы здесь совершенно одна? Хм, в революционной стране это очень опасно. Вы знаете Карахана, личного секретаря Чичерина?

- Знаю. Он проживает в одном доме со мной. И ещё Литвинов.

- А, Литвинов. Я позвоню ему.

И он, действительно, позвонил по телефону, но о чём был разговор, я, конечно, не поняла. Позже Литвинов рассказал мне, что Троцкий расспрашивал обо мне и поинтересовался, разумно ли мне показывать фронт. Литвинов дал мне самые лучшие рекомендации.

В четыре часа Троцкий приказал принести чай. Мы пили чай, и он рассказывал о себе, о скитаниях заграницей во время войны и, наконец, как накануне революции он отправился на нейтральном пароходе из Соединённых Штатов в Россию, и как его арестовали канадские власти и продержали в лагере для перемещённых лиц. Ему пришлось провести в этом лагере несколько месяцев, пока Русскому Правительству удалось добиться его освобождения.

Троцкого особенно возмущало, что англичане не посчитались с тем, что он ни направлялся в Англию, ни возвращался из английских колоний и, вообще, плыл не на английском корабле. «Но, - добавил он, - Я замечательно провёл время в этом лагере. Там находилось много германских моряков, и я вел среди них агитационную работу. К моменту моего освобождения они стали убеждёнными революционерами. Некоторые из них до сих пор пишут мне письма».

В пять часов я собралась уходить. Троцкий сказал, что у меня уставший вид. Я пояснила, что трудно работать при таком плохом освещении. Он предложил продолжить следующий сеанс при электрическом свете. Мы договорились встретиться завтра в семь вечере. Меня отвезли домой на машине Троцкого.

19 октября 1920 года.

Москва. Машина Троцкого пришла в шесть тридцать вечера. Николай Андреев пил со мной чай, и я предложила подвезти его: он живёт недалеко от Наркомата Армии и Флота. Был сильный снегопад, и пока мы ехали в машине, из-под колёс разлетались мельчайшие кусочки замёршего снега, обволакивая нас белой пеленой. В машине была крыша, но отсутствовали боковые стенки. На Красной площади у нас лопнула шина. Какое-то время мы терпеливо сидели и смотрели, как прохожие падали на скользком тротуаре, а повозки с большим трудом взбирались по крутому проезду. Зима наступила так внезапно. Лошади ещё не были подкованы с расчётом на скользкую дорогу, и поэтому им было трудно устоять. Этим утром на моих глазах упало сразу четыре лошади. В Лондоне подобное событие собрало бы толпу зевак, а здесь никто даже не повернул головы. Меня сильно рассмешило, как поднимают упавшее животное. Возница (мужчина или женщина, не важно) становится позади повозки и толкает её. Бедная лошадь, не в силах сопротивляться движению оглоблей, помимо своей воли в мучениях поднимается на ноги. Нет необходимости распрягать лошадь.