Макароны по-флотски (сборник) - Александр Федотов

Начался «Большой Шмон». Экипаж строили через каждые пятнадцать минут, проверяли наличие людей, спрашивали о результатах поиска, снова распускали и снова строили. Это продолжалось два дня, но фотоаппарат как в воду канул. На третий день, когда все попытки найти фотоаппарат не увенчались успехом, весь экипаж согнали на берег. На корабль по трапу поднялся Большой Зам, и он по одному запустил туда одних офицеров. Пока матросы ждали на берегу, кадеты шмонали корабль. Они рылись в вещах, под матрасами, в рундуках, под пайолами, в трюмах. За этот день у экипажа было конфисковано или просто пропало множество неуставных вещей, многие из которых собирались и готовились годами. Среди пропавших вещей значились фотоальбомы, с добытыми с большим трудом флотскими фотографиями, магнитофон, кипятильники, электроплитки, машинки для наколки татуировок… Нашли и конфисковали ещё множество других неуставных вещей, которые как-то скрашивали наш однообразный казённый быт… Не нашли только пропавший фотоаппарат Крапова.

На четвертый день серый от злости и бессонных ночей Большой Зам остановил поиски и построил экипаж.

– На наш корабль пал несмываемый позор! – хрипел он: – Вор – трус, он прячется среди вас! А вы, трусы, его покрываете! Позор!

Слово «позор» мы слышали за эти дни много раз. Измученный бессонными днями и ночами поиска экипаж уже ни на что не реагировал и, понуро опустив головы, молчал.

– Чтобы хоть как-то расплатиться за этот позор, – продолжал орать Большой Зам, – со всего рядового состава экипажа!.. со следующей зарплаты!.. с каждого!.. будет удержана!.. часть стоимости фотоаппарата!

Нам это было не впервой. С нашей мизерной зарплаты удерживали за всё: за потерянные бушлаты, за комсомольские взносы, за всякую прочую хрень, давай, удержи ещё и за фотоаппарат. Большой Зам удержал. В тот месяц после всех вычетов я получил на руки пять рублей десять копеек. Хватило на чай, одеколон и пару пачек печенья…

– Хорошо ещё, что я не курю, – размышлял я, сидя в носовой электростанции и делясь своими наблюдениями с Олегом Кротовым, – на сигареты не надо тратиться…

– Хорошо тебе, – Олег тяжело вздохнул, ища, не завалялся ли где годный к повторному употреблению «хабарик».

«Броняшка» открылась, и в электростанцию вошли хохол Лёха Соленко и золотозубый фотограф Крапов. Леха был неплохой парень, он был из БЧ-5, отслужил на год больше меня. Он завёл знакомство с Краповым в основном из-за фотолаборатории: ему ведь надо было готовить дембельский фотоальбом. Они вдвоём прошли в угол электростанции, покосившись на нас, подняли пайолы и, к нашему удивлению, полезли в трюма. Минут десять они там копошились, затем вылезли и некоторое время шептались, бросая на нас косые взгляды. Наконец Лёха оценивающе посмотрел на нас и как бы ненароком спросил:

– Ребята, вы тут ничего не находили?

Мы недоуменно покачали головами

– Точно? – испытующе переспросил Лёха. Крапов делал вид, что рассматривает носок своего ботинка, украдкой поглядывая на нас из-за плеча своего приятеля.

– Не, ничего. А что? Потеряли что-нибудь? – недоуменно спросил я.

– Да так. Забудь, – Леха и Крапов переглянулись и вышли из электростанции.

Через неделю Андрюха Тюрюханов, лазая по трюмам, наткнулся на залитый водой и мазутом фотоаппарат:

– Гляди-ка, это тот, что Халифаев потерял пару месяцев назад, – с удивлением сказал он, – жалко: испорчен… Только объектив ещё сгодится. Вот Халифаев расстроится…

Однако Халифаев не расстроился.

– Ребята, так это же не мой, – сказал он, вертя в руках найденный фотоаппарат, – у меня говно был – «Смена», а этот крутой – «Зенит»…

Мы переглянулись. Всё связывалось воедино: Соленко с Краповым – трюма – фотоаппарат!

– Вот пидор, а! – выругались мы почти одновременно.

«Заложить» Крапова кадетам было можно, но не по правилам, главное не хотелось подставлять Леху Соленко: парень он был хороший, и закладывать его было уж точно западло. Но слухи поползли по кораблю. Последние два месяца до дембеля Крапов почти не вылезал из своей каморки. Когда он сошёл с корабля, провожать своего приборщика до аэропорта вызвался лично Большой Зам. А ещё через месяц в столовой команды состоялось общее собрание экипажа. После того, как Большой Зам и старпом толкнули свои речи про повышение уровня боевой и политической подготовки, наступил черёд вопросов и ответов. Первым задал свой вопрос Лом.

– Когда экипажу вернут деньги за фотоаппарат, который украл главный корабельный старшина Крапов?

Замполит поморщился, как от зубной боли. Эти слухи были для Большого Зама не в новинку, они ползали по кораблю давно, он им не верил, а скорее всего, не хотел верить. Обвинение против Крапова било по нему самому… Всё равно никто ничего не докажет.

– Сядьте, товарищ старшина. Хватит плодить сплетни! Я приказываю закрыть эту тему раз и навсегда! Во-первых, нет аб-со-лют-но ни-ка-ких доказательств вины главного корабельного старшины Крапова, во вторых…

– У меня есть доказательства! – мой голос прозвучал, как гром среди ясного неба.

Большой Зам застыл с раскрытым на полуслове ртом. Наступила немая пауза. Все глаза уставились на меня.

– Какие доказательства? – придя в себя, прервал всеобщее замешательство старпом.

Ребята вокруг даже привстали, стараясь не пропустить ни одного слова. Придя в себя Большой Зам попытался замять эту тему.

– Федотов, хватит! Садитесь. У меня в каюте поговорим…

Но старпом нетерпеливо перебил его:

– Какие доказательства? Говорите.

Как я решился обо всём рассказать в лицо Большому Заму, я до сих пор не знаю. Я просто не мог тогда смолчать. Я встал и начал говорить, не думая о последствиях. Если бы я о них думал, то я бы, наверное, ничего и не сказал бы. Лицо Большого Зама расплывалось у меня перед глазами, я отчетливо видел только его вытаращенные ненавидящие глаза…

– Три месяца назад я дежурил в электростанции. К нам тогда зашёл главный корабельный старшина Крапов. Я ещё удивился: он никогда к нам раньше не заходил. Я ещё больше удивился, когда он полез что-то искать в трюма…

Я говорил, а Большой Зам буравил меня своими красными глазами. Он готов был вцепиться мне в горло, чтобы только я замолчал.

– …Через две недели мы нашли в трюме фотоаппарат «Зенит». Он был весь в мазуте, наверное, лежал на стрингере и при качке в трюма свалился…

Я закончил. Тишина стояла такая, что было слышно, как бьется о переборки вода за бортом.

– Почему не доложили сразу? – первым прервал молчание старпом.

– Сначала думали, что это фотоаппарат одного из наших. Только потом заметили, что не тот…

Я потом слышал, что Большой Зам писал письмо Крапову. Не знаю, что он там написал, да мне, в общем-то всё равно. Жалко только, что после моего выступления, Большой Зам опять отпуск зарубил. Так, за три года мне ни разу и не довелось домой съездить…

Крысиный король

Не надо мне в рапорте писать: Дорогому товарищу капитану 3-го ранга. Пишите просто: Пал Палычу.

(Большой Зам)

Большой Зам матросов за людей не считал, и матросы, в ответ, со свойственной им изобретательностью не упускали случая досадить своему политическому лидеру. Благо до дембеля время есть, а молодая здоровая фантазия неиссякаема. И один такой случай вскоре представился.

Однажды от вездесущего посыльного командира корабля стало известно, что у грозного Большого Зама Паши Сорокопута была одна маленькая слабость: он боялся крыс. Он их боялся в любом виде, даже мёртвых, но особенно Большой Зам боялся крыс живых. Этих серых шевелящих своими гладкими шелушистыми, как змеи, хвостами крыс он не просто боялся, он их боялся панически, до поросячьего визга. К его несчастью этих серых грызунов на стоящем в заводе крейсере шмыгало по кабель-трассам в превеликом множестве. А корабельные крысы – это порода особая. Заводские кошки почтительно обходили их стороной, а некоторые «экземпляры», достигали таких жирных и внушительных размеров, что сами, при желании, вполне могли бы за этими кошками охотиться.

Как только экипажу стало известно об этой маленькой слабости «любимого» Замполита, матросы тут же собрались на совет и стали разрабатывать план «диверсии». Вместе с Ромой, по кличке Краб, в этом мероприятии принимала участие легендарная, в корабельных масштабах, личность – Шура Тагнер, по кличке Танк.

Призывавшийся из Ульяновска плечистый здоровяк Шура поставил себя так, что даже будучи полторашником, пользовался авторитетом и статусом наравне с самыми крутыми годками. Но Танк никогда не издевался над полностью зависящими от него карасями и без дела ни разу никого не ударил. В отличие от Большого Зама, Шура считал тех, над кем у него была абсолютная власть, людьми, и относился к ним по-человечески. Он был Личность с большой буквы и, в отличие от Большого Зама, его уважали.