История Мексиканской революции. Том III. Время радикальных реформ. 1928–1940 гг. - Николай Платошкин

Предприниматели выступили с официальным публичным заявлением, что если правительственный вариант трудового кодекса будет принят, то мексиканская промышленность погибнет. Обсуждение прекратилось – гора родила мышь.

В целом рабочая политика правительства развивалась в 1929 году без серьезной оппозиции со стороны самого рабочего движения. КРОМ разваливался, и Портес Хиль этому активно способствовал. Представители КРОМ были изгнаны из Министерства промышленности и торговли вместе с Моронесом. Очистили от кромистов и правительственные хунты – арбитраж трудовых споров. Если раньше с помощью этих хунт КРОМ объявлял незаконными любые забастовки неподконтрольных ему профсоюзов, то теперь эти хунты стали объявлять незаконными забастовки самого КРОМ. В течение 1929 года численность КРОМ сократилась наполовину. Однако этому профцентру, все еще остававшемуся самым крупным в стране, удалось сохранять преобладающие позиции в ряде регионов, например среди текстильщиков в Орисабе.

Компартия была разгромлена, и ее влияние на независимые профсоюзы, например транспортников, существенно ослабло. Это позволило Кальесу нанести наконец удар по железнодорожникам, которые так досаждали ему забастовками в 1926–1927 годах. К тому же железнодорожники в союзе с коммунистами образовали собственную политическую партию, резко критиковавшую Кальеса. Кальес «попросил» Портеса Хиля назначить его главой правительственного Комитета по реорганизации железных дорог. На этом посту Кальес быстро «оздоровил» финансовое положение железных дорог, уволив 10 тысяч рабочих (особенно наиболее активных членов профсоюза) и сократив оставшимся заработную плату. При этом рекомендации Кальесу по «оздоровлению» финансового положения железных дорог давали американские эксперты. Мексиканские железные дороги якобы тратили слишком много на заработную плату.

На самом деле если в США на заработную плату шло 58,8 % всех расходов американских железных дорог, то в Мексике – 61,5 %, что было явно сопоставимо. Главной причиной бедственного финансового положения мексиканских железных дорог были не зарплаты рабочих, а несоразмерные платежи, которые направлялись на обслуживание внешнего долга, держателем которого были, естественно, американцы.

«Оздоровление» не помогло – уже в 1929 году железные дороги ощутили на себе последствия мирового экономического кризиса. 33 % доходов железных дорог были связаны с перевозкой металлов и минерального сырья, которые шли на экспорт, прежде всего в США. В 1930 году экспорт резко снизился, что не замедлило сказаться на доходах «оздоровленных» Кальесом железных дорог.

К началу 30-х годов протяженность железных дорог составила 23 345 км[162]. Частные владельцы, которым Кальес вернул железные дороги еще в 1926 году, особого рвения в развитии этой сети не проявляли.

Аграрная политика Портеса Хиля была успешнее и принесла временному президенту довольно большую популярность среди крестьянства. Именно поэтому Урсуло Гальван и не хотел рвать контакты с правительством. В 1929 году правительство распределило среди крестьян около 2 миллионов гектаров земли – больше, чем за все революционные годы до этого. В немалой степени такой радикализм администрации объяснялся личной позиций министра земледелия Марте Гомеса и тем, что с середины 1929 года Кальес был на лечении в Европе. Макар полагал, что политика в деревне свидетельствует о «ловкости и находчивости» правительства Мексики: «…мелкие, но бросающиеся в глаза уступки обнищавшему крестьянству, развернутая реклама и широковещательные обещания, наряду с действительными мерами по обеспечению крупного землевладения: разоружение, где можно, крестьянства, защита земельной собственности и борьба с аграристами там, где они принимают всерьез призыв правительства к самодеятельности… после раздачи правительством около 2 миллионов гектар земли мельчайшими участками Министерство земледелия объявило двухмесячный срок для заявок претензий на землю, после чего «передел» объявлен законченным»[163].

Прогноз Макара на будущее оказался поистине пророческим: «Конечно, через короткое время земельная нужда скажется вовсю, и мексиканскому крестьянству еще не раз придется распутывать тугой узел ненормальных экономических отношений на землю. Однако на ближайшее время оно (правительство – прим. автора) привлекло к себе симпатии крестьянства, и правительство Портеса Хиля сдаст власть в ореоле защитника и представителя огромных масс рабочего и крестьянского трудящегося населения»[164].

В конце декабря 1929 года вернувшийся в страну Кальес в очередной раз публично выразил сомнение в необходимости дальнейшей ликвидации крупных поместий и их раздела между крестьянами. В июне 1930 года в беседе с «группой друзей» «лидер мексиканской революции» провозгласил, согласно сообщениям газет, что в каждом штате необходимо установить короткий срок, после которого дальнейшие заявки безземельных и малоземельных крестьян приниматься уже не будут[165].

Даже довольно активная аграрная политика Портеса Хиля, как совершенно правильно считал Макар, не изменила принципиально отношения собственности в мексиканской деревне. Согласно переписи 1930 года 83 % земельного фонда страны (10 миллионов гектаров) находилось в руках 15,5 тысячи крупных латифундистов. В то же время на 770,2 тысячи крестьянских хозяйств с наделом до 50 га приходилось 3,2 % земли (4,2 млн га)[166].

Как и раньше, темпы аграрной реформы сильно разнились в штатах, и это было связано прежде всего с политической позицией того или иного губернатора. Из 1335 заявок, поданных крестьянами на наделение их землей в 1929 году, больше всего – 276 – пришлось на Веракрус где правил, пожалуй, самый радикальный губернатор Мексики Техеда. 134 заявки было подано в штате Мехико (некогда центре сапатистского движения) и 193 в Мичоакане, которым тоже управлял губернатор-радикал – Ласаро Карденас[167].

Портес Хиль пытался реформировать и другие стороны весьма безрадостной мексиканской действительности. Каждое правительство Мексики со времен Порфирио Диаса пыталось бороться против алкоголизма. Взялся за решение этой сложной проблемы и Портес Хиль, хотя и с иной мотивацией, чем Диас. При диктатуре боролись в основном с национальным индейским напитком из агавы «пульке», который считался «не прогрессивным». Диас внедрял в стране «прогрессивное» американское пиво и вино, которые, однако, были громадному большинству населения просто не по карману.

Портес Хиль как социалист полагал, что пьянство, безотносительно того, какие напитки употребляются, отвлекает трудовые классы Мексики от борьбы за улучшение собственной жизни. Еще на посту губернатора Тамаулипаса он развернул активную пропаганду здорового образа жизни и убедил примерно сотню населенных пунктов обратиться к правительству штата с просьбой о принятии мер по ограничению продажи алкоголя[168].

14 мая 1929 года уже на общенациональном уровне был образован Национальный комитет борьбы против алкоголизма. Считая себя убежденным демократом, Портес Хиль не пошел по пути США и не стал принимать юридически обязательные антиалкогольные законы. По его, мнению, общественные комитеты должны взять на себя борьбу за здоровый образ жизни. На местах эти комитеты состояли в основном из женщин, которые вроде дружинников патрулировали злачные места, убеждая их завсегдатаев не пить и проверяя, есть у владельцев лицензия на продажу алкоголя. Однако многие отцы семейств не хотели, чтобы их жены и дочери ходили по таким местам, тем более что в тогдашнем мексиканском обществе женщины традиционно считались существами второго сорта и на их увещевания любители горячительных напитков обычно отвечали скабрезными шутками.

Как издевка звучало воззвание комитета к гражданам активно заниматься спортом: большинству рабочих и крестьян после тяжелого и изнурительного рабочего дня было не до этого.

Борьба с алкоголизмом была обречена еще и потому, что многие мексиканские «революционеры», ставшие бизнесменами, активно снабжали алкоголем страдавшее от сухого закона население США. Будущий президент Мексики Абелярдо Родригес (в то время губернатор пограничного с США штата Нижняя Калифорния) сколотил огромное состояние на салунах и казино в приграничной полосе.[169] Ему же принадлежало фешенебельное «Казино де ла Сельва» в мексиканской «Рублевке» – Куэрнаваке, где жил Кальес, держали дачи иностранные послы, а также имели загородные дома все представители разбогатевшей на революции мексиканской элиты. В народе одну из улиц Куэрнаваки, где высились особняки вчерашних «революционеров», называли «улицей сорока воров». Когда министр образования Нарсисо Бассольс попробовал закрыть казино, Родригес пожаловался Кальесу, и министр потерял свой пост.