Ведьма в Царьграде - Симона Вилар

– Долго бы ты спала, Долхлеба, если бы меня рядом не было.

Мать казалась спокойной. А вот Святослава била крупная дрожь. Он отошел, когда Долхлеба засмущалась своей растерзанной одежды, отвернулся, смотрел по сторонам – на синее, с легкими размытыми облаками небо, на пахнущие под солнцем сочной зеленью травы, на блестевший в стороне серебристый Днепр-Славутич. Какая же жизнь красивая! Как горько, должно быть, потерять ее. Однако, владея таким чудом, как живая и мертвая вода, можно жить вечно. Но… О Перун великий! Как может княгиня отдавать такую силу каким-то ромеям чуждым? Почему не сбережет для себя, для сына, для ближних своих?

В тот вечер Святослав был непривычно задумчив. Даже отказался хлебнуть медовухи, какую умудрился невесть где раздобыть неугомонный новгородец Семецка. А тот и сам хлебнул, и товарищей угостил. В одиночку кто ж пьет? А с веселым напитком и на душе легче, и жизнь не кажется такой уж сложной. Вон корабелы после того, как провели суда мимо острых зубов порога Не спи, сообщают, что уже завтра минуют еще один – Улворси, или Сурский, как называли его по реке Суре, за устьем которой он пенился. А там еще один, и еще – всего девять порогов на Днепре. До самого острова Хортица, там и передохнут они у ведунов древних, какие оберегают свой остров одним колдовством, так что даже печенеги лихие опасаются туда проникнуть.

Да, путь предстоял непростой, но сейчас, когда медовуха ходила по рукам, а на вертелах жарились уточки, набитые под вечер в заводях, да ушица поспевала (ух и рыбины же водились за порогом Не спи, только успевай бить острогой!), думать о плохом не хотелось. Наоборот, весело было. Что те пороги? Пройдем! Что те колдуны? Что те печенеги копченые? Разве устоят они перед русской удалью!

Семецка даже стал приплясывать, размахивая ножами, ухал, крутился перед костром, поводил бритой головой. Он, как и Претич, думал по-хазарски обриться, да во хмелю перестарался – сбрил даже клок волос на макушке. Но не огорчился. Вот и плясал теперь под хлопки да посвист сотоварищей – невысокий, юркий, в плечах не сильный, но, как поговаривали, ловкости немалой. Он был из рода торговых купцов, однако князь полюбил и приблизил его за веселый нрав, мог бы и пояс гридня посулить, если бы Семецка настолько не любил медовуху да пиво, а еще вино ромейское.

К костру подошла Малфрида, села невозмутимо на разостланную овчину подле князя. Тот только бровью чуть повел, все больше на огонь смотрел, откинувшись для удобства на седло с высокими, на хазарский манер, луками. Но через время покосился на ведьму, когда кто-то спросил – уж не в одежде ли чародейка купалась? А она, почти до пояса мокрая, потряхивала сырым подолом перед огнем, открывая стройные ноги с обвивающими лодыжки крест-накрест ремнями поршней[72]. Святослав спросил: уж не рыбачила ли чародейка? Вон как от нее сырой рыбой пахнет.

Малфрида ладони свои понюхала, усмехнулась. Она вообще довольной выглядела.

– Рыбачить не рыбачила, а за должком одним к воде ходила. И теперь мне есть что сообщить тебе, князь.

– Отчего же мне, а не матушке моей, коей служишь?

– Служу? Я? Гм. Может, и впрямь со стороны это так выглядит. Ну да ладно, не о том речь. А поговорить мне ныне именно с тобой охота. Идем.

И, поднимаясь, зыркнула темным глазом так, что Святослав решил и впрямь выслушать, что скажет. Пошел следом в темноту, где паслись дружинные кони да слышалась из мрака перекличка дозорных.

Позже он вернулся к костру довольный.

– Семецка, хватит плясать, иди коня взнуздай. Икмор, тоже со мной поедешь. И ты, Сфангел, не хочешь ли поразмяться ночной скачкой? Поедете и вы семеро. – Святослав указал пальцем на еще нескольких воинов. – Ну а ты, Блуд, остаешься в дружине за старшего. Матушке же моей поутру скажешь, что дело у князя. Пусть не ждет. Я догоню ее у острова Хортица.

Блуд недовольно закусил щеку, по лицу желваки заходили. «Матушке скажешь»… Как же. Это Святославу она матушка, а ему княгиня и повелительница. И уж она не похвалит Блуда, что не смог удержать ее сынка. Да такого разве удержишь? Князь – одно слово. Уж глава своих воинов – это точно. А настоящим князем он станет, когда матушка вожжи правления ослабит.

Так думал Блуд, не догадываясь, что Святослав решается на самое княжье дело – на переговоры. Да не с кем-нибудь, а с печенегами, извечными врагами Руси.

Глава 4

Медленно поворачивался в ночном небе Большой воз, поворачивался и Малый[73], мерцала ясная звезда Квочка[74]. Ночная степь пахла душистой полынью и соками земли. Под утро выпала роса, заклубился над травами белесый туман. Всадники попридержали коней, съезжая с едва заметной под месяцем тропы к реке.

Святослав еще издали уловил запахи дыма и навоза. Значит, и впрямь расположились станом копченые, не обманула чародейка. А он-то все гадал, откуда ей ведомо, где орда стала? Хотя, если дело касалось ведьмы, все разумение людское отступало. Она так и сказала – не спрашивай, откуда знаю, но при слиянии речек Самарь и Волчья стоит орда хана Кури. Не желает ли князь пообщаться с товарищем детских игр? А вдруг они сговорятся? Она готова помочь. Как некогда отцу Святослава, Игорю, помогала, вот и теперь для молодого князя постарается.

Святославу все новое было интересно. А тут такое! Матушка, правда, порой ворчит, мол, ему бы все забавы, а княжеская власть что перчатка – снял с руки и за пояс засунул за ненадобностью. А вот что родимая скажет, когда он сладит ряд с печенегами? А то и притащит на аркане самого хана Курю!

Ну, что с арканом вряд ли получится, Святослав уразумел, когда издали увидел, сколько костров мерцает на месте стоянки орды. О, Перун великий! Всем народом они, что ли, кочуют? Да, похоже, так и есть. Ведь с ними же и бабы, и старики, и дети малые. Эти не воины. Но, как сказывали, обе орды тут ныне стали, – Ольга объяснила ему, что сошлись они, ибо один хан помирает, а другой хочет бунчук его над шатром своим воздвигнуть.

Шатры эти они смогли рассмотреть, когда уже светлеть начало. Ночи в начале лета коротки, вот и углядели, что шатров этих, юртами называемыми, видимо-невидимо. Круглые такие, островерхие, какие побольше, какие поменьше. И скот кругом пасется, близко и не подберешься. Вон и собаки взлаивают порой, можно рассмотреть и всадников-дозорных на лошадях.

Небольшая дружина Святослава давно оставила коней в дальних зарослях у вод речки Самарь, к стану подкрадывались, как волки, – ползком, лишь порой раздвигая травы, чтобы поглядеть. И Святослав вскоре понял: не наскочить. Ну разве что можно попробовать взять неожиданностью, напугать пасущийся скот воем волка, пустить стрелы, отбить часть табуна, кого и посечь, если подвернется… но зачем? Ведь не затем ехал, чтобы нашкодничать да обозлить копченых. А вот прикинуть их силу и представить, что будет, если печенеги, собравшиеся такой силой, захотят на порогах на караван русской княгини напасть… Ну, допустим, у Святослава самого рать на Днепре осталась, да и на судах княгини добрая охрана едет, да еще каждый купец, какой на своей ладье к каравану Ольги прибился, не с одними тюками едет, обученных воинов-охранников везет. Так что, может, печенеги и не захотят с такой силой сходиться. А захотят – то-то прольется кровушки! Его матери-княгине, какая с великим посольством едет, с дарами да свитой, такое совсем ни к чему.

– Что смотришь, княже? – шепнула рядом Малфрида.

– Думу думаю. Как же теперь быть? Это ведь печенеги. Им и покон не покон. К ним с хлебом-солью не явишься. Так и в полон угодить можно.

– Верно говоришь, Святослав. Но давай так сделаем: ты с парнями твоими вернешься на берег Самари к лошадям и обождете там маленько. Я же пока тут кое-что проверну.

Святослав даже растерялся. Ну что она одна провернет? Правда, вспомнилось, как Претич говорил, что Малфрида и одна порой доброго отряда стоит. Но что задумала-то?

Однако спросить не успел, ибо чародейка уже поползла в сторону становища, – только трава высокая чуть колыхнулась. Святослав усмехнулся: хорошо лазит девка, даже подол ей не помеха. Ну, чисто выучку в его дружине прошла.

Он не успел ту мысль до конца додумать, как лежавший с другой стороны Семецка сжал его плечо.

– Гляди, ты гляди только, что деется! И откуда это?

Святослав и не заметил, как в той стороне, где проползти должна была Малфрида, появилась высокая вороная кобылица. И какова! Тонконогая, пышный хвост султаном взвивается, густая грива ниспадает с гибко выгнутой холки. Кобылица вздыбилась, суча передними копытами, заржала – и полетела, понеслась по траве в сторону становища.

Печенеги вороную еще издали заметили, зашумели, несколько всадников поскакали ей наперерез, раскручивая над головой арканы. Но лошадь, словно поняв, что ее поймать хотят, резко прянула в сторону, заметалась, а затем вдруг стрелой поскакала в направлении скученных шатров становища. Носилась между юртами, распугивая выскочивших было с лаем собак, ржала, дыбилась. Печенеги повылазили из своих возов и юрт, смотрели, галдеть начали. А вороная, огибая стремящихся преградить ей путь людей, гарцевала по стану, лягалась, скалилась и ржала, будто злой дух в нее вселился.