Там, где бродили львы (с иллюстрациями) - Гарет Паттерсон

Когда мы переезжали мост через «великую реку крокодилов» близ Паррс-Халт, я почувствовал себя так, словно никогда и не покидал Ботсвану. Мы находились в пути уже более восьми часов, и хотя был всего лишь час пополудни, я решил подыскать место для лагеря, где можно было бы провести ночь. Хотелось вновь побыть наедине с природой.

Та часть Ботсваны, так называемый Рубеж Тули, очень много значила для меня, ибо именно на северо-западном ее участке, на расстоянии двухсот пятидесяти километров отсюда, я изучал львов в заповеднике Северного Тули.

В истории Ботсваны эти места были зоной длительных конфликтов, а сам Рубеж представлял собой не что иное, как союз фермерских хозяйств на границе с Южной Африкой. Оскудение природы района и ее животного мира произошло сравнительно недавно: первый слон был убит здесь португальцами-исследователями в первом десятилетии прошлого века. Охотники за слонами из Южной Африки продолжали истреблять этих животных, и уже в семидесятых годах прошлого века стали продвигаться далее к северу в поисках лучшей слоновой кости. Через двадцать лет после этого слоны здесь полностью исчезли.

Там же находился центр конфликта между двумя местными владыками – Великим Кхамой, властелином Бамангвата, и Лобенгулой, вождем племени Матабеле. Несмотря на то, что реально Тули входило в территорию Бамангвата, Лобенгула рассматривал этот район как место своей королевской охоты. К 1895 году англичане провозгласили его частью владений Кхамы, а мудрый старый вождь подарил Тули королеве Виктории, надеясь, что здесь возникнет буферная зона между его страной и чрезмерно агрессивной Республикой Трансвааль. Англоязычные поселенцы начали осваивать эти места, получившие, таким образом, название Рубеж Тули.

Формирование поселений и развитие сельского хозяйства, как и следовало, пагубно сказались на популяции местных львов. На месте нынешнего заповедника Тули только в пятидесятые годы нашего века было отстреляно сто пятьдесят особей этих зверей.

Хотя местная история казалась цепью вражды и печальных недоразумений, да я и сам был свидетелем многих трагедий в жизни ее исконных обитателей – животных, я, оказавшись так близко ко всем этим событиям, остро переживал происходящее и всей душой отдался многострадальной земле. Здесь присутствовало особое настроение, и со временем я глубоко проникся им. Оказавшись в Тули снова, я почувствовал, что, несмотря на свое долгое отсутствие, мне удалось сохранить многое, пережитое в этой знойной стране, внутри себя.

Мы успели проехать всего лишь тридцать километров по территории Тули, когда я заметил прекрасное место для лагеря в ста метрах от грязной разбитой дороги. Съехав на обочину, я заглушил мотор под огромной бледной акацией, крона которой бросала обширную круглую тень на иссохшую землю.

С наступлением сумерек я по своей старой привычке начал, подражать мелодичному голосу жемчужного воробьиного сыча. Я надеялся услышать ответный сигнал, но в этот момент совершенно другая птица – траурный дронго – опустилась в крону над нами. Совка не ответила мне, зато ее постоянный преследователь, смелый пересмешник дронго, тут же примчался на мой зов и теперь подозрительно рассматривал нас, сидя на нижней ветви дерева. Недоумевая, почему здесь оказались эти существа вместо маленькой крикливой совки, дронго поглядывал на нас рубиново-красными глазами, сиявшими, словно маленькие драгоценные камни, на фоне его иссиня-черного оперения. Когда же сумерки сгустились, птица улетела, хлопая крыльями, и ее черный силуэт растворился во мраке умирающего дня. Этой ночью мы не видели ни огонька, не слышали никаких посторонних звуков востро ощущали, что мы единственные человеческие существа на много километров вокруг. Звезды казались сверкающими бриллиантами на чернильно-синем небе, а затем полная луна показалась над горизонтом и залила округу мягким голубоватым светом. Мы приготовили ужин на углях, оставшихся после сгорания скрюченных сухих веток акации, этого благородного дерева, дающего своеобразный ароматный дым. Дрова горели ровно и жарко, и лишь временами сноп искр вырывался наружу при воспламенении особого смолистого вещества, пропитавшего хворост.

Ни разу за предыдущие недели странствий по просторам Африки мы не испытывали того восхитительного чувства, что посетило нас этой ночью в стране зарослей мопаны на просторах Тули. Мы вновь были в истинной Африке, в Африке прошлых веков, все еще находящейся во власти древнего духа этой земли.

Утро пришло вместе с отдаленным лаем шакалов, и солнце еще только вставало над горизонтом, когда мы свернули лагерь, уничтожили все следы своего пребывания и выехали на дорогу, ведущую во Францистаун, центральный город восточной Ботсваны. Нам предстояло преодолеть двести пятьдесят километров пути, чтобы затем отправиться на некогда великое африканское озеро Макгадикгади.

Следующую ночь мы намеревались провести в кемпинге неподалеку от Францистауна. Разумеется, контраст с нашей предыдущей ночевкой оказался не в пользу нынешней. Мотель расположен в искусственно созданном оазисе на берегу реки Тати. Коттеджи построены здесь из местного тикового дерева, известного среди туземцев под названием «муква». Вокруг зеленеют свежие газоны. Кемпинг был полон народу. Один из грузовиков следовал из Найроби, ему оставалось проделать последний отрезок пути до Йоханнесбурга. Шум и гам, суета людей и лай собак, плач детей и звуки музыки слегка раздражали и заставили с тоской вспомнить чудесные мирные часы, которыми мы наслаждались не далее как прошлой ночью.

Отдохнув и пообедав, мы, чувствуя себя не в своей тарелке, направились к сверкающему синевой плавательному бассейну. Мы шли мимо людей, загорающих на солнце, закусывающих и выпивающих, и остановились посмотреть на происходящее вокруг нас. Черные и белые детишки играли вместе, что было особенно приятно видеть, вспоминая о существовании совершенно иного мира всего в каких-нибудь двухстах двадцати километрах к югу, за границей ЮАР. Чернокожие семьи расположились рядом с «цветными», а те непринужденно переговаривались с людьми европейской внешности. За стойкой бара восседали двое буров-африкандеров, которые явно чувствовали себя неуютно, хотя и по совсем иной причине, нежели я. Они выглядели угрюмыми и настороженными, с особым вниманием просматривая поданный им счет. Внимательно наблюдали за суетившимся барменом, когда тот наливал двойную порцию водки из сахарного тростника в их бокалы и добавлял туда же апельсиновый сок. Явно чувствовалось, что этим двоим не по себе среди дружелюбной многонациональной толпы, и они жались в тень, словно не доверяя своему росту и физической силе. Они довольно быстро ушли, став, несомненно, много разговорчивее наедине друг с другом и возмущаясь на все лады сценой, свидетелями которой оказались.