Зима тревоги нашей - Джон Стейнбек

— В самом деле? — Мэри явно была недовольна.

— Гадалке чутье может подсказать то, что неизбежно должно случиться. Вы это хотели сказать?

— Так то гадалка. А карты откуда знают?

Я сказал:

— Карты сами не ложатся, их кто-то раскладывает.

Марджи не смотрела на меня, но я знал, что она чувствует растущее беспокойство Мэри и ждет указаний.

— А давайте проверим, — предложил я.

— Понимаете, смешно сказать, но эти силы словно бы обижаются, если их проверяют, и из проверки ничего не выходит. Но попробовать можно. А как?

— Вы совсем не пьете.

Они обе взяли свои бокалы, пригубили и поставили на стол. Я допил до дна и опять пошел за флягой.

— Итен, а не довольно тебе?

— Нет, маленькая. — Я наполнил свой бокал. — Что, если разложить карты втемную?

— А как же тогда читать по ним?

— Ну, тогда разложу я или Мэри, а вы прочтете.

— Считается, что карты отвечают только тому, кто их раскладывает, а впрочем, не знаю — попробуем.

Мари сказала:

— А по-моему, если уж вообще делать, надо делать все как полагается. — Вполне в духе Мэри. Она не любит перемен — мелких перемен. С крупными она справляется на удивление, — может раскричаться из-за порезанного пальца, но при виде перерезанного горла сохранит хладнокровие и деловитость. Меня кольнуло беспокойство: я ведь сказал Мэри, что у меня был с Марджи разговор насчет проверки, а тут выходило, будто мы только что надумали это.

— Мы ведь уже сегодня говорили, помните?

— Да, когда я приходила за кофе. У меня это целый день не шло из головы. Я и карты захватила.

Мэри склонна путать упорство со злостью и злость с проявлением силы, а силы она боится. Ее дядюшки — забулдыги и пьяницы — внушили ей этот страх, и, стыдно сказать, она никогда от него не избавится. Я почувствовал, что она испугалась.

— Не надо шутить с этим, — сказал я. — Сыграем лучше в казино.[13]

Марджи поняла мой маневр и воспользовалась им, должно быть, не в первый раз.

— Давайте сыграем.

— Судьба моя предсказана. Меня ждет богатство. Чего же еще надо?

— Вот видите, я вам говорила, что он не верит. Это его манера — обведет, заморочит, а сам в кусты. Он меня подчас просто до бешенства доводит.

— Я — тебя? Ни разу не замечал. Ты у меня всегда такая ласковая, милая женушка.

Бывает, вдруг словно почувствуешь токи, возникающие между людьми, встречные или противоположные. Не всегда, но бывает. Мэри не утруждает свой мозг упорядоченным мышлением, может быть, поэтому она более восприимчива. Атмосфера в комнате сделалась напряженной. Я подумал, что дружбе Мэри с Марджи пришел конец. Мэри теперь никогда не будет легко с нею.

— Мне правда хотелось бы просветиться насчет гаданья на картах, — сказал я. — Ведь я тут полный профан. Мне казалось всегда, что этим занимаются цыганки. Вы разве цыганка, Марджи? У меня не было ни одной знакомой цыганки.

Мэри сказала:

— Девичья фамилия у нее русская, она с Аляски.

Вот откуда эти широкие скулы.

Марджи сказала:

— У меня есть преступная тайна, которую я от вас скрыла, Мэри, — о том, как я попала на Аляску.

— Аляска раньше принадлежала русским, — сказал я. — Мы ее купили у России.

— Да, но известно ли вам, что это было место ссылки, как Сибирь, только для более опасных преступников?

— Для каких же?

— Самых опасных. Мою прабабку сослали туда по суду за колдовство.

— А что она делала?

— Накликала бурю.

Я засмеялся.

— Так это у вас наследственная способность.

— Накликать бурю?

— Нет, предсказывать судьбу — пожалуй, это одно и то же.

Мэри сказала:

— Вы шутите. Это неправда.

— Я, может быть, и шучу, Мэри, но это чистая правда. Колдовство считалось самым тяжким преступлением, хуже убийства. У меня сохранились прабабкины бумаги — только там, конечно, все по-русски.

— А вы знаете русский язык?

— Знала, но почти все забыла.

Я сказал:

— Может быть, и в наши дни колдовство — самое тяжкое преступление.

— Ну, неправа я была? — сказала Мэри. — То он в одну сторону вильнет, то в другую. И никогда не узнаешь, что у него на уме. Вчера — да нет, это уже сегодня — встал до зари и ушел из дому. Пройтись ему захотелось.

— Я негодяй, — сказал я. — Отъявленный закоренелый мерзавец.

— Мне все-таки хочется, чтобы Марджи погадала, но только ты, пожалуйста, не вмешивайся. А то за разговором мы упустим время, пока детей нет дома.

— Одну минутку, — сказал я. Я поднялся наверх, в спальню. Меч храмовника все еще лежал на постели, а коробка со шляпой стояла открытая на полу. Я прошел в ванную и спустил в унитазе, воду. У нас, когда спускаешь воду, по всему дому слышно, как она льется. Я намочил полотенце холодной водой и приложил ко лбу и к глазам. В голове у меня давило так, что глаза, казалось, вылезают из орбит. От холодной воды стало легче. Я присел на унитаз и уткнулся лицом в мокрую ткань, а когда она согрелась, намочил ее еще раз. Проходя опять через спальню, я выхватил из коробки шляпу храмовника и, надев ее на голову, спустился вниз.

— Фу, глупый, — сказала Мэри. Она улыбнулась и повеселела. Болезненная напряженность исчезла.

— Можно ли отбелить страусовое перо? — спросил я. — Оно стало совсем желтое.

— Наверно, можно. Надо спросить мистера Шульца.

— Зайду к нему в понедельник.

— Мне хочется, чтобы Марджи погадала, — сказала Мэри. — Мне очень-очень хочется.

Я водрузил шляпу на столбик лестничных перил, и он сделался очень похож на подвыпившего адмирала — если такое явление возможно.

— Достань ломберный столик, Ит. Нужно много места.

Я принес столик из чулана, раскрыл его и укрепил ножки.

— Марджи не любит сидеть в кресле.

Я пододвинул стул:

— А нам что делать?

— Сосредоточиться, — сказала Марджи.

— На чем?

— По возможности ни на чем. Карты у меня в сумке, вон там, на диване.

Я всегда представлял себе гадальные карты засаленными, пухлыми и мятыми, но эти были чистенькие и блестели, словно пластмассовые. Они были длинней и уже игральных карт, и в колоде их было гораздо больше, чем пятьдесят две. Марджи сидела за столом очень прямая и разбирала колоду — ярко раскрашенные фигуры со сложной иерархией мастей. Названия были все французские: l'empereur, l'ermite, le chariot, la justice, le mat, le diable;[14] земля, солнце, луна, звезды, а мастей тоже четыре: мечи, чаши, дубинки и деньги — я так думаю, что deniero должно означать деньги, хотя рисунок напоминал геральдическую розу, — и в каждой масти свои король, королева и валет. Потом еще какие-то странные, жутковатые карты — башня, расколотая молнией, колесо фортуны, виселица с человеком, подвешенным за ноги, — le pendu, и смерть — la mort, скелет с косой.

— Довольно мрачные картинки, — сказал я. — Они и обозначают то, что на них изображено?

— Смотря по тому, как лягут. Если карта легла вверх ногами — значение будет обратное.

— А вообще значение может меняться?

— Может. Это уже вопрос толкования.

За картами Марджи сразу сделалась официально сдержанной. Под ярким светом ее руки выдавали то, что я уже однажды заметил: что она старше, чем кажется.

— Где вы научились этому? — спросил я.

— Девочкой я часто смотрела, как гадает бабушка, а потом стала брать с собой карты, когда шла в гости, — вероятно, как способ привлечь внимание.

— А вы сами верите?

— Не знаю. Иногда происходят странные вещи. Не знаю.

— Может быть, все дело в том, что карты заставляют сосредоточиться — психическая тренировка своего рода?

— Мне иногда самой так кажется. Бывает, я даю карте значение, которое ей вообще не свойственно, и в этих случаях почти никогда не ошибаюсь. — Ее руки двигались, точно живые существа, тасуя и снимая, тасуя и снимая, и наконец пододвинули ко мне колоду, чтобы я снял.

— На кого будем гадать?

— На Итена! — вскричала Мэри. — Посмотрим, сойдется ли со вчерашним.

Марджи взглянула на меня.

— Светлые волосы, — сказала она, — голубые глаза. Вам еще нет сорока?

— Сорок.

— Король дубинок. — Она достала карту из колоды. — Вот это вы. — Король в мантии и в короне, с увесистым красно-синим скипетром и внизу надпись: Roi de Bâton. Она положила карту на стол лицом кверху и снова перетасовала колоду. Потом стала быстро раскладывать остальные карты, приговаривая нараспев. Одна карта легла над моим королем. — Это вам для покрова. — Вторая поперек первой. — Это вам для креста. — Третья — сверху. — Это вам для венца. — Четвертая — снизу. — Это вам для опоры. Это — что было, это — что будет. — Карты ложились одна за другой, образуя на столе большой крест. Наконец она быстро выложила четыре карты в ряд слева от креста, говоря: «Для вас, для дома, что ожидается, как сбудется». — Последняя карта оказалась человек, повешенный за ноги, но я, сидя по другую сторону стола, видел его в нормальном положении.