На дне Одессы - Лазарь Осипович Кармен

«Малашу».

Но ни балалайки, ни его не было слышно из-за рева публики:

— Катков! Браво-о, Катков!

Яшка при виде своего любимца пришел в такой восторг, что вскочил на стол, причем раздавил блюдце, стал махать картузом и орать:

— Биц Катков! Ура-а!

И, не довольствуясь этим, он «в знак поклонения таланту Каткова» вложил в рот два пальца и свистнул соловьем-разбойником.

Катков сеял направо и налево улыбки и кланялся.

Но вот мало-помалу толпа успокоилась. В саду воцарилась тишина и Катков начал:

Я спою про нашу

Песню про Малашу!

Маланья моя,

Лупоглазая моя!

Как на деревне жила

У дьяка служила.

Маланья моя,

Лупоглазая моя!

— Ха, ха, ха! — заливалась трехтысячная толпа.

— Браво, Катков!

Стала чепуриться

И с дворником возиться!

Маланья моя

Лупоглазая моя!

Кто ей рупь целковый,

А кто платочек новый!

Маланья моя

Лупоглазая моя!

Надя так и покатывалась. Глаза у нее от удовольствия блестели.

И вот наша Маланья,

Пошла на содержанье.

Песни распевает,

Ноги задирает.

Эх смотри, Маланья,

Брось свое гулянье!

В старости увянешь,

Сбирать кости станешь, —

— тянул Катков и каждое двустишие сопровождал рефреном «Маланья моя, лупоглазая моя». Катков закончил:

Спел вам про Маланью

Ну, и до свиданья!

И он с легким поклоном удалился.

Сад опять заревел:

— Ка-а-атков! Биц!

Катков опять вышел на сцену.

— «Кухарку»!

— «Ах ты доктор»!

— «Купец»! — требовала толпа.

Яшка же настойчиво требовал:

— «Раз, два, три, четыре, пять»!

— «Раз, два, три, четыре, пять», — подхватила толпа. Катков качнул головой и затянул:

Как у Марьи-то Сергевны

Муж громил кабак как Плевну!

Запил горькую опять,

Раз, два, три, четыре, пять!

А у тетушки Федосьи

Все сидят без мужа гости,

Не приходится скучать!

Раз, два, три, четыре, пять!

Ну, а баба одурела,

И взаправду захотела

С Родионом поиграть!

Раз, два, три, четыре, пять!..

— «Доктора», «доктора»! — взревела потом толпа. Катков улыбнулся своей симпатичной улыбкой и снова завел балалайку.

Хочет дамочка свободы,

Посылает врач на воды.

Ах ты, доктор, доктор, доктор,

Доктор миленький ты мой!

Там водицу пьет она,

Глядь, и тальица полна…

— Ой, мама, умираю! А штоп тебя! Вот поет! Ну и заморил! — взвизгивали в толпе женщины.

Катков разошелся и запел «Кухарку»:

Получила я расчет,

Да плевать мне на господ.

Я в корсетик затянусь

Нарумянусь, набелюсь!

Эх-ма, эх-ма,

У меня ли нет ума?!..

Раз десять вызывали Каткова и требовали петь без конца. Его замучили, пот ручьем струился с его болезненного, усталого лица и он показывал на грудь и горло: «охрип, дескать, устал, пощадите».

Но эгоистичная толпа была безжалостна.

— «С циркулем»! — требовала еще она.

Катков махнул рукой, отложил в сторону балалайку, обтянул рубаху, ухарски заломил на затылок шляпу, выставил вперед обутую в лапоть ногу и под музыку стад выделывать ею всякие па, поворачивать ее и сыпать словечками:

— А ножка-то! Как живая! Теперь будем танцевать по-балетному! Теперь по-шансонетному! А вот — циркулем! С канифасом! С кандибобером! С кандифефером! Отскочь на Малороссийскую улицу! Фундамент закладываем! По-архитекторскому! С клопштосом! Кием в середину! Поехала машина! А штаны полосатые от У. Ландесмана 42!

Катков сыпал, как из мешка, и каждое словечко молдаванская и слободская публика встречала гомерическим смехом и бурей восторга.

Одна дама, толстая торговка из крытых рынок, торгующая деликатными овощами — спаржей и артишоками, — до того смеялась, что с нею «шкандал» приключился…

И не с нею одной.

А Надя, Надя! Господи Боже мой! Она так увлеклась Катковым, что сама полезла на стол, кричала «биц» и без конца размахивала красным зонтиком.

IX

САШКА-МУЗЫКАНТ

После выхода Каткова интерес к саду у Яшки пропал и он сказал Сеньке и Наде:

— Айда теперь до «Гамбринуса», Сашку слушать!

И через полчаса они сидели в известном погребке, на маленьких желтых бочонках, вокруг большой бочки, на которой стояли три большие, как фабричные трубы, кружки с черным пивом с «манжетами» (пеной), сосиски с хреном, нарезанные франзоли и французская горчица.

Надя с удивлением разглядывала расписанные цветами, женскими головками и жанровыми картинами стены и низкие своды погребка.

В погребке было светло и много народу. Вокруг бочек тесно сидели кочегары, штурманы дальнего плавания, фабричные, ремесленники, кучера с дамами сердца — аппетитными кухарками, мамками и экономками. Все сидели в облаках дыма от трубок, папирос и сигар, пили пиво и жадно слушали широкоплечого блондина, которого все фамильярно называли «Сашкой».

Сашка сидел, развалившись небрежно на стуле, и играл на скрипке. И ему аккомпанировали с двух сторон два молодых человека весьма приятной наружности, один на фортепиано, а другой — на фисгармонии.

Наде казалось, что она спит и видит всю эту диковинную обстановку — расписанные стены, мягкий свет и благородную публику — и слышит эту удивительную музыку — во сне.

Ах, какая это была музыка!

Если Катков пользуется большой популярностью на окраинах города, то не меньшей популярностью пользуется там Сашка.

Сашка, Сашка! Кто не знает его?! Его едут слушать со всех концов Молдаванки, Пересыпи и Слободки-Романовки[13].

И недаром. Он душу выворачивает своей скрипкой, он в состоянии заставить камни обливаться слезами и сейчас же заставить их пуститься в пляс…

Когда Сашка кончал, гости наперерыв