Моя вечная жизнь - Елена Логунова

В режиме персональной борьбы за лучшую организацию самосознания я в аэропорту думала о своих отношениях с Павлом. Они серьезно тревожили меня сочетанием несочетаемого. С одной стороны, мы общались, как старые добрые знакомые, чуть ли не супруги со стажем – легко, непринужденно, естественно и комфортно во всех возможных ситуациях. С другой стороны, в этих отношениях не было и, главное, не могло быть никакой определенности и надежности. А кому-то их, похоже, уже очень хотелось.

Еще до моего отлета из Мальпенса Павел успел позвонить мне трижды, примерно с получасовым интервалом. Его волновало, благополучно ли я доехала до аэропорта (как будто существовал риск, что водитель по пути коварно катапультирует меня из машины в дикой швейцарской местности), прошла ли я регистрацию на свой рейс и не задерживают ли взлет лайнера по погодным условиям. Такая забота трогала и одновременно вызывала беспокойство.

Зона добровольной ответственности мужчины за женщину обычно не выходит за границы обручального кольца. Похоже, что Павел намеревался опекать меня, как родной, и при этом крайне маловероятно, что он захотел бы меня удочерить! Я не знала, что буду делать, если Павел воспротивится нашему неизбежному расставанию на неопределенный срок, а может, и навсегда. Принять решение прямо сейчас мне оказалось не под силу, и я отложила его на неопределенный срок.

Вот парадокс: именно неподъемные вопросы дольше всего остаются подвешенными в воздухе!

Полет занял всего два часа и запомнился мне исключительно скверным обедом. Покинув самолет, я торжественно пообещала своему желудку, что отпраздную окончание путешествия добрым ужином, и в толпе других пилигримов проследовала в подвальный этаж, где уже стоял готовый к отправлению электропоезд.

На то, чтобы толком разобраться с билетным автоматом, времени у меня не было, поэтому я просто повторила комбинацию, которую набрал на сенсорном дисплее предыдущий пассажир – и время в пути до главного вокзала пролетело для меня незаметно, так как я всю дорогу трепетала в ожидании появления контролера. Если бы с его приходом выяснилось, что билет я взяла неправильный, вместо доброго ужина в Бад-Вильдбаде мне пришлось бы вкушать очередной скверный обед в ближайшем полицейском участке.

Центральный вокзал Штуттгарта впечатлил меня огромным количеством перронов, что в сочетании со слишком мелкими буковками на табло и ограниченным запасом времени обеспечило такую пробежку по пересеченной местности, которая сошла бы за отборочный этап чемпионата мира по спортивному ориентированию.

На этой стадии путешествия меня здорово выручили знание английского и базовые коммуникативные навыки: ни один из тех трех суровых мужиков в форме, которых я с дежурным вопросом и умильной гримаской заплутавшей малютки походя хватала за мундирные пуговицы, ни отказал мне в помощи добрым напутственным словом. Хотя по долгу службы это, наверное, обязан был делать только полицейский. Другие двое служивых (много позже я узнала, что это были почтальон и егерь) запросто могли послать меня куда-нибудь не туда.

Чудом и соединенными молитвами полисмена, почтальона и егеря я нашла нужный мне поезд за считанные секунды до его отправления. И вновь мне повезло: в вагоне расположилось большое русскоязычное семейство эмигрантов, следовавшее, как и я, в Пфорцхайм. Не смотря на то, что я никак не могла: а) запомнить и б) выговорить название этого населенного пункта (мне почему-то хотелось переименовать его в Альцгеймер), бывшие соотечественники поняли, куда мне нужно, и последовательно препятствовали всем моим попыткам сойти не на той станции.

А после Пфорцхайма никаких шансов заблудиться у меня уже не было, так как трамваевидная электричка держала путь лишь в направлении нужного мне Бад-Вильдбада.

Около шести часов вечера, уже в сумерках, утомленная и одновременно взбудораженная мелкими дорожными приключениями, я сошла на перрон у приземистого кирпичного здания с круглыми часами на фронтоне.

Справа, за трамвайными путями, был лес, и слева, за вокзалом, тоже. Темно-зеленые, почти черные сосны двумя косыми стенами уходили в низкую тучу. Дальний край протяженного строения тонул в туманной лиловой дымке. Где-то близко мелодично журчала вода. На покрытом лужами перроне не было ни единой души.

Круглые, с подслеповатым оком, вокзальные часы над моей головой глухо бумкнули и захрипели, как висельник. Я почувствовала себя заблудившейся малышкой в прологе триллера или жуткой сказки братьев Гримм.

– «В какой, скажи, о Гвидо, мы стране?» – весьма кстати вспомнил мой внутренний голос.

– Да ладно! – нарочито бодро сказала я, не позволяя себе испугаться. – Ничего страшного, тихая и мирная сельская ме…

Я не договорила.

– Бах! Пиу-пиу-пиу! – загремел и запищал фейерверк, и сельская местность сразу же перестала быть тихой и мирной.

Огни салюта расплывались на влажном небе разноцветными кляксами. К грохоту и треску добавились бравурные звуки марша, исполняемого духовым оркестром.

Из туманной дымки в конце перрона, жонглируя тросточками с плюмажем, красиво выступили длинноволосые девицы в коротких складчатых юбках и гусарских ментиках. На головах у них были кивера, на ногах – белые лосины и сапожки со шпорами.

Я посторонилась, и эффектные мажоретки браво прошагали мимо меня туда, где громыхал и пищал фейерверк. За девушками колонной по три прошли музыканты духового оркестра. Последним топал некомплектный лилипут с сияющим тромбоном. Я увязалась за ним замыкающей и так, в арьергарде пышной праздничной процессии, торжественно вошла в Бад-Вильдбад.

Что из себя представляет этот городок, с первого взгляда было не понять: присущие ему индивидуальные черты скрывало праздничное убранство, обильное и безвкусное, как клоунский грим. Повсюду висели бумажные фонарики, гирлянды, воздушные шары, плакаты и флаги всех мыслимых и немыслимых государств обитаемой вселенной. Вдобавок, видимость сильно ухудшали обильные осадки из конфетти и серпантина. Разноцветным бумажным мусором фонтанировали театральные персонажи и самые обычные граждане, двумя тесными рядами выстроившиеся вдоль мостовой.

Я ошеломленно взглянула на двухметрового Амурчика с красными, как восходящее солнце, яблоками нарисованного румянца на плохо выбритых щеках, и он ответил мне аналогичным взглядом. В своем скромном дорожном костюме в середине праздничного шествия я должна была смотреться очень странно.

– А ты не тушуйся, отбери у карлика тромбон! – посоветовал внутренний голос.

В нем отчетливо слышались нотки истерического веселья.

Я представила, как оживит славный праздник наша с лилипутом неравная битва за музыкальный инструмент, и предпочла тихо удалиться со сцены.