Несбывшаяся любовь императора - Елена Арсеньева

Наталью Васильевну снова затрясло – на сей раз от возбуждения. Вспомнила, как разгневанная императрица после скандала, вызванного неприбытием графини Бобринской, мгновенно успокоилась, стоило этому человеку что-то сказать ей.

Что он сказал? Что-нибудь понятное в этой толпе только им двоим?..

– Кто вы такая, сударыня? – спросил внезапно Скорский. – И что заставляет вас бродить по саду и бросаться на незнакомых мужчин?

Полное его нежелание соблюдать хоть какие-то приличия вдруг разъярило Наталью Васильевну. Ну что ж, пора – давно пора! – и ей отбросить всякие уловки. Такой свободной она ощущала себя раньше только с Сергеем, но тот всегда знал свое место. Теперь же мужчина запросто мог поставить на место ее… Это было новое ощущение… Она еще не успела понять, приятное или отвратительное.

– Ну, быть может, я почувствовала, что некий господин не прочь, чтобы на него набросились, – ухмыльнулась она.

– Что ж, вы знаете людей, это сразу видно, – кивнул Скорский. – Да и меня не обманешь. Я обратил на вас внимание потому, что у вас было странное выражение глаз: не то грустное, не то распутное. Думаю, именно этим выражением вы и приманиваете к себе мужчин. Им ведь хочется все знать доподлинно…

– И вам хотелось? – улыбнулась Наталья Васильевна. – Что же не спросили?

– А зачем? – пожал плечами Скорский. – Охоты утешать печальных красавиц у меня нет никакой, а распутство свое вы бы и без моих расспросов проявили. Что и произошло только что.

– Можно подумать, вы бог весть сколь нравственны, – чуть надулась Наталья Васильевна, которой, конечно, нравилось называть вещи своими именами, но не до такой же степени!

– Ничуть, – согласился Скорский. – То есть я хочу сказать, что совершенно безнравствен. В этом тоже залог моего успеха у дам. Однако у меня все же есть свои правила, и в них – залог моего успеха у мужчин. Я не трогаю жен и любовниц своих друзей и тех людей, которых уважаю, это первое, а второе – стараюсь не афишировать свои похождения. Никто и ничего обо мне не знает с тех самых пор, как я начал играть в эти игры с прекрасным полом. Вот разве что прелестница сама распустит язык… Однако болтливых дур при дворе можно по пальцам перечесть. Ну, Катрин Мусина-Пушкина, ну, Мари Трубецкая… Разумеется, я к ним даже не подхожу, и без меня охотников слишком много.

Наталья Васильевна была не тщеславна, а все же и ей захотелось показать, что она не чужда придворных тайн.

– Мари Трубецкая? – спросила небрежно. – Ходят слухи, она в фаворитках цесаревича… Или это секрет?

– При дворе – секрет Полишинеля, – равнодушно отозвался Скорский. – Как и то, что эта дама – редкостная шлюха. Однако я не предполагал, что о таких высоких материях беседуют теперь в керосинных лавках.

– В керосинных лавках? – тупо переспросила Наталья Васильевна. – Почему?

– Ну ведь ваш муж торгует керосином? – скучающим тоном спросил Скорский, однако, увидев, как гневно вспыхнули ее глаза, засмеялся: – Бросьте, не обижайтесь, я вас нарочно пытаюсь разозлить. Я знаю, что ваш супруг – знаменитый промышленник Шумилов, и он чуть ли не единственный из приглашенных нетитулованная персона. Однако интересные же нравы у купеческих жен! Это теперь среди вашей сестры мода такая – становиться раком перед первым встречным?

– О-о… – Наталья Васильевна задохнулась от возмущения. – Вы мерзкий наглец!

– Это так, – шутовски раскланялся он, – я этого ни от кого не скрываю. Я – Мари Трубецкая в мужском обличье. Есть только один человек в свете, мне подобный. Наш знаменитый пиит. Слышали, наверное? Сашка Пушкин. Теперь он женился и притих, а ведь неутомимый был гуляка. Оба мы были готовы отодрать все, что окажется поблизости и носит юбку. Причем оба великолепно умели скрывать свое истинное лицо. Он пишет чувствительные, а порой даже весьма умственные стишки. Я… Я бросаю томные взгляды на некую прекрасную даму и веду себя так, что она может подумать, будто я в нее влюблен.

– О, я знаю! – возбужденно взвизгнула Наталья Васильевна. – Это го…

Она чуть не брякнула: «Это государыня!», да снова спохватилась, что может ступить на край смертельно опасной пропасти, и быстренько вывернулась: – Это госпожа, которая собиралась уехать, но вы смогли ее остановить.

– Да вы востры и приметливы, – поднял брови Скорский. – В самом деле… И это очень удивительно. Я знавал женщин вашего круга – они сущие клуши как внешне, так и умственно. А вы смелы, распутны, чертовски красивы, умеете не только глазеть по сторонам, но и видеть… А ну, говорите, как вы сюда попали! Даже все деньги вашего мужа не могли бы помочь ему заполучить именное приглашение на этот весьма приватный бал. Может быть, у вас есть любовник в придворных кругах? И я невзначай только что наставил рога какому-нибудь вельможе? Говорите, ну!

– Скажу, – кивнула Наталья Васильевна. – Но сначала вы скажите, как вам удалось остановить госу… ту госпожу.

– Честный обмен, – согласился Скорский. – Так и быть, слушайте. Я сказал, что мне доподлинно известно, кто так опасно пошутил в адрес графини Анны Владимировны.

– А вам в самом деле известно? – ахнула Наталья Васильевна.

– Да, разумеется. Сей господин довольно болтлив, однако знает, кому болтать. Кто-то разнесет новости, как сорока, кто-то промолчит… Этот человек осведомлен о том, что я друзей не выдаю, а потому поведал мне свои намерения, прежде чем их осуществить. Это Сережка Трубецкой. Вообще это совершенно ненормальное семейство, поверьте. Мари… ну, о Мари мы уже говорили. Сережка повесничает, распутничает… кстати, вот растет мне достойная смена! Он умудрился обрюхатить Катрин Мусину-Пушкину, на которую весьма благосклонно поглядывал сам… – Скорский многозначительно повел глазами. – Единственный приличный человек в этой семье – не с моей точки зрения, а во взглядах большинства, – уточнил он, – Саша, Александр Трубецкой. Это мой лучший друг. Мы с ним… как бы это поизящней выразиться… соперничаем за благосклонные взоры той дамы, о которой шла речь. Сашка невероятно красив, особенно глаза у него прекрасны. Черные, мягкие, бархатные… Чарующие глаза. За эти глаза он прозван Бархатом. Зато я вальсирую лучше, чем он. Поэтому иногда взоры той дамы благосклонно обращены на Бархата, а иногда – на Секрета. Секретом зовут в том кругу меня.

– Я бы и так догадалась, – небрежно сказала Наталья Васильевна. – Вам это прозвище очень подходит. Ведь совершенно невозможно понять, что вы чувствуете, что у вас на уме… Не скажешь, когда вы лжете, когда говорите правду.

– Вот именно, – кивнул Скорский. – Да ведь таков свет. Здесь иначе не проживешь.