ХВ Дело № 3 (СИ) - Борис Борисович Батыршин

за столом — моим собственным письменным столом в кабинете моей собственной московской квартиры! — и размышлял. Вернее, пытался переосмыслить некие сведения, полученные им… я не понял, каким именно способом, но без флэшбэков точно не обошлось. Причём — каких-то других, с моей личностью никак не связанных.

Непонятно? Сумбурно? А представьте, каково было мне, вынужденному воспринимать это в полубреду-полувидении, да ещё и находясь под впечатлением собрания, на котором Барченко объявил, что нам предстоит в воспроизвести опыт Либенфельса, не к ночи будь помянут, с мертвяками-зомби? Вот-вот, мне тоже не слишком понравилось…

Флэшбэк накрыл меня, как только я прикоснулся головой к подушке. Продолжался он, от силы, минут пять, но выжал все силы досуха. Некоторое время я лежал, не шевелясь, и старался как-то разложить по полочкам полученные сведения. Получалось не очень, но кое-что я всё же понял — например, выстроил для себя всю цепочку «обмена разумов», который я запустил своим опрометчивым опытом на даче.

Итак, по порядку.

Шаг первый: престарелый олух Алексей Симагин, решивший от нечего делать поэкспериментировать с найденными много лет назад записями «нейроэнергетической лаборатории» доктора Гоппиуса устанавливает вневременную и внепространственную связь с экспериментальным агрегатом, задействованным упомянутым Гоппиусом во время очередного опыта. Результат — сознание старого дурня Алексея Симагина оказывается в теле пятнадцатилетнего Алёши Давыдова, играющего в опыте Гоппиуса малопочтенную роль подопытной крысы. Его сознание, в свою очередь, отправилось почти на век вперёд, заняв освободившееся место в теле, сидящем в самодельной симагинской установке. Агрегат же Гоппиуса при этом надолго выходит из строя; на починку уходит несколько месяцев, за которые много чего происходит.

Шаг второй: Яков Блюмкин, по пятам которого идут, размахивая ордером на арест, оперативники из ОГПУ, вынуждает Гоппиуса (тот как раз закончил ремонт своей установки, ухитрившись сохранить настройки, использованные при прошлом опыте) усадить его в лабораторное кресло и повернуть рубильник. Результат — сознание Яши Блюмкина ускользает из-под носа посланные его арестовать, отправившись в двадцать первый век. При этом сознание Алёши Давыдова, который так и не успел выбраться из опутанного проводами кресла в подвале симагинской дачи, возвращается назад, в тысяча девятьсот двадцать девятый год — но не в май, а в сентябрь, и не в своё тело, а в тело Блюмкина. Потрясение от двух подряд перемещений оказывается слишком сильным — бедняга то ли сходит с ума, то ли надолго утрачивает душевное равновесие, да так основательно, что это мало отличается от безумия. В этом состоянии мнимого Блюмкина забирают явившиеся в лабораторию чекисты, и после допроса, на котором становится очевидно, что проку от арестованного нет, помещают его в психиатрическую клинику.

Шаг третий — даже и не шаг вовсе, а своего рода фон происходящего. Между сознаниями и оставленными ими телами возникает своего рода внечувствительная связь, порождающая явления, которые я и называю «флэшбэк». Причём относится это не только к связке «я — Блюмкин»: насколько мне удалось понять, у «дяди Яши» случились один или два кратковременных флэшбэка, связавшего его разум с помутнённым сознанием Алёши Давыдова, запертом в законном Яшином теле. Что он вынес из этого, я толком не понял, но сам факт говорил…

…о чём? Только о том, что я запутался окончательно и совершенно не понимал, что дальше делать со всем этим. А ведь наверняка можно что-то сделать — Гоппиус жив-здоров, установка его действует, а раз так, то и произведённый однажды опыт можно ведь и повторить! Обратить, отразить … отреверсивовать? Да, вот правильный термин — пустить на реверс, повернуть вспять, вернуться к исходному состоянию.

…Осталось только понять: зачем? А заодно — попробовать не съехать крышей от всех этих сложностей. И один я с ними не справлюсь, это очевидно…

— Марк, а Марк! Спишь, что ли?

Невнятное мычание было мне ответом. Я упорно потряс его за плечо.

— Проснись же ты, наконец! Надо прямо сейчас обсудить кое-что важное.

Марк разлепил, наконец, глаза и сел, недоумённо на меня воззрившись.

— Что… случилось что-то?

— Ну, это как посмотреть… — я присел на краешек его кровати. — Помнишь, я как-то рассказывал, что могу как бы подключаться к сознанию «дяди Яши»?

Я постарался говорить кратко, по возможности, не перескакивая с одной темы на другую. Судя по тому, как округлялись глаза Марка, как ползли вверх его брови, получилось не очень. Оно и понятно — таких наворотов, по-моему, даже у Шекли не встречается…

— Прости, что разбудил, но мне больше не с кем поделиться …этим. А а носить в себе — так ведь и спятить недолго. Что думаешь, а?

Марк поскрёб ногтями грудь под майкой.

— Что тут скажешь, Лёх? Боюсь, у нас и без твоих видений будет, отчего спятить. Кстати, ты так и не рассказал, что затеял Барченко — а обещал ведь!

…Вот и делись после этого с людьми самым сокровенным…

IХ

— Тридцать седьмой год?

— Эта дата упоминалась не раз. — Барченко протянул собеседнику листок бумаги с карандашными пометками. — И всегда — в связи с некими кровавыми событиями. То ли преследование политической оппозиции, то ли ликвидация заговорщиков в комсоставе Красной Армии… Поймите правильно, Глеб Иванович, даже это я собирал по кусочкам, по отдельным фразам, прозвучавшим в бреду, и далеко не факт, что они были истолкованы верно. Но то, что там не раз мелькало и ваше имя, и имена ваших коллег из руководства ОГПУ — в этом я уверен.

— И всё это будет происходить с одобрения Сталина?

— Наш друг, не раз употреблял термин «культ личности», и именно в отношении этого конкретного человека, Иосифа Джугашвили. Выводы делайте сами.

Бокий озадаченно нахмурился.

— Как-то это всё зыбко, Александр Васильевич… неконкретно. Хотелось бы более убедительного подтверждения.

— Никаких проблем. Арест с последующим расстрельным приговором достаточно для вас убедителен? Что ж, если верить этому бедняге, несколько лет у нас есть.

И кивнул на лежащего мужчину. Тот словно понял, что речь идёт о нём — беспокойно заворочался, неразборчиво что-то забормотал, заскулил, попытался привстать — но широкие кожаные ремни, притягивающие его к койке, держали крепко.

— Вы сказали: «У нас»? — Бокий поглядел на учёного с интересом.

— Моё имя тоже было названо, и не один раз. Мало того — мелькало даже слово «расстрел». Так что я, как вы понимаете, есть сторона заинтересованная.

— Какие-нибудь объяснения этому у вас есть?

— Объяснения? — Барченко помедлил. — Пожалуй,