За право летать - Андрей Лазарчук

Чувствуя, что ноют все мышцы, Адам протянул руку и взял серый конверт.

– Вон, мелочь на тумбочке, возьми сколько нужно…

– Благодарю, господин офицер. Броня крепка!..

Он звякнул монетками и убежал, а Адам выудил из конверта тонкий бумажный лист.

«Мальчику стало несколько хуже, но был период просветления – около получаса. За это время он рассказал мне, что видел на орбите двух человек без скафандров, мужчину и женщину, совершавших половой акт. Это изумило его, и он прозевал появление чужих кораблей. Иначе он смог бы спасти своих подопечных – так он думает. Он очень хотел, чтобы я немедленно рассказал это все вам. Полковник, я передаю его слова без своих комментариев. У меня их попросту нет. Но то, что он рассказал, я понял верно. Думаю, в ближайшие три дня добавить к этому ничего не удастся».

Та-ак…

Мужчину и женщину вам подавай. До двадцати пяти лет. В хорошем состоянии…

Адам наконец понял, что читает записку самое меньшее в десятый раз. И что знает текст наизусть. Он протянул руку, чтобы взять тоненькую красную папку со «сказкой» – посекундной распечаткой всех известных обстоятельств полета и схемой маневров в максимально подробном виде. «Сказка» составлялась по коротким «перестукам» пилотов с Землей и между собой – и по данным, полученным от «колокольчиков»… У этой «сказки» был ещё и эпилог: отчет марцальского патруля. «Сказку» Адам тоже помнил наизусть. Теперь бы ещё совместить как-нибудь и то, и другое…

А ведь наверняка этих двоих сняли с орбиты живыми – и теперь где-то прячут. Елы-палы… «Не помазать ли вас сметаной?» – «Лучше коньяком…»

Коньяку сейчас лучше внутрь. Он дотянулся до откупоренной, но ещё почти полной бутылки «Багратиона» и сделал два хороших глотка. Теперь нужно закрыть глаза и дождаться наступления полной ясности…

В дверь снова постучали, и появился давешний мальчишка.

– К вам гость, господин офицер! Просить?

– Минуту…

Но мальчишку отодвинуло в сторону, и в номер плотно, как поршень, вошел смутно знакомый штатский – лысый, лоснящийся, в просторном льняном светло-салатного цвета костюме и промокшей на пузе черной шелковой майке. Ни фига себе, подумал Адам, ему жарко…

– Не узнаешь? – догадался гость. – Напрягись. «Бивис умнее, зато Батхед симпатичнее…»

– Коля?!

– Йес, с первого томагавка… Ну, ладно, ты одевайся, я тебя в машине подожду.

– В какой ещё машине?

– «Онега» у меня. Серенькая такая. Съездить нам с тобой кой-куда надо бы. Аксельбанты не обязательны, а штаны лучше надень…

Свеча затрещала, пламя сильно качнулось, на миг померкло. Потом заплясало.

– Бедняга, – сказала Вита.

– Кто? – повернул голову Виталий.

– Мотылек, наверное. Или комар. Или какая-то мошка. Кто-то с крылышками. Едва у кого-то появляются крылья, он тут же летит на огонь…

– Тебе грустно?

– Наверное… Дай глотнуть.

Виталий подцепил с пола высокую темную бутылку, подал Вите. Та поднесла горлышко к губам. Вино было красное, густое, ароматное, сладкое – и, пожалуй, излишне крепкое. Она с удовольствием обошлась бы чем-нибудь полегче.

– Устала сегодня? – Виталий великодушно подбрасывал ей готовый и достойный выход. – Наверное, не каждый день такое бывает?..

– Устала? Нет, это другое… – Вита не приняла подачу. Или подачку?.. – Во всяком случае, если и устала, то не физически. Физически все в полном порядке. Просто… не знаю. Страшно. Страшно от предчувствий. Как будто я вот-вот-вот что-то узнаю… – Она задумалась. Слова сами нашарили это «что-то» в темноте. – Да. Как будто мне должны поставить диагноз, а я уже догадываюсь… ещё не верю, но догадываюсь…

Виталий промолчал – она была благодарна ему за это молчание – и только погладил её по плечу. В прикосновении звучала странная неуместная запоздалая робость.

– Не обращай внимания… меня что-то повело, это чисто психическое… просто – перегруз, просто – такое истощение… все это – вот как сегодняшнее – оно так бьет по мозгам… не обижайся, но я сейчас пойду спать…

– Куда ты пойдешь?

– На диван, который в гостиной…

– А это что? Плохая кровать?

– Я могу спать только одна. Это даже не привычка… просто иначе не получается. Прости, пожалуйста, все тебе испортила… Ты спи, ладно, а я приду утром. И разбужу…

– Это я пойду на диван… – Виталий начал подниматься.

– Нет-нет-нет… ты спи, спи здесь, мне будет приятно вернуться…

Потом она стояла у открытого окна, кутаясь в свой любимый пушистый халатик и вдыхая совершенно сказочный воздух: прохладный, сыроватый, чуть йодистый и густой; его можно было переливать из руки в руку, играть им, любоваться… Из-за приоткрытой двери доносилось аккуратное дыхание Виталия – он и правда быстро уснул. В странном свете ущербного месяца чуть выделялись, белея размытым пятном, простыни на застеленном диване. Она даже любила спать на диване – уткнувшись лбом в спинку… Спать, думала она, спать, спать.

Сон на тихих лапах придет в сумерках, этого теперь не переломить. Она могла засыпать только в сумерки – вечерние или утренние, безразлично. А значит, надо как-то дотянуть до рассвета…

Она прислушалась. Виталий тихонько застонал и завозился. Еще один скальп, укоризненно сказала внутри неё «правильная» Вита, в круглых очках, бантиках за ушами и синем костюмчике с белым воротничком. Но на самом деле это не было охотой за скальпами, и тут «бантик» была не права, после сегодняшнего просто необходимо было наделать глупостей; чтобы не наделать глупостей, разрядиться нужно было и отгородиться от мира, и хорошо, что подвернулся Виталий, а то она затащила бы в постель Кима, а это «не есть карашо», потому что у Димы не хватит тормозов, чтобы удержаться в рамках… а вылетать за рамки в нынешних обстоятельствах нельзя ну никак…

Ужас, пожаловалась она «бантику», я так рационально-цинична, подхватила та. А с Димой надо будет поговорить, кажется, он обиделся. Оскорбился.

Поговорить?.. Не сейчас. И даже не послезавтра. Такой разговор кончится или койкой, или разрывом. Нам это надо? Но рано или поздно…

Такого напарника – четкого, исполнительного, хватающего все на лету, понимающего с полувзгляда – у неё не было никогда. В отличие от всех прочих, он никогда не наступал дважды на одни и те же грабли – да и новые, хорошо замаскированные грабли часто ухитрялся перешагнуть, даже не заметив. Это была не простая удачливость – это был талант удачливости, вещь редкая и ценная. Кима нельзя было потерять из-за житейского пустяка, из-за отношений… из-за физиологии, черт побери, будем выражаться прямо!..

Ладно. Инициативы он пока не проявлял, а вот когда проявит, тогда и будем решать. Ага?

Вита ещё постояла у окна, потом легла и укрылась теплым пледом. Лунный лучик медленно скользил по стене. Потом по нему спустились, держась за руки, два маленьких человечка, переглянулись, звонко хихикнули и куда-то удрали. До утренних сумерек оставалось часа два, но она уже спала, не сознавая этого.

Поэтому негромкий, но уверенный стук в дверь показался ей чем-то вроде землетрясения.

Кое-как выпутавшись из прорванного сновидения, она накинула халатик и открыла дверь. В тусклом красноватом коридорном свете стоял Ким, придерживаясь рукой за стену. Он был здорово пьян.

– Что такое, Кимушка? – Она вышла к нему, прикрыв дверь.

– Телеграмма, Эвита Максимовна, – сказал он, тщательно борясь с согласными. – Из штаба. Срочно вылетаем. Вот.

Он протянул голубоватую бумажку. Вита прочитала. Потом ещё раз.

– Не понимаю, – сказала она. – Зачем?

Ким пожал плечами.

– Серегу я послал за билетами. В девять с копейками будет прямой в Питер. Чтобы не прыгать. Как блохи.

– Это ты правильно…

Что-то скакнуло в сознании и пропало. Блохи, блохи… скачут… На какой-то миг показалось, что – вот оно… Но нет, пропало окончательно.

Ладно. Если важное, то вернется. А не вернется, так и черт с ним. Во сне ей часто снились гениальные стихи. Иногда они запоминались. И оказывались полнейшей чушью.

Менделееву, паршивцу, просто повезло…

– Хорошо, Димочка. Разбуди меня в семь. Он кивнул, повернулся и пошел прочь, держась подчеркнуто прямо.

– Да, и еще…

Ким повернулся с готовностью. На повороте его качнуло.

– Когда нет посторонних, зови меня просто Вита. И на «ты». Договорились?

– Нет, – сказал он.

…И потом, когда она ласково, но настойчиво растормошила Виталия, и потом, и потом, и ещё потом, когда она даже задремала ненадолго на его бугристом плече, – ей все вспоминался некстати мрачноватый блеск в тех больших черных вечно прищуренных глазах…