Мешок кедровых орехов - Самохин Николай Яковлевич

Пока они шли вдоль улицы до поворота, Витя дважды оглянулся. В третий раз он остановился закурить, повернулся, как от ветра, и долгим прощальным взглядом посмотрел на Тоськин дом.

Тоська сидела на чердаке, глотая слезы, глядела на все это сквозь дырку в рубероидной кровле. Она не спала ночь. К утру, как в романах, окончательно влюбилась в майора Витю и нещадно исказнила себя. Боже ты мой, что за характер у нее такой противный! Что она строит из себя? Какой еще неземной любви, какого принца ждет здесь — на 2-й Крайней улице, в сорок пятом, все еще не мирном году?! Вот он — ее принц, сокол ясный, дурак бешеный! — уходит на другую теперь войну, где его в любой час могут убить.

Ей хотелось бежать за ним, повиснуть на шее, облить слезами китель, не отпускать…

Она корчилась от подступавших рыданий и пихала в рот кулаки, чтобы не закричать в голос…

Какую шутку сыграла с ней жизнь, Тоська поняла через несколько дней, когда острый приступ влюбленности отпустил ее и она помаленьку успокоилась. К ней пришла четкая, грустная мысль: после того, что случилось в последний вечер, она для Вити никто. А между тем — для всех Тоська уже была его невестой. Опять невестой.

Зачастила к ним в дом Семеновна. Без конца они шушукались с матерью — похоже, обсуждали будущую Тоськину жизнь с Витей.

Женщины на улице заговаривали с ней о Вите.

На работе, куда дошел слух о Тоськином «счастье», ее прямо спрашивали: «Ну, что твой майор пишет? Скоро там самураев-то добьют?»

Груз этот оказался потяжелее того, который свалился на нее после гибели Тимы. Тогда ей сочувствовали. И ждали с интересом: кого же изберет Тоська? А не дождавшись, опять сочувствовали: вот несчастная девка — как ее жизнь-то подкосила.

Теперь же она была счастливой избранницей героя. За каждым шагом ее ревностно следили, и язвительная песенка с переиначенными словами: «Не успел за туманами догореть огонек — на крылечке у девушки уж другой паренек», — могла зазвучать про нее.

Тоська злилась: хоть бы правдой все это было, а то… Он там, поди, и думать про нее забыл, утешился давно с очередной медсестрой. А она тут… ходи стреноженная.

Но ни матери, ни Семеновне не могла же рассказать Тоська о том, как простились они с Витей.

Рассказала она подружкам — не выдержала. Хотя и с ними откровенничать не любила.

Надя, успевшая за последний год побывать замужем, развестись и как раз в этот момент презиравшая всех мужчин, возмутилась:

— Да плюнь ты на него! Все они хорошие! Подумаешь, герой какой заявился!

— Ну, плюну — а дальше? Этим всем не вдолбишь. Верка завистливо вздохнула:

— А я бы поддалась. Ей-богу, поддалась бы. Такой парень….

— А он бы тебя взял да бросил, — сказала Надя. — А! — махнула рукой Верка. — И так бросил бы, и не так бросил бы! Лучше уж так.

— Как — так? С лялькой, что ли?

— Ну, и хотя бы, — Верка возбужденно вскочила: — Эх, снег будет, и буран будет, дочка сына принесет — хулиган будет…

— Может, напишет еще… Подожди… — нерешительно сказала Надя.

— Дождешься, — Тоська отвернула расстроенное лицо. — Ведь курам на смех! Невеста без места… А попробуй скажи: идите вы с вашим Витей! Заплюют! Мамочка родная первая проклянет…

В невестах майора Вити суждено было Тоське проходить до тех пор, пока летом сорок шестого года Витя не приехал домой окончательно.

Приехал Витя не один, привез жену — высокую, полную, очень красивую женщину, похожую на артистку. Она и на самом деле была артисткой из Ленинграда — там ее Витя окрутил. Или — она его. Как, почему оказался он после Дальнего Востока в Ленинграде, никто не знал. Витя даже матери этого толком не объяснил. Семеновна ходила пришибленная, стеснялась убогой своей избушки, не знала, как ей ступить, что сказать при такой шибко интеллигентной снохе. Она имени-то ее мудреного сразу не запомнила и в разговоре с соседками Витину жену называла «она», «артистка»…

Жили молодые очень шумно и открыто. Маленький домик не вмещал высокого, громкоголосого Витю и его крупную жену — в ограде у Семеновны поэтому каждый день разыгрывались спектакли. Витя много пил (что прощалось ему родителями: почти все возвращавшиеся фронтовики на первых порах крепко гуляли), жена от него не отставала — и застолья их кончались громкими, картинными скандалами.

Одну такую сцену Тоська запомнила, хотя она старалась не видеть и не слышать того, что происходит у соседей. Но так все стремительно на этот раз у них там развернулось — Тоська, вышедшая из дому, не успела глаз отвернуть. Витя сжал руками лицо своей «ленинградки», поцеловал, а потом отстранил и, вскрикнув, хлестанул по этому же лицу ладонью. Жена, как в кино, упала на колени, схватила Витину руку, прижалась к ней губами. Витя резко вырвался и пошел по двору, сшибая ногами ведра.

Так они повыступали с месяц, после чего «артистка» внезапно исчезла — уехала обратно в Ленинград.

Несколько дней Витя не выходил из дома. Известие о том, что «ленинградка» уехала, принесла Семеновна.

— Сам и чемодан ей собрал, — рассказывала она негромко Тоськиной матери. — Покидал вещи, крышку коленкой придавил, чтоб, — говорит, — духу твоего здесь не было… Ой, да ведь она много старше его. Ей, уж поди, лет тридцать с хвостиком. И чем она его таким опоила, одурманила?.. Теперь вот лежит в избе, папироски содит одну за другой. Окурки выгребать не успеваю…

Мать, уязвленная Витиной изменой, слушала молча.

Тоська и вовсе не вышла из комнаты.

С Витей они столкнулись только в воскресенье.

Днем Тоська окучивала в огороде картошку. Витя вышел из дому, перелез через плетень и направился к ней. Тоська заметила его краем глаза, ожесточеннее замахала тяпкой. Витя подошел, остановил ее, схватившись за черенок тяпки.

Снова они стояли друг против друга. Тоська напряглась, вытянулась в струнку. В платочке до бровей, с полными, шелушащимися от жары губами, с нарисованными огородной пылью темными кругами у глаз — была она сумасшедше красива. Витя — в белой майке с короткими рукавами, в широких помочах, поддерживающих галифе, худой и небритый — выглядел мрачно.

— Ну? — спросила Тоська. — Так и будем стоять? Мне работать надо — вон еще какой загон впереди.

— Выходи за меня замуж, — сказал Витя.

— Здравствуйте! — Тоська даже тяпку выпустила. — Твоя артистка-то, наверное, еще до Ленинграда не доехала. Смотри — вернется.

— Ты мне жизнь поломала, — сказал Витя.

— Я?! Тебе?! — изумилась Тоська. — Вот это новость! Когда же успела-то, Витенька?

— Тоська! — он вспыхнул, услышав в голосе ее насмешку. — Последний раз спрашиваю — пойдешь?

— Не знаю, не знаю, зайдите завтра, — произнесла Тоська фразу, подслушанную у начальника гаража.

Витя скрипнул зубами и полез через плетень…

Вечером с Тоськой случилась истерика. Она билась на кровати в рыданиях, выкрикивая, что молодость проходит, что никому она не нужна, на черта ей эта красота, на черта жизнь такая — лучше утопиться.

— Да что ж ты бесишься-то! — говорила расстроенная мать. — Или я тебя держу? За ногу привязываю? Вон, погляди, Петька Дашкевич какой парень…

— Нужен мне молокосос! — отвечала Тоська.

— Ну, дак взяла бы Виктора простила. Семеновна седни опять заходила — плакалась: переживает он, говорит, шибко, кается.

— Нужен мне женатик!

— Где ж я тебе других-то возьму? — тоже кричала мать. — В печке испеку?!

Майор Витя исковеркал свою судьбу — так дружно решили на улице. Он устроился служить в милицию и попросил назначения куда-то в Горную Шорию — начальником райотдела. Накануне отъезда Витя в два дня женился на шалопутной Верке и увез ее с собой, ополоумевшую от счастья.

Тоська осенью поступила в вечернюю школу.