Палач в белом - Михаил Серегин

– Фильм есть такой, – кисло сказал я. – «Сердце ангела» называется. Но там герой одержим дьяволом... А я если и одержим, то только тобой...

– А вот это оставим! – весело сказала Марина. – Не пытайтесь записать меня в сообщницы! Только полное и окончательное признание облегчит вашу участь!

Так, посмеиваясь и дурачась, мы приняли довольно серьезное решение, исполнение которого вполне могло иметь неприятные последствия. Не уверен, что начальство отнеслось бы с пониманием к хищению информации из служебного компьютера. Не говоря уже о том, что я собирался бессовестнейшим образом нарушить обещание, данное Борису Иосифовичу.

Тем более не было никакой уверенности, что удастся сохранить мои разыскания в тайне. Довериться в этом деле я мог только хладнокровному Хоменко. Но удастся ли склонить его на нарушение профессиональной этики, я не знал. Если бы удалось, то он, конечно, не стал бы афишировать свой поступок. Как я уже упоминал, Хоменко был неразговорчив и нелюбопытен. Но благодаря этому он очень удачно скрывал свои слабости, и подобрать к нему ключик было делом непростым.

На следующий день у меня было ночное дежурство на «Скорой». Днем я купил в магазине чистую дискету и захватил ее с собой. Не люблю откладывать дела в долгий ящик и тянуть кота за хвост. Все должно было решиться сегодня же.

Около половины восьмого я вошел через КПП на территорию клиники. Все вокруг было залито тяжеловатым вечерним светом, мешающимся с голубыми тенями, в которых уже угадывалась прохлада сумерек. Давно отцветшие сиреневые кусты вдоль асфальтовой дорожки казались осунувшимися после жаркого долгого дня. Высокие мраморные коридоры старого корпуса, как обычно, были гулки, холодны и пустынны. Они настраивали на строгий лад любого, кто входил под их своды. Я постарался побыстрее проскочить их и перешел в новый корпус, сверкающий функциональной белизной и простотой. Гладкие стены, широкие окна, плоские светильники. Здесь тоже все было строго, но без ощущения величественного давления, которое исходило от стен старого корпуса. В отделении уже собрались обе смены – та, что сдавала дежурство, и та, что принимала. Вечерняя сдача смены проводилась без особых формальностей, поэтому, наскоро поздоровавшись с коллегами, я поспешил найти врача Петковского, который ездил на моей машине. Все мои мысли были заняты предстоящим разговором с Хоменко по поводу компьютера, но он тоже был сейчас занят приемом смены. Нужно было и мне отвлечься и разделаться с рутинными делами.

Петковский уже год как ушел на пенсию, но продолжал работать, убежденный, что только работа продлевает жизнь. Это был маленький, сухонький старичок с необычайно строгим лицом и пронзительными настойчивыми глазами. Свои густые, абсолютно седые волосы он стриг у лучшего парикмахера, а одевался с тщательностью, свойственной работникам дипломатического корпуса. Белые халаты и шапочки на нем выглядели всегда безукоризненно, точно лишь минуту назад вышли из-под утюга. В принципе он мог обходиться в своей работе без лекарств и манипуляций – его внешность была как бы воплощением народной мечты о старом и опытном докторе, творящем чудеса: от одного взгляда Петковского больным делалось лучше.

– Здравствуйте, коллега! – церемонно приветствовал он меня, когда мы встретились на полпути к гаражу. – Желаете принять автомобиль? Пойдемте. Хотя со своей стороны хочу вас заверить, что вся аппаратура работает нормально, как в космосе, – медикаменты в комплексе, баллоны заправлены. Но порядок, разумеется, есть порядок!

Честно говоря, ничего мне принимать не хотелось, потому что старикан был ответственнейшим человеком и не мог сдать смену с какими-то недочетами. Но и отлынивать я не мог – Петковский никому не прощал безответственности.

Водитель Степаныч поздоровался со мной и незаметно подмигнул в сторону Петковского. Дотошность старика его забавляла. Но Петковский неукоснительно продемонстрировал мне исправность каждого аппарата, глядя мне в глаза испытующе и строго, будто сомневался, что мне известно назначение этих хитрых штуковин. Когда он закончил, я даже испытал некоторое облегчение, будто вышел из душной комнаты на свежий воздух.

Потом мы действительно вышли из гаража во двор, и вдруг Петковский, не поворачивая головы и понизив голос, произнес:

– Знаете, Владимир Сергеевич, я хочу с вами серьезно поговорить. Может быть, я не прав и попросту выжил из ума, но на всякий случай прислушайтесь к словам старика. Мне хотелось бы вас предостеречь. Работаете вы у нас недавно, и вы, уж меня простите, многих вещей не замечаете... Может быть, так и должно быть в молодости, но в нашем заведении следует быть чуть-чуть настороже. Вы меня понимаете?

Я посмотрел на старика озадаченно и признался, что не очень.

– Ну как же! – почти расстроился он. – Вот вы ведь ездите вдвоем с Инной, верно?

– Ну да, – недоуменно сказал я. – А с ней нужно быть настороже?

– Вы напрасно иронизируете, – строго сказал Петковский. – Вам известно, чья она племянница?

– Откровенно говоря, неизвестно, – сознался я. – А это важно?

– В вашем случае – абсолютно! – непреклонно сказал старик.

– И чья же? – несколько легкомысленно произнес я.

– Бориса Иосифовича Штейнберга! – значительно сказал Петковский и посмотрел на меня, любуясь произведенным эффектом.

Собственно, любоваться особенно было нечем – новость не произвела на меня большого впечатления. Просто было немного странно, что у громовержца имеется такая красивая и аппетитная племянница с медовыми волосами и ореховыми глазами.

– М-да, любопытно, – промямлил я. – Но только что из этого следует?

– Непростительное заблуждение! – сказал Петковский. – У вас уже были неприятности – я наслышан. И еще будут, если вы не внесете некоторые коррективы в стиль своей работы.

– Коррективы? В стиль работы? – удивился я. – Первый раз слышу, что у меня есть стиль.

– А вот Борис Иосифович, боюсь, слышит, – мрачно объявил Петковский. – И не в первый раз! И боюсь, он его не одобряет, равно как и уважаемая Инна Васильевна!

– Вы меня окончательно заинтриговали, – недовольно сказал я. – Не вижу, чего такого крамольного может открыть в моей работе Инна Васильевна. Спасибо за предостережение, но думаю, вы преувеличиваете...

– Ну смотрите! – тоже не слишком любезно ответил старик. – Ваше легкомыслие может дорого вам обойтись. Но, может быть, в молодости так и должно быть?

И он ушел, ворча себе под нос.

Его туманные предостережения расстроили меня на некоторое время. Если в них была хотя бы доля правды – а она, несомненно, была, – меня мог ожидать новый вызов на ковер. А это уже явный перебор – для рядового врача я слишком зачастил в начальственный кабинет, такое добром не кончится.

Но долго размышлять на эту щекотливую тему я не собирался – впереди у меня была еще целая ночь. Пока же я решил переговорить с Хоменко.

Между тем наша смена начала жить в обычном рабочем ритме. Хоменко уже отправил на вызов надменную Екатерину Игнатьевну. Часов до одиннадцати ночи звонков на «Скорую» будет особенно много. Это правило касается и обычной «Скорой», и нас. В этот момент – перед отходом ко сну – народ особенно чутко прислушивается к собственному организму и выявляет множество недочетов. Затем самые стойкие засыпают и, как правило, держатся до утра. А часов с пяти болезни опять заявляют о себе – с новой силой.

Улучив момент, я проник в диспетчерскую и с решительным видом уселся напротив Хоменко.

– У тебя такой вид, – меланхолично заметил он, – будто ты только что кого-то зарезал.

– Дело у меня к тебе, – заявил я без предисловий. – На миллион долларов.

Начиная какой-нибудь важный деликатный разговор, я клянусь себе, что буду крайне дипломатичен и изворотлив. А потом ляпаю первое, что взбредет в голову.

– Сумма интересная, – откликнулся Хоменко. – Что ты хочешь – угнать реанимобиль? Списать суточный запас наркотиков? Уничтожить главный компьютер?

– Наоборот, – рубанул я сплеча. – Хочу попросить тебя заархивировать для меня всю информацию по вызовам за последние полгода. – И для пущей убедительности выложил на стол дискету.

Хоменко посмотрел спокойно на дискету, потом на меня и осведомился:

– Диссертацию решил писать?

Он подал прекрасную идею – и как я сам не додумался до этого! Я радостно закивал, надеясь, что теперь никаких вопросов ко мне не возникнет. Но я был чересчур наивен.

– Учитывая невысокую сложность задания и некоторую мою симпатию к тебе, – деловито заявил Хоменко, – эта услуга обойдется тебе в ноль-семь шотландского виски «Ройал салют»...

– Это же больше ста долларов! – вырвалось у меня невольно.

Хоменко посмотрел на меня немигающим взглядом.

– Кто-то начинал тут торг с миллиона, – веско заметил он. – Или мне показалось?

– Я слышал, «Белая лошадь» – тоже хорошее виски, – жалобно проговорил я, глядя на диспетчера умоляющими глазами.