Под тенью Феникса - Андрей Годар

– Я не знаю, о чём ты мечтаешь и к чему стремишься. Но есть у меня такое чувство, что тебе совершенно не хочется и дальше бороздить окрестные леса в качестве верного солдата Пахома, ожидая прихода противника, который, в конечном итоге, окажется вам не по зубам.

– Ты меня c цепным псом не путай. Я защищаю простых людей, которые хотят спокойно жить и растить своих детей.

– Но в остальном я оказался прав, не так ли? Ты видишь тупиковость этого положения вещей, хочешь его изменить, но пока не знаешь, как именно это сделать, верно?

– Допустим… допустим, изредка я о чём-то таком и задумывался. И что ты в связи с этим хочешь мне предложить?

– Свободу. Перспективы. И целый новый мир, – Томми широко улыбнулся, но в этой его улыбке не было ничего издевательского, – мы объединим наши силы и наведём порядок в районе. А потом будем объединять людей под своей эгидой и, кто знает, может быть, начнём строить государство. С двумя атаманами у меня крепкая договоренность уже есть, стало быть, с тобой нас будет уже четверо.

В свете рассуждений о том, как объединение будет сокрушать разрозненные силы, последняя фраза Томми здорово походила на шантаж. Хотя вряд ли он был настолько глуп, чтобы шантажировать меня здесь, в Краснинском. Скорее всего, это предложение следовало воспринимать именно в той форме, в которой оно было сделано, хотя в нём и содержалась возможность отсроченной угрозы, подключить которую можно было в любой момент.

С другой стороны, молодой атаман мог блефовать, но для чего? Ради намёка на возможное запугивание в дальнейшем, что ли? Неожиданно поймал себя на мысли о том, что ищу подвох в основном потому, что предложение Томми было мне прямо-таки безмерно интересно и приятно, как глоток свежего воздуха в затхлом подвале. И вот эта скорость и лёгкость развития событий обескураживала, порождала страх совершить непоправимую ошибку. Сказав, что пока не готов продолжать этот разговор, я вывернул на себя ведро холодной воды, быстро обтёрся полотенцем и вышел из бани. Томми не стал меня останавливать – он также безмятежно пил чай, развалившись на лавке, и почёсывал свой шрам.

Гостивших в Краснинском чужаков, по распоряжению Пахома, расселили в разных домах, и вопрос питания каждый из хозяев решал по-своему. Абсолютное большинство согласилось кормить верхнеуральцев в обмен на трофеи, захваченные у серомордых, причём многие явно прогадали, с радостью приняв автоматы М4, использовавшие натовский патрон который в наших краях днём с огнем не сыскать.

Меня несколько удивило радушие Пахома, легко разрешившего Томми и его ребятам остаться на три дня в Краснинском. Но после не самых продолжительных раздумий понял, что это был самый правильный поступок в сложившейся ситуации, а также что мне, возможно, предстоит весьма непростой разговор с ним в ближайшее время.

Так оно и случилось: во второй половине дня, когда я отоспался и перекусил, меня нашёл Митя, бывший у Пахома конюхом, и сообщил, что тот хочет со мной поговорить.

Пахом жил в большом доме недалеко от клуба ещё с прошлых времен, когда он был председателем посёлка. Так что после катастрофы, можно сказать, ничего не изменилось – человеком он был опытным и волевым, так что вопрос передачи власти даже не поднимался. Одно время некоторые пытались называть его «Батя», но, слава Богу, не прижилось, благо имя было уже достаточно необычным, и необходимость в каких-то уважительных кличках отпадала сама собой.

Когда я вошёл на веранду, Пахом как раз завершал свой обед чаепитием. По его постоянному румянцу на полных щеках и вечно красному носу можно было бы предположить, что трапезу он традиционно сопроводил кружечкой грушевки. Вообще вопрос с алкоголем был едва ли не единственным конфликтом между нами. Он считал, что человеку запрещать пить нельзя ни в коем случае, ибо от этого он может взбеситься на фоне постоянного стресса. Я, по большому счёту, был с ним согласен, но настаивал, что состоящим в боевой группе мужикам пить ни в коем случае нельзя. А, так как в боевую группу могло входить мужское население посёлка, споры на этот счёт у нас раньше случались самые жаркие. В итоге утряслось таким образом, что в постоянном составе боевой группы я оставил наименее жадных до алкоголя бойцов и строго запретил прикасаться к спиртному во время походов. Мне удалось выбить для них освобождение от большинства хозяйственных работ, так что обиженных не осталось. Для остальных жителей алкоголь, как и раньше, был универсальным заменителем денег и трудового регламента. Стоит ли отдельно упоминать, что Пахом подмял под себя самогоноварение Краснинского? Разумный мужик, чего уж.

Жестом он пригласил меня присесть рядом за стол:

– Садись, Феликс. Как спалось?

– Спасибо, Пахом Иванович, хорошо. Вы хотели послушать о том, что произошло ночью в лесу?

– Об этом я уже вчера послушал, хотелось бы поговорить. Разницу ощущаешь?

– Вполне.

– Ты хороший атаман. Храбрый, умелый и верный. Спасибо тебе за это, Краснинский в большом долгу. Только вот в последнее время у тебя дисциплина хромать начала, – говорил Пахом спокойно, без нажима, будто делая выговор за самый незначительный пустяк на свете, – что ж ты так расслабился-то, Феликс? Ничего никому не сказал, на ночь глядя в лес пошёл, троих ребят потерял, чужую банду сюда притащил… Ну куда это годится, а?

Я слушал его, молча и не перебивая, чтобы понять, за что именно меня будут распекать. Оказалось, за всё сразу. Значит, и защищаться следовало одновременно по всем фронтам. Отвечать я старался ровно и уверенно, но не слишком в уставной манере.

– Я, как атаман, не имею возможности согласовывать с Вами каждый свой шаг. Мы на войне, а значит, некоторые решения неизбежно будут приниматься одним командующим без дополнительного согласования, иначе есть риск упустить драгоценное время. Ребята погибли, и это очень печально, но вряд ли можно сказать, что смерть бойца является чем-то из ряда вон выходящим. С их женами я вчера уже поговорил, и сегодня найду в себе достаточно мужества, чтобы поговорить во второй раз. А что касается чужаков, то они в бою показали себя надёжными и честными людьми, и я лично головой ручаюсь за каждого из них. Пахом Иванович, проблем не будет.

Тот в комичном умилении чуть руками не всплеснул:

– Ты смотри, какую складную речь подготовить успел! Стало быть, понимал, где проштрафился, да? Проблем я, конечно, не жду, потому и разговариваю с тобой как с человеком, а не раком ставлю. Только с твоим самовольством вопрос остаётся открытым. Рация у тебя была? Сообщить мог?

– Рация к доту не достаёт, решения принимать в любом случае приходилось на месте.

– А когда только в лес вышли – что же, нельзя было сообщить?

– Да чем это наш выход от обычного патруля отличался?! Примерно в то же время, только в конкретном направлении и с конкретной целью.

Пахом, было, вдохнул воздуха и расширил глаза, чтобы заявить что-то уничтожительное, но потом спохватился, восстановил на лице выражение расслабленной доброжелательности и спокойно ответил:

– Хорошо, понимаю. Только в следующий раз любой целенаправленный выход и любая внештатная ситуация в обязательном порядке согласуются со мной, лады?

– Конечно, Пахом Иванович. Обязательно.

Затем он угостил меня чаем с печеньем, и мы ещё какое-то время вполне спокойно и на равных обсуждали хозяйственные вопросы размещения верхнеуральцев в Краснинском. Конечно, вопрос пропитания не стоял и вчетверть так остро, как он был заявлен. Все понимали: вооруженные организованные чужаки здорово нервируют сельчан и такая ситуация грозит обернуться чем-то нехорошим. Я пообещал чаще мелькать на улицах в компании Томми или кого-то из его ребят, это должно было помочь разрядить обстановку. Однако, обещание покинуть посёлок в заявленный срок, должно было выполниться в любом случае. В наше время люди очень болезненно реагируют на невыполненные обещания, могут и топором сгоряча махнуть.

Мира уже чувствовала себя немного лучше, так что можно было ожидать, что послезавтра она полностью оклемается, так что трёхдневный срок пребывания Томми у нас в гостях выдерживался. Таким образом, разговор вырулил на вполне оптимистичное направление, и, завершив его, мы с Пахомом попрощались рукопожатием. Это можно было считать наилучшим знаком, ибо пахомское рукопожатие было явлением редким и в решении серьезных вопросов считалось гарантом спокойствия и выполнения всего оговоренного на высшем уровне и в кратчайшие сроки.

Только выйдя на улицу, и пошарив языком по зубам в поисках застрявших там сладких крошек, я избавился от наваждения благостности и вернулся к реальным мыслям. Конечно, Пахом нервничал. Даже если не обращать внимания на то, как он пытался разыгрывать непринуждённость и потерпел в этом деле фиаско. Самое главное – имея одну серьезную претензию ко мне, он предъявил её в комплекте с двумя другими, совершенно несостоятельными. Казалось бы, зачем, если и так можно было устроить мне разнос по первое число и выдавить пачку клятвенных обещаний сделать что угодно для того, чтобы загладить свое упущение.