Пушкин. Тайные страсти сукина сына - Мария Баганова

– Так что же смущает вас, Надежда Осиповна, – спросил я.

– Уж больно она молода, – пожаловалась мне престарелая прелестница. – И, как мне кажется, Наташенька не очень умна и ветрена. Лучше бы Саша выбрал кого-то постарше и помудрее.

– Возможно, с возрастом это исправится, – предположил я.

– С возрастом… – вздохнула Надежда Осиповна, сама когда-то славившаяся легкомыслием. – Но сейчас союз Сашенькиного непостоянного характера и легкомыслия его избранницы не кажется мне идеальным.

Эта часть ее рассказа, в отличие от фасонов модных платьев екатерининских и павловских времен, интересовала меня безмерно, и я старался наводящими вопросами перевести разговор именно на эту тему. Надо сказать, что, несмотря на словоохотливость, Надежда Осиповна все время перескакивала с предмета на предмет, с трудом задерживаясь на одной теме.

Родила она восемь детей, из которых выжило лишь трое. Увы, такова печальная правда нашей жизни! Детьми могла она не заниматься месяцами, всецело поручая их нянькам и гувернерам, а потом вдруг находила на нее охота воспитывать, и она принималась целыми днями заниматься с детьми французским или этикетом.

– Это моя заслуга, что Сашенька уже в детстве в совершенстве знал французский язык, за что в Лицее среди прочих имел прозвище Француз, – хвалилась она.

Первым ребенком в семье Пушкиных была дочь Ольга, но все ждали наследника. И вот 26 мая 1799 года родился мальчик. Надежда Осиповна наизусть помнила метрическую запись: «Мая 27-го во дворе коллежского регистратора Ивана Васильева-Скворцова у жильца майора Сергея Львовича Пушкина родился сын Александр».

Третьим выжившим ее ребенком был младший сын Лев, которого она любила больше прочих. К несчастью, он не оправдал ее чаяний: он пристратился к вину и сия пагубная тяга губила его. Я встречал Льва Сергеевича в доме его родителей, даже пытался образумить его, но тщетно.

Беспокойство доставляла ей и дочь, Ольга Сергеевна, старшая из всех. В зрелом уже девстве она сбежала и тайно обвенчалась с человеком гораздо моложе ее. Никаких особенных препятствий к этому браку не было, а сей экстравагантный способ девица выбрала просто из романической причуды. С зятем Пушкины помирились, но особенной любви к нему не испытывали.

А вот перед чудесным своим Сашей Надежда Осиповна винилась за то, что в детстве любила его мало и часто была к нему несправедлива.

– Саша всегда был несколько замкнут и держался особняком, – оправдывалась она. – Я его плохо понимала.

– Он, наверное, рано проявил свой необыкновенный талант? – спросил я.

– Он – нет! Напротив! В раннем детстве, лет до семи, он был толстым, неповоротливым, угрюмым и сосредоточенным ребенком, предпочитавшим уединение всем играм и шалостям. Он был некрасив и нелюдим… Я почти насильно водила его гулять и заставляла бегать, отчего он охотнее оставался с бабушкою Марьею Алексеевною, залезал в ее корзину и смотрел, как она занималась рукоделием. Однажды, гуляя со мной, он отстал и уселся посереди улицы; а заметив, что одна дама смотрит на него в окошко и смеется, он привстал, говоря: «Ну нечего скалить зубы». Стыд такой! – Надежда Осиповна прижала ладони к щекам, давно уже утратившим румянец.

– Я имел честь видеть вашего талантливого сына, – сказал я. – Теперь его вряд ли можно назвать ленивым и неповоротливым.

– О да! – подтвердила моя собеседница. – Вдруг в возрасте семи лет произошла резкая перемена: он стал резвым и шаловливым. Даже сверх всякой меры шаловливым, настолько, что мы с мужем пришли в ужас от внезапно проявившейся необузданности: ему ничего не стоило без разбега вспрыгнуть на стол, перескочить через кресло…

И характер его изменился сильно. Саша стал зол, упрям и дик. Он никогда не был красивым ребенком, повзрослевшее лицо его оставалось не слишком приглядно, но зато он обладал очень живыми глазами, из которых искры так и сыпались… Ох, однажды он так обидел Ивана Ивановича Дмитриева! Помните, его чудные строчки: «О совесть! добрых душ последняя подруга! / Где уголок земного круга, / Куда бы не проник твой глас?…»

– «… Неумолимая! везде найдешь ты нас», – подхватил я. – Замечательные стихи! Но как же Александр Сергеевич мог обидеть сего славного пиита?

– Иван Иванович однажды посетил нас, когда Сашеньке было лет этак десять… Он по-доброму стал подшучивать над оригинальным личиком Пушкина и сказал: «Какой арапчик!» В ответ на это Саша вдруг неожиданно отрезал: «Да зато не рябчик!» Можно себе представить наше удивление и смущение: ведь лицо Дмитриева было обезображено рябинами, и все поняли, что мальчик подшутил над ним. Я тогда вывела Сашу вон из гостиной и отхлестала по щекам. – Надежда Осиповна нахмурилась. – По щекам хлестать мне его часто приходилось. Временами Саша бывал невыносим! Он часто ронял и разбивал посуду, в ответ на замечания – дерзил… Он то и дело ронял свой платок, грыз ногти… Я приказала пришить платок к его курточке, а руки связывала ему поясом.

Надежда Осиповна явно гордилась этим педагогическим достижением.

– Непослушный он был. Когда отца не было дома, он пробирался в «запретный кабинет» – рассматривал и трогал книги. Перечитал их все очень быстро и принялся сочинять свое. – Надежда Осиповна заулыбалась. – На восьмом году возраста, умея уже читать и писать, Саша сочинял на французском языке эпиграммы на своих учителей, а потом принялся за целую героикомическую поэму, песнях в шести, под названием «Толиада», которой героем был карла царя-тунеядца Дагоберта, а содержанием – война между карлами и карлицами.

– О, вы сохранили эту поэму? – заинтересовался я.

Она поджала губы.

– Из-за этих стихов вышла нехорошая история. Гувернантка подстерегла тетрадку и, отдавая ее гувернеру Шеделю, жаловалась, что m-r Alexandre занимается таким вздором, отчего и не знает никогда своего урока. И в самом деле, полагаясь на свою счастливую память, Саша никогда не твердил уроков, а повторял их вслед за Оленькой, когда ту спрашивали.

– Хитрец, – кивнул я.

– Нередко учитель спрашивал его первого и таким образом ставил Сашу в тупик, – ухмыльнулась Надежда Осиповна. – А вот арифметика казалась для него недоступною, и он часто над первыми четырьмя правилами, особенно над делением, заливался горькими слезами. Месье выводили из себя рассеянность Александра, его молчание на окрики, занятость какими-то странными мыслями, каковых в таком возрасте не должно быть. И вот, заполучив Сашенькины стихи с кучей грамматических ошибок, мсье исправил все красным цветом, а сбоку начертил знак вопроса, выразив таким образом свои сомнения в уместности подобных занятий. За общим обедом учитель зачитал эти сочинения, мы с Сергеем Львовичем смеялись, но Саша был потрясен. Ох, помню он расплакался, а потом, как тигр, прыгнул на француза, выхватил заветные листы и выбежал из столовой в другую комнату, где в ту пору топилась печь… И швырнул свои стихи в огонь. Поэма та погибла!

– Ах, какая жалость! – воскликнул я.

– Но этим все не кончилось! – предупредила меня Надежда Осиповна. – Мсье Шедель последовал за ним, и вскоре мы услышали крик о помощи – кричал не Саша, а француз. Мы кинулись на шум… Саша стоял с поленом в руке, стихи догорали в печи, а воспитатель, придерживая ушибленный локоть, вопил о помощи. С тех пор Саша возненавидел месье. Гувернер просил отставки. Сергей Львович был не против, но я предложила прибавку к жалованью, и месье Шедель все же остался.

Разговаривая со мной, Надежда Осиповна вышивала: это была пелена налойнова, предназначавшаяся в дар Святогорскому монастырю.

– Но Сашенькина учеба с тех пор не пошла на лад. Ох, невзлюбил он мсье… Хорошо, помог покойный Василий Львович. – Она перекрестилась. – Совсем недавно его не стало. Сашенька его любил, хоть и заезжал к нему нечасто. По его протекции Саша поступил в Лицей. Это стало для нас такой отрадой и облегчением!

Пересказала мне Надежда Осиповна и давнюю семейную сплетню: покойный брат ее мужа Василий Львович женился на известной московской красавице. Но молодая жена обнаружила, что она не единственная: в доме Василия жила его любовница – бывшая крепостная Аграфена. Оскорбленная жена покинула мужа и подала на него жалобу. Синод присудил Василия Львовича подвергнуть семилетней церковной эпитимии с отправлением оной в течение 6 месяцев в монастыре, а прочее время – под смотрением его духовного отца, а его жене дал развод с правом выхода замуж. Перенеся неудачу безропотно, он умел сохранить навсегда свою любезность, необыкновенную доброту души и набожность истинно христианскую. Своих детей не имея, Василий Львович сильно привязался к Саше. Он любил его больше других племянников, и баловал он Сашу сильно! Все шутил, что племянник мог бы хоть из вежливости не писать лучше дяди и, смеясь, сетовал: «А он пишет, пишет!»

Надежда Осиповна рассмеялась.