После заката - Александр Варго

…От раздумий и воспоминаний Марину оторвало громкое шкворчание и запах мяса, начавшего подгорать. Сунув снимок в прежний тайник, она метнулась к плите.

Спасти отбивные удалось в последний момент.

Ужин устроили при свечах. Дешевый способ добавить романтики, однако же сработал…

Кириллу казалось, что все вернулось на семь лет назад: парочка влюбленных до безумия студентов (ну, по меньшей мере, он — до безумия); уютное кафе-подвальчик на Васильевском; непринужденный разговор вроде ни о чем, но каждое слово с глубоким эротическим подтекстом… И точно так же отражается трепещущий огонек свечи в хрустале бокалов.

Нет, насчет бокалов он погорячился, никакого хрусталя здесь и сейчас в помине не оказалось — стограммовые водочные стопки с мелкими гранями. Но свечи и в этой стеклотаре отражались не менее романтично, свет дробился, рассыпался сотнями лучиков, как будто незамысловатая деревенская посуда целиком была вытесана из алмаза…

Короче говоря, целоваться они начали прямо за столом — горячо, страстно. И не только целоваться… И Кирилл, когда на руках нес жену (уже лишившуюся кое-каких деталей туалета) в горницу, к огромной двуспальной кровати, опасался: джинсы сейчас не выдержат, молния разлетится от неудержимого напора изнутри…

Чуть позже — они уже лежали на кровати, обнаженные — Кирилл вдруг почувствовал на самой своей в тот момент важной части тела вместо нежных пальчиков — острые коготки. Длинные, ухоженные коготки Марины. Ее страстный шепот мгновенно, без какого-либо перехода, сменился холодным рассудочным голосом:

— Ну и как ты сегодня пялился на сиськи этой королевы свинофермы?

Словно ведро ледяной воды… Словно ветровым стеклом по лбу… Словно ржавым колуном по хребту…

— Может, она лучше меня? Может, милый, ты пойдешь на кушетку и там подрочишь, вспоминая прекрасную свинарку?

Коготки сжались, едва заметно, — но вокруг наиболее чувствительного места, вокруг самого кончика объекта своего приложения. Тот, напуганный и шокированный таким поворотом событий, попытался сжаться, уменьшиться, втянуться, — как голова напуганной черепахи втягивается внутрь панциря. Коготки усилили напор — совсем чуть, но Кирилл зашипел от боли.

И все закончилось.

Рассудочный голос сменился горячим шепотом: «Не бойся, малыш, я пошутила…», коготки бесследно исчезли, в дело вновь вступили пальчики, и, немного спустя, — влажные, нежные губы и шаловливый язычок; изобиженная часть тела обижалась недолго, приняла безмолвные извинения, и быстро восстановила физическую форму и боевой дух, и казалась вновь готовой к самому решительному наступлению, вернее — к самому глубокому вторжению…

Но внутри Кирилла что-то сломалось. Что-то пошло глубокими трещинами и рассыпалось на куски…

Физические последствия не задержались. Оказавшись на Марине, постанывающей, отвечающей энергичными встречными движениями, — он выбивался из сил, но никак не мог кончить.

Придется симулировать, решил он спустя несколько минут (или часов? чувство времени утерялось…) Благо жена свое получила, а то ведь недолго дождаться второй серии скандала: значит, я тебя уже не возбуждаю?!!

Не успел. Марина все поняла (попробуйте-ка что-нибудь от нее утаить, хоть в жизни, хоть в постели), но отреагировала на удивление лояльно, прошептала: «Устал, бедненький…» Аккуратно коснулась огромной шишки на лбу: «Это она виновата, проклятая лиса… Ничего, сейчас моему Кирюше будет хорошо…»

Уложила стремительно теряющего эрекцию Кирилла на спину, опять пустила в ход пальцы, губы… И, когда муж вновь оказался относительно готов к любовным подвигам, — оседлала его, широко расставив бедра.

Кирилл почувствовал, что пальцы супруги направляют его не туд а, — в иное отверстие, очень узкое, очень тесное, обычно запретное в их ночных играх. Удивился — после нескольких первых опытов Марина отказалась от анального секса, чересчур для нее болезненного.

Вот и сейчас — не убирая руку, двигалась медленно-медленно, осторожно-осторожно, словно хозяйка, томящая гостя на пороге — и не знающая, пригласить внутрь или нет.

Потом вдруг одним движением буквально насадила себя на вздыбленную плоть Кирилла. Застонала — скорее от боли, чем от удовольствия. И затем, во время убыстряющихся ритмичных движений, стоны не прекращались.

Груди — острые, с крохотными сосками — трепетали в такт толчкам над лицом Кирилла, как плоды, которые никак не удается стряхнуть с ветки дерева. Он протянул к ним руки, ладони наполнились упруго-мягким, пальцы осторожно взялись за соски… «Не так! — яростно пошептала Марина между стонами. — Сильнее! Не бойся!» Она порой любила ласки грубые, болезненные, — похожие на ласки насильника, больше возбуждающие его самого, чем жертву… Кирилл не стал отказывать: стиснул сильно, выкрутил соски пальцами — стоны стали громче, и, кроме боли, теперь слышалось в них наслаждение.

Было хорошо, очень хорошо, он подумал, что все закончится именно так, причем весьма скоро, — но Марина неожиданно соскочила с него, и застонал уже Кирилл — от жестокого разочарования.

Она нависла над ним, стоя на четвереньках, свесившиеся волосы щекотали лицо. «Теперь ты, милый, теперь ты, только сильно… сильно и быстро…»

Марина опустилась на спину, нарочито медленным движением потянула подушку, столь же неторопливо подложила ее отнюдь не под голову — Кирилл чуть не взвыл от перенапряжения, от дикого желания. Наконец притянула его к себе, закинула на плечи широко разведенные ноги… Он вошел резко, глубоко, — в то же, но уже далеко не в узенькое отверстие, запертая калитка превратилась в широко распахнутые ворота, покорно и с нетерпением ожидающие вторжения…

Она вскрикнула — не застонала, вскрикнула в полный голос. Он начал, как она просила, и как хотел сам, — сильно и быстро. И продолжил убыстрять движения, хоть это и казалось невозможным. Стоны и вскрикивания сменились словами: хрипловатыми, прерывающимися, возбуждающими (куда уж больше? — но возбуждающими!), сводящими с ума…

В выражениях в такие мгновения Марина абсолютно не стеснялась.

«Трахни меня… трахни… выеби… выеби всю… глубже… глубже-э-э… я хочу твой хуй, весь… глубже-э-э-э-а-а-а…… кончи, милый… кончи в меня… кончи-и-и-и…»

Она извивалась под ним, она кричала в полный голос, она вонзила коготки ему в спину, и теперь это оказалось не больно — прекрасно…

Он попытался чуть-чуть притормозить, чуть-чуть промедлить, чуть-чуть еще побалансировать на краю пропасти, полной наслаждения… Попытался — и не смог.