Королевский гамбит - Джон Робертс

— Насчет предложенного военачальником Лукуллом проникновения в Армению, — отличная формулировка, отметил про себя я, — говорить я воздержусь. Ибо к тому времени, когда он собирается это сделать, я уже эту должность занимать не буду. Сейчас же я провозглашаю день всенародного торжества с благодарственными жертвоприношениями всем богам государства. Давайте отложим на сегодня все прочие дела и обратимся к народу.

С радостными возгласами мы двинулись к выходу. По дороге я буквально наткнулся на Сергия Катилину и не удержался, чтобы не съязвить:

— Совсем неплохо для человека, статую которого разрушила молния, верно?

— Это еще не конец истории. И до марта многое может измениться. Если хочешь знать мое мнение, ничтожная кампания против партизан еще не повод для торжества.

Одним из вечных зол Рима было то, что для получения разрешения у Сената на празднование Триумфа полководцу надлежало одержать решительную победу, удовлетворяющую трем условиям. Первое: положить конец войне. Второе: расширить границы римских владений. И третье: устлать землю тысячами вражеских тел. Помимо жажды наживы и политического могущества наши военачальники питали неодолимую страсть к триумфальным празднованиям, что беспрестанно заставляло нас вести несправедливые войны.

Обстановка на площади разительно переменилась. Человеческое стадо, сквозь которое нам с таким трудом приходилось протискиваться, ныне обрело самую что ни на есть организованную форму. Ликторы и глашатаи разделили людей по древнему принципу — на трибы. На переднем фланге, лицом к ростре, чинными рядами стояли члены центуриата, плебейского совета и сословия всадников. Передний ряд занимали народные трибуны. Не без удовольствия я про себя отметил, что члены этих советов успели переодеться в свои лучшие тоги, предназначенные специально для столь торжественных случаев. Царивший между ними безупречный порядок свидетельствовал об их готовности принять весть о победе или поражении Рима с достоинством, как подобает истинным гражданам Рима. В такие минуты я испытывал неподдельную гордость за свое государство.

Консулы, цензоры и преторы взобрались на ростру и встали под бронзовыми носами побежденных вражеских кораблей. Тишина стояла необычайная. Первым ее нарушил Помпей, который, прежде чем начать говорить, сделал шаг вперед. За его спиной стоял главный из глашатаев — такого оглушительного голоса, как у него, я в своей жизни ни разу не слышал. Он усиливал голос Помпея, а другие герольды, равномерно распределившиеся по толпе, передавали его задним рядам. Так народ узнал о событиях на Востоке.

Конец обращения консула к народу потонул во всеобщем ликовании. Пожалуй, больше всех остальных в Риме ненавидели Митридата, злостного врага римских граждан и их азиатских союзников. Людям вообще свойственно направлять свои страхи и ненависть на одного человека, предпочтительно чужестранца. Так или иначе, но теперь все ощущали, что Митридату пришел конец. Правда, Помпей прямо не сказал о намерении Лукулла вторгнуться в Армению, а лишь сообщил, что тот собирается потребовать от Тиграна выдать Митридата.

В честь этого случая Помпей объявил о дополнительной раздаче хлеба и вина, а также назначил день скачек, которые должны были состояться через неделю. В ответ на это сообщение люди разразились еще более громкими возгласами ликования, после чего толпа стала расходиться. Всем не терпелось поскорее попасть в храмы, чтобы поглядеть на жертвоприношения. Туда их влекли не только врожденная страсть к ритуалам и благодарность богам за победу Рима, но и более прозаичные мотивы. После таких жертвоприношений оставалось много мяса, которое было принято разрубать на куски и раздавать народу.

Когда толпа существенно поредела, я поймал на себе взгляд Карбона. Краткий миг его славы, когда к нему было приковано внимание самого могущественного совещательного органа власти в мире, остался в прошлом, и теперь молодой трибун одиноко стоял на опустевшей площади. Вспомнив о своем желании познакомиться с ним, я подошел к нему.

— Со счастливым возвращением, трибун Карбон. Меня зовут Деций Цецилий Метелл. Я из Комиссии двадцати шести.

— Сын претора? — Он пожал мне руку. — Благодарю. Я как раз собирался в храм Нептуна — возблагодарить бога за благополучное путешествие по морю.

— Думаю, не стоит торопиться, — посоветовал я. — Сейчас в храмах не протолкнуться от народу. Лучше отложить это до утра. Ты собираешься остановиться у кого-нибудь из родственников?

Юноша покачал головой.

— У меня никого нет в Риме. Впрочем, ты прав. Теперь, когда мой долг исполнен, пора подумать о пристанище на ночь.

— Зачем тебе ютиться в каморках для военных на Марсовом поле? Можешь остановиться у меня. Мой дом всегда к твоим услугам.

— Ты очень гостеприимен! — обрадовался он. — С большим удовольствием воспользуюсь твоим предложением.

Должен признаться, что не только великодушие было причиной моего решения предоставить кров одному из вернувших из дальнего похода героев. Я рассчитывал кое-что узнать у Карбона. Прежде всего мы отправились к речному причалу, чтобы нанять грузчика, который перетащил бы вещи трибуна ко мне домой. Потом молодой человек достал свежую тунику, и мы с ним отправились в общественные бани, расположенные неподалеку от Форума, где он смог смыть с себя соль и пот нескольких недель путешествия.

Мне не хотелось обременять Карбона серьезными вопросами, пока он предавался расслабляющему действию бани. Поэтому во время мытья и массажа мне пришлось ограничиться обычными городскими сплетнями. Однако я не терял зря времени и, пользуясь случаем, внимательно изучал юношу.

Карбон принадлежал к одной из семей деревенских землевладельцев, которые к военным обязанностям относятся чрезвычайно серьезно. Его руки, ноги и лицо были покрыты плотным слоем загара от долгой службы в Азии, а широкая полоса бледной кожи на лбу и пятнышко лысины на макушке свидетельствовали о постоянном ношении шлема. Тяготы обращения с оружием оставили на нем множество отпечатков. Мне было приятно смотреть на него, ибо он вселял в меня надежду, что в римской армии еще остались подобные ему воины.

После бань мы изрядно проголодались, но дома у меня остались лишь жалкие объедки, а рынки к этому времени уже закрылись. Поэтому я предложил посетить одну замечательную таверну. Хозяином этого маленького заведения был Капитон, один из отцовских клиентов. Таверна располагалась на одной из боковых улочек неподалеку от Марсова поля. В ее тенистом внутреннем дворике, увитом виноградной лозой, летом царила приятная прохлада. Зимой-то, конечно, от этого было мало проку, но день выдался такой погожий и теплый, что мы предпочли устроиться за одним из столиков на открытом воздухе. По моей просьбе Капитон принес нам два больших блюда: одно — с хлебом, сыром, сушеными фигами и финиками, а другое — с поджаренными тонкими колбасами. Хозяин таверны вместе с его женой и слугами всячески старались угодить Карбону, герою дня. Когда нас с ним оставили вдвоем, мы с большим аппетитом принялись уплетать незамысловатую еду, орошая ее великолепным албанским вином из кувшина. Когда голодная смерть нам больше не грозила, я счел, что настало подходящее время расспросить моего гостя кое о чем.

— Твой военачальник превосходно провел восточную кампанию, — начал я. — Как думаешь, сможет ли он добиться такого же успеха в следующем походе?

Он ответил не сразу. Я уже успел заметить за ним эту особенность. Обсуждая серьезные темы, он никогда не говорил быстро и всегда тщательно подбирал слова.

— Луций Лукулл — лучший полководец, которому я когда-либо служил, — наконец произнес он. — И безусловно, лучший командир, какого я когда-либо знал. Тем не менее он не пользуется популярностью среди солдат.

— Да, мне об этом уже приходилось слышать. Любопытно почему? У него что, тяжелый характер?

— Он человек прямой. Но далеко не глуп, как ты понимаешь. Два поколения назад его жесткую дисциплину по достоинству оценил бы каждый. Но за последнее время легионеры изрядно распустились. Конечно, они сражаются так же отважно и искусно, как прежде. И остались достаточно выносливыми, чтобы совершить тяжелый поход. Но Марий, Сулла, Помпей и прочие полководцы их испортили. Не то чтобы они утратили уважение к командирам, нет. Я имею в виду то, что военачальники в своем большинстве теперь идут на откровенный подкуп солдат. То есть отдают им на разграбление захваченные города. И после каждой военной кампании позволяют жить им легкой и беспечной жизнью.

Обмакнув корочку хлеба в горшок с медом, он стал медленно жевать, продолжая свои рассуждения:

— Нет, я не вижу ничего плохого в том, чтобы позволить солдатам немного поживиться. Например, когда речь идет о вражеском лагере или городе, которые упорно сопротивлялись, несмотря на выгодные условия сдачи. Или, скажем, когда предлагаются деньги за выкуп военнопленных. Все это, на мой взгляд, в порядке вещей и не отражается на дисциплине. Однако военачальники, о которых я упоминал, грабят целые провинции и самым бессовестным образом вымогают деньги и товары на протяжении всей оккупации. Это уже никуда не годится. Это плохо как для дисциплины, так и для общественного порядка. За это Рим сыскал себе повсюду дурную славу. Нас теперь везде ненавидят, где бы ни разместили наши легионы.