Загадка старой колокольни - Анатолий Дрофань

На завод пошёл рано. А когда мы после уроков тоже заглянули в цех, он уже кончал упаковывать детали часового механизма. Каждую смазывал, заворачивал в бумагу, потом в мешковину и складывал в ящик. Бронзовые втулки затыкал хлебными корками, чтобы уберечь от повреждений во время транспортировок. И всё это делал с такой осторожностью, словно имел дело с хрусталём.

Я взглянул на него. Торжественная сосредоточенность, праздничность светились в глазах, в каждой морщинке.

Мы с Лёнчиком хотели помочь ему, но он нас отстранил:

— Спасибо, хлопчики, я и сам управляюсь… А вы, — он поставил в уголок своего «кабинета» стул, смахнул пыль, показал рукою на него, — садитесь вот здесь и смотрите, если желаете…

Время от времени в комнату заглядывал кто-нибудь из рабочих:

— Так, значит, в дорогу готовитесь?

— Сегодня двинемся… На постоянное место жительства…

— Удачи вам! Охотникам говорят — ни пуха ни пера, а вам, наверное, надо пожелать точного хода…

Дедушка счастливо улыбался, качал головою:

— Спасибо…

Заглянул директор завода:

— Вам помощь какая-нибудь нужна?

— Да у меня же гвардия помощников, — показал на нас с Лёнчиком.

Директор поздоровался с нами, как со старыми друзьями, подмигнул:

— За этих я уверен… Им только дай точку опоры, они и всю планету перевернут… Правда же, ребята?

Мы смутились. Положение наше в этот миг, да ещё при таких словах, было незавидное, потому что дедушка работал, а мы бездельничали, сидя на стуле. Я хотел уже пожаловаться, что дедушка сегодня не допускает нас к работе, но директор завода продолжал:

— Поднять такую махину на стометровую высоту не так-то просто.

— А мы уже приладили блочок, установили лебедку… После смены соберётся вся моя бригада и как-нибудь управимся…

Дедушка говорил с таким весёлым энтузиазмом, словно был не старый, седоусый и белоголовый дед, а молодой человек, полный сил и энергии. Рукава его тёмной спецовки были засучены, чтобы не мешали, ворот расстёгнут, фуражка сдвинута чуть ли не на самый затылок.

Вскоре смена кончилась, и в дедушкин «кабинет» начали сходиться все, кто помогал нам в работе: дядька Роман и дядька Прокоп, человек семь из литейного и механического цехов. К широким цеховым воротам подъехала грузовая машина, на неё начали складывать ящики и всё другое оборудование.

— Осторожно, осторожно! — покрикивал дедушка то одним, то другим грузчикам. — Часы — что нежнейшее яблоко, они не любят ни резких толчков, ни ударов.

Рабочие отделывались шутками, но всё же обращались с необычным грузом весьма деликатно.

Но вот уже всё погружено в машину.

— Ну, молодой рабочий класс, — сказал дядька Роман, — садитесь, поехали…

Он поднял сначала Лёнчика под мышки и передал его дядьке Прокопу, который стоял в кузове, потом меня. В кузове разместились все рабочие. Дедушка устроился в кабине, и мы двинулись.

Оказывается, возле колокольни уже хлопотал тот старик сторож, который когда-то прицеливался в нас палкой, будто из ружья, укреплял к столбу, вкопанному в землю, лебёдку, наматывал на барабан трос.

— О, если эти два казака тут, — кивнул он на нас, — значит, дело пойдёт хорошо. Они такие, что и в ушко иголки пролезут. Только почему же вы без третьего дружка?

— Это кого же? — удивился я.

— А пёсика… Забыли? Серый, бородатый…

— Ну вот ещё, — махнул рукой дедушка, — ещё мне только здесь пёсиков не хватало… — Потом серьёзно пояснил: — Круть выбыл из игры из-за бездарности своей… За несколько лет только и научился что приносить брошенную палку. А дальше — никуда… Так что в квартире сидит за сторожа…

Начали разгружаться.

Я давно заметил, что дедушка дядьке Роману доверяет больше всех. Он чем-то был похож на моего дедушку: неторопливый, ничего лишнего ни в слове, ни в жесте. Зато когда уж что-либо делал, то делал ладно.

Так было и сейчас.

— Значит, так, Роман, — командовал дедушка, — ты остаёшься здесь, а я с четырьмя парнями полезу наверх. Не дай бог что упадёт или хотя бы повредится — голова твоя с плеч!..

Дедушка говорил очень спокойно, грозясь при этом пальцем. Вокруг засмеялись.

— Это потому, что я внизу? — поднял брови дядька Роман. — Так тогда давайте поменяемся местами.

— Говорил же тебе, Роман, — притворно возмущался дядька Прокоп, — застрахуй свою буйную головоньку… Она бы и в боксе понадобилась, и вот сейчас…

Но всё шло хорошо. Дядька Роман собственноручно крепил каждый ящик к тросу, потом ещё с двумя помощниками становился к лебёдке, крутил ручку. Поднять корпус оказалось самым тяжёлым делом: он весил немало. Но и с этим справились…

Дедушка с дядькой Романом и дядькой Прокопом ещё, наверное, дней десять после того работали на колокольне. Собирали механизм, налаживали, регулировали.

В воскресенье и мы с Лёнчиком пошли туда. А на колокольне уже всё изменилось. Вокруг курантов была построена из укреплённых щитов комнатка, похожая на ту, что мы видели на Спасской башне. Над нею восемь колокольчиков, один другого меньше. Внутри комнатки дедушка приладил термометр и гигрометр. Дядька Роман принёс небольшой транзисторный приёмник, и пока они втроём работали возле курантов, он разливал вокруг весёлую музыку. Но работа у них была такая напряжённая, что не только мы с Лёнчиком, но даже и та музыка мешала. Дедушка выключил приёмник, а нас отправил домой.

Несколько дней я совсем не видел дедушку. Просыпался — его уже нет, ложился спать — он ещё не возвращался.

Но как-то я проснулся в полночь. На письменном столе горела затенённая лампа, и папа, склонившись, что-то читал, а возле него тихо работал радиоприёмник. Совсем тихо, но я всё же услышал бой московских курантов. Наверное, именно эти звуки и разбудили меня. Теперь я никогда не оставался равнодушным к ним. Всякий раз, как только услышу малиновый перезвон, всё виденное на Спасской башне оживает перед глазами: и сами куранты с большим маятником, который, медленно покачиваясь из стороны в сторону, поблёскивал медью, и каменные ступеньки, ведущие к ним, и ниша в стене со скамьёй, на которой отдыхал Владимир Ильич.

Дедушки опять не было. И я спросил у папы:

— Папуня, ну что это с нашим дедушкой? Где он?

Папа поднял голову, наморщил лоб.

— Да я и сам не знаю, что это надумал старый, — молвил обеспокоенно. — Скоро на колокольне возле часов и ночевать будет… А ты это почему не спишь?

— Куранты разбудили…

— Ну да я их сейчас выключу, а ты спи… На правый бок, руку под щёку и…

Я так и сделал, но заснуть всё же не мог, думал о дедушке, о дядьке Романе и дядьке Прокопе.

Вдруг слышу — в двери гремит ключ, дедушка идёт. Подхватился я с кровати — и навстречу ему. Вижу, дедушка переступает порог счастливый, весёлый, ещё и песенку какую-то поёт.

— Жужу? — удивлённо шевельнул бровями. — Это непорядок!

Но здесь и папа вышел в коридор.

— Да всё ж тебя выглядывает, — говорит. — Я уже тоже думал объявлять розыск и вызывать пожарную команду, чтоб сняла тебя с колокольни. Завтра ты бери с собой матрац да там и ночуй…

Дедушка радостно улыбнулся:

— А завтра мне уже там нечего делать… Уже, други мои. Мы так отрегулировали механизм, что с московскими курантами будто одно целое. Сегодня били прямо-таки синхронно… Понял?

Сказав это, дедушка повернулся ко мне, игриво, как-то по-мальчишески ткнул пальцем меня в живот.

— А молодому рабочему классу, — прибавил он при этом, — надо больше спать и сил набираться…

— Значит, они и музыку исполняют? — спросил я.

— Ещё как, — поднял дедушка голову. — На всю округу… Я думал, что и вам здесь слышно было… Одним словом — полный порядок! Работа сделана!

ЧИСТАЯ ГОЛУБИЗНА НЕБА

Отмечали как раз День Победы. Это особый праздник, потому что в нём каждый раз, словно хмель с мятою, переплетаются радость и печаль.

Когда на центральной улице собираются люди или на главной площади состоится гулянье лица горожан беззаботно веселы. Но когда кладут в тот день венки и цветы на могилы павших, склоняются в тишине флаги, холодок грусти обволакивает человеческие сердца. Как жаль, как невыразимо больно, что погибших героев сегодня нет среди живых!

В тот год для нас с Лёнчиком этот день тоже был памятным. В старом монастыре как раз открывали музейный городок, и на праздник наш «Глобус» пригласил Вилли Кюнте с мамой.

Я не успел вам сказать, что внизу на высокой колокольне прикрепили мемориальную доску. Открытие её должно было состояться сегодня, и всем «глобусятам» (так нас, членов клуба интернациональной дружбы, называли взрослые) хотелось, чтобы это случилось в присутствии нашего немецкого друга.

Но, может, больше всех мечтали об этом Лёнчик и я. Вилли Кюнте прибыл перед самым праздником. Ему хотелось сразу же пойти к колокольне, где погиб его папа, но мы отложили это посещение до следующего дня.