Атлант расправил плечи. Книга 3 - Айн Рэнд

— В оплату за стол и проживание в моем доме.

Она уставилась на него — сначала гневно, затем изумленно — и медленно опустилась на стул. Он улыбнулся:

— Как долго вы предполагаете оставаться здесь, мисс Таггарт? — Она смотрела на него беспомощным, непонимающим взглядом. — Вы об этом не думали? А я подумал. Вы пробудете здесь месяц. Месяц отпуска, как все мы. Я не спрашиваю вашего согласия, вы нас тоже не спрашивали, когда появились здесь. Вы нарушили наши правила, так что должны принять последствия. В течение этого месяца долину не покидает никто. Конечно, я мог бы сделать для вас исключение, но не сделаю. Нет такого правила, чтобы вас задержать, но, проникнув сюда по своей воле, вы дали мне право поступать, как мне заблагорассудится, и я намерен задержать вас, просто потому что вы нужны мне здесь. Если по истечении месяца вы решите вернуться, у вас будет такая возможность. Но не раньше.

Она сидела выпрямившись, мышцы ее лица расслабились, линия рта смягчилась слабым, но определенным, устойчивым намеком на улыбку; это была опасная улыбка противника, глаза ее холодно блестели, но были затуманены — такими глазами смотрит противник, который полностью настроен на борьбу, но надеется проиграть.

— Очень хорошо, — сказала она.

— Вы оплатите мне проживание и питание, не в наших правилах обеспечивать человека бесплатно. У некоторых из нас есть жены и дети, но и тут существует взаимообмен и взаиморасчет особого рода, — он взглянул на нее, — хотя это и не мой случай. Так что я буду брать с вас полдоллара в день, а вы рассчитаетесь со мной, когда признаете свое право на счет в банке Маллигана. Если вы от него откажетесь, Маллиган зачтет ваш долг и переведет мне деньги, когда я попрошу.

— Я согласна на ваши условия, — ответила она; в ее голосе появились нотки расчетливого, спокойного, хладнокровного финансиста. — Но я не позволю использовать эти деньги для покрытия моих долгов.

— Как же вы собираетесь рассчитываться?

— Я предпочла бы сама заработать деньги в оплату долга.

— Каким образом?

— Своим трудом.

— В какой должности?

— Исполняя обязанности вашей прислуги.

Впервые ей довелось увидеть реакцию Галта на неожиданность, и такую яростную, какой она и представить себе не могла. Галт взорвался смехом, будто в его укреплениях пробили огромную брешь, много большую, чем мог заключать прямой смысл ее слов. Она почувствовала, что вторглась в его прошлое, выпустила на волю какие-то воспоминания и образы, о которых не могла знать. Он хохотал, словно перед ним возник призрак далекого прошлого и он смеялся ему в лицо, будто это было его победой… и ее.

— Если вы меня наймете, — говорила она строго и вежливо, не вкладывая в слова никакого чувства, в самой деловой, безличной, будничной манере, — я буду готовить, убирать, стирать и делать все прочее, что положено прислуге, — все это в оплату комнаты, питания, а также за небольшую сумму, чтобы купить кое-что из одежды. Травмы будут немного мешать работе первые дни, но вскоре все пройдет, и я буду полностью работоспособна.

— Вы этого хотите? — спросил он.

— Да, я этого хочу… — ответила она и замолчала, чтобы не произнести все, что подумала: «Больше всего на свете».

Он все еще улыбался, улыбка была веселой, это было веселье, которое легко могло перейти в сияющую радость.

— Хорошо, мисс Таггарт, — сказал он, — вы приняты на работу.

Она сухим, официальным жестом склонила голову в знак благодарности:

— Спасибо.

— Я буду платить вам десять долларов в месяц помимо комнаты и питания.

— Прекрасно.

В этой долине я первый нанимаю прислугу. — Он поднялся, сунул руку в карман и бросил на стол пятидолларовую золотую монету: — Аванс.

Потянувшись за монетой, Дэгни с удивлением обнаружила, что испытывает то же, что молодая девушка на своей первой работе: горячее, страстное, отчаянное стремление доказать свою пригодность.

— Да, сэр, — промолвила она, опустив глаза.

Оуэн Келлог появился в долине к вечеру на третий день.

Дэгни не могла сказать, что поразило его больше всего: ее появление на краю летного поля, когда он спускался по трапу, ее вид — тончайшая прозрачная блузка от самого дорогого нью-йоркского портного и широкая цветастая юбка, купленная в долине за шестьдесят центов, трость и бинты или корзина с провизией на ее руке.

Он спускался по трапу с группой мужчин, увидел ее, остановился, а потом бросился к ней, будто выброшенный из катапульты чувством таким сильным, что оно, независимо от его природы, походило на ужас.

— Мисс Таггарт… — только и прошептал он, а она, смеясь, пыталась объяснить ему, как получилось, что она опередила его.

Он слушал, не воспринимая, казалось, значения ее слов, потом высказал то, от чего должен был прийти в себя:

— Но мы думали, что вы погибли.

— Кто думал?

— Все… все там, вовне.

Ее улыбка сразу погасла, когда после радостных восклицаний он начал свой рассказ.

— Мисс Таггарт, разве вы не помните? Вы велели мне позвонить в Уинстон, штат Колорадо, сказать, что будете там к следующему полудню, то есть позавчера, тридцать первого мая. Но вы не появились в Уинстоне, и к вечеру все радиостанции сообщили, что вы погибли в авиакатастрофе где-то в Скалистых горах.

Дэгни медленно кивала; до нее доходил смысл событий, о которых она не подумала.

— Я узнал об этом в поезде, — сказал он. — На маленькой станции где-то посреди штата Нью-Мексико. Нас там продержали целый час. Мы с начальником поезда звонили по междугородной связи, чтобы проверить сообщение. Оно поразило его, как и меня. В ужас пришли все — поездная бригада «Кометы», начальник станции, стрелочники. Они сгрудились вокруг меня, пока я связывался с редакциями газет в Денвере и Нью-Йорке. Нам мало что могли сообщить. Только что вы вылетели из Эфтона перед рассветом тридцать первого мая, что, по-видимому, вы преследовали какой-то неопознанный самолет, что дежурный аэропорта видел, как вы направились на юго-восток, и больше вас никто не видел… И что поисковые группы прочесывают горы в поисках обломков самолета.

Она невольно спросила:

— «Комета» прибыла в Сан-Франциско?

— Не знаю. Когда я прекратил поиски, она шла на север по Аризоне. Навалилось слишком много задержек, все время неполадки, распоряжения противоречили одно другому. Я сошел с поезда и за ночь добрался до Колорадо — на попутных грузовиках, в фургонах, на чем придется, лишь бы вовремя успеть туда, где ждал самолет Мидаса, чтобы собрать всех и переправить сюда.

Она неторопливо направилась по дорожке к машине, которую оставила у продуктового рынка Хэммонда. Келлог шел следом и, когда заговорил снова, приглушил голос и замедлил темп речи, будто у них обоих имелось нечто, что оба не хотели торопить.

— Я устроил на работу Джеффа Аллена, — сказал он, и его тон был очень торжественным, он больше подходил бы для слов: «Я выполнил вашу последнюю волю». — Начальник станции в Лореле усадил его за работу, едва мы добрались туда. Ему нужны были люди с хорошим здоровьем, а главное, с хорошей головой.

Они подошли к машине, но Дэгни не садилась.

— Мисс Таггарт, вы не очень пострадали? Вы ведь сказали, что разбились, это не очень серьезно?

— Нет, совсем несерьезно. Завтра я уже смогу обходиться без машины Маллигана, а через пару дней мне и эта штука не понадобится. — Она взмахнула тростью и небрежно швырнула ее в салон. Они стояли молча, она ждала.

Когда я звонил с той станции в Нью-Мексико по междугородной связи, последний звонок был в Пенсильванию. Я переговорил с Хэнком Реардэном. Рассказал ему все, что знал. Он выслушал меня, потом было долгое молчание, и наконец он сказал лишь: «Спасибо, что позвонили». — Келлог опустил глаза и добавил: — Вот уж никогда не по желаю себе еще раз услышать такое молчание.

Он поднял на нее глаза, в его взгляде она не заметила упрека, только осознание того, о чем он не подозревал, когда услышал ее просьбу, того, что понял только потом.

— Спасибо, — сказала она и открыла дверцу машины. — Вас подвезти? Мне надо домой, чтобы приготовить обед к приходу хозяина.

Разбираться в своих чувствах она начала, когда вернулась в дом Галта и осталась одна в тишине залитой солнцем комнаты. Она смотрела из окна на горы, подпиравшие небо на востоке. Она думала о Хэнке Реардэне и видела, как он сидит за своим столом в двух тысячах миль отсюда, как осунулось и напряглось его лицо, защитившись неподвижной маской от агонии бесчисленных ударов, сыпавшихся на него все эти годы; она испытывала отчаянное желание вступиться за него, присоединиться к его битве, бороться ради его прошлого, ради энергии в его лице и мужества, которое его поддерживало. Точно так же ей хотелось вступить в бой за «Комету», которая из последних сил тащилась через пустыню по разрушающемуся полотну гибнущей железной дороги. Она содрогнулась и закрыла глаза с чувством вины за двойное предательство, ощущая себя словно подвешенной между этой долиной и остальным миром, не имея права быть ни здесь, ни там.