Пропавший - Геннадий Башкуев

Набросив на плечи одеяло, Жорик стругал перочинным ножиком деревяшку. Держась за его колено, приоткрыв ротик, прямо ему в ухо дышал мальчик, во все глаза уставившись на руки небритого дяди. От мальчишеского сопения и немого восхищения Жорик был на верху блаженства. Болезнь еще давала знать, руки подрагивали, но он собрался с силами — внимание обязывало. Вокруг него сгрудились: молодой майор, чьей голубоглазой копией был мальчуган, мужчина-всезнайка из боковушки, с верхней полки свесился парень. Сползающее со спины одеяло придерживала Долгор.

Он обточил корму и принялся за палубу. В каюте сделал отверстия-иллюминаторы. Затем пришел черед пушки. Мальчик заволновался, заерзал, попросил оставить место для матроса. И тут мужчины заговорили. Больше других усердствовал всезнайка из боковушки, заявив, что у кораблика не выдержан центр тяжести и на волне он неминуемо перевернется. Майор и парень принялись защищать творение Жориковых рук.

Вмешалась задремавшая было золотозубая. Оглядев каждого, заметила, что мусорить и стругать в поезде запрещено. Мужчины молча разошлись по местам. Жорик пообещал мальчику закончить кораблик и сделать каюту для матросов. Долгор собрала щепочки и уточкой поковыляла в тамбур. Золотозубая подняла крышку нижней полки, широко расставив ноги, принялась озабоченно перебирать свой багаж. Она рылась долго, с головой окунувшись в багажник, так что Жорик, вынужденный наблюдать на нелепую позу, переглянувшись с парнем с верхней полки, заржал. Захохотал с готовностью и тот.

Крик золотозубой перебил грохот и посвист встречного поезда. Щекастое лицо побагровело от гнева и долгого пребывания в багажной яме.

— Ворюги, ироды, чтоб вам повылазило! — Тетка размахнулась кошелкой, с пластмассового глянца подмигнула известная эстрадная певица. Неожиданно у Жорика нашелся защитник — старуха. Она шикнула на глупую клушу: ее сыновья никогда не были ворами! Она едва доставала противнице до плеча, но тетка отступила, переключилась на посмеивавшегося со своей полки парня.

— Шпана недобитая! А ну, слазь, ирод! Я еще на вокзале тя приметила, ворюга! От милиции ховался со своей балалайкой!

Парень сполз вниз. Мужчина-всезнайка, сложив газету, встал, прихватил «дипломат» и вышел.

— Врете вы все, тетенька, — ломким баском спокойно ответил парень. Но руки, сщупывавише свитер, дрожали. — Я не прятался…

— Ха! Думаешь, не слышала, что тебе сержант сказал! — махнула кошелкой золотозубая, повернулась к сбежавшимся на крик пассажирам, приглашая в свидетели. — Уследил, подлюка, когда залезть под сиденье! Таких в проруби топить надо! А накололся-то, накололся!

Парень затравленно смотрел на людей, забивших проход.

— Тек уж и в прорубь? Чего хоть пропало-то? — раздался рассудительный голос.

— Средство одно. Импортное, — гордо произнесла тетка. — Для мужчин.

— Чего, чего? — люди засмеялись.

— Знали бы, сколь за него плочено!

— Зарплаты хватит?

— Твоей — нет! — отрезала тетка.

— А мужчина, извиняюсь, не старый? — напирал остряк.

— Не лысей твоего! — огрызнулась тетка.

Насмеявшись, пассажиры начали расходиться. Тетка поняла, что упустила инициативу и сама, кажется, стала посмешищем. Схватив парня за свитер, она заорала в проход: «Люди! Вы у него паспорт спросите! Милици-ия!»

Парень с треском рванул рукав, схватил расстроенно вскрикнувшую гитару, сорвал куртку и, расталкивая народ, большими шагами пошел по проходу. Поезд, нагоняя часовое отставание, несся на предельной скорости, вагон приседал на рессорах, тенями мелькали столбы. Жорик поглядел в окно, наступая на чьи-то ноги, кинулся следом за парнем.

В тамбуре было свежо, гулко. Парень тянул вагонную дверь на себя. Обеими руками Жорик пытался отлепить будто приваренную к рукояти кисть с наколкой заходящего солнца. Парень, не поворачивая головы, отшвырнул Жорика на железный подрагивающий пол, деловито откинул ребристую крышку. Зажав под мышкой гитару, спустился на нижнюю ступень. Жорик закричал, крик его потонул в лязге сцепки и перестуке колес, вновь ухватился за ту же руку.

— Убьешься, парень! А-аа! Убьешься, дурень! — безостановочно, задыхаясь от ветра, кричал Жорик. Из-под ног, бешено вспениваясь, закручиваясь воронкой, рвалась земля, ошметки грязного снега летели на голенища, крутой песчаный откос подлезал под колеса…

— Уйди, богом прошу, уйди! Гад! — матерясь, парень ударил Жорика локтем в грудь и выпустил из рук гитару. Жорик, отброшенный сильной рукой, ударился о поручень.

— Гитару жалко! — в сердцах сплюнул парень на пол тамбура. — Больно?

Жорик потрогал вздувшуюся над глазом шишку, кисло улыбнулся, сел на корточки.

— Ты не сиди на полу. Простынешь заново. Меня Филином кличут. А вообще-то я Серега. — Парень присел рядом и посоветовал: — Тебе бы снегу приложить…

— П-прыгнуть? — Жорик мотнул головой на дверь. Они начали хохотать как бешеные. Аж слезы выступили.

— Дурной я бываю, — отсмеявшись, сказал Серега. Присвистнул, сложив трубкой пухлые губы. — Головка, видно, пустая! Мне пить нельзя.

— Ты же не пил, — удивился Жорик.

— Да это я так, к слову… А ты ничего. Правду этот Гога сказал.

— Тебе сколько лет, Жора?

Услышав ответ, снова свистнул.

— В отцы сойдешь! — подумал-подумал и добавил: — Слышь, че эта дура раскудахталась? Ведь как напугала, а? Уж такси меня мандраж схватил, и впрямь я это средство от детей выпил!

— Для мужчин, — сказал Жорик, трогая шишку.

— Черта ей лысого, а не мужика! — выругался Серега-Филин. — На, куртку мою накинь, теплая, мать прислала… Больной ты еще! Я-то привычный… А! Я ведь деньжата, что там заработал, сразу домой перевел, только на билет и гитару оставил, мечтал давно… Ни копейки! Чтоб никаких соблазнов! Думал, от голода вспухну, а домой доберусь! Я ведь какой? Копейка завелась, пошло-поплыло, красоваться надо, дурень-дурнем! Ничего! Теперь немного осталось!

Парень провел рукой по стриженым волосам, хохотнул.

— Когда эта зубастая милицию крикнула, сердце упало, веришь? Все, думаю, приехал! Объясняй потом, что не верблюд! Ничего! Заезжай, будет время! — Серега повторил название подмосковного городка, усмехнулся. — Меня там каждая собака знает! Общественность, словом.

— Спасибо, Сергей. Мне дело сделать надо, — Жорик отдал куртку, попробовал на слух пришедшую мысль. — А потом — домой…

— Домой? Это я понимаю! А важное дело?

— Ага! Ты не прыгай больше, — он потрогал шишку, та была горячей.

— Заметано! Прощай, брат! — Сергей-Филин крепко пожал руку, шагнул по грохочущим трапам в следующий вагон — навстречу дому.

По сути Москвы они не видели.

Многоголосица, людской водоворот, обилие красок, шумов, чемоданов настолько подавили чувства, кажется, втоптали их в мокрый от мгновенно тающих снежинок асфальт.

Едва ступив на перрон, они растеряли вагонных попутчиков, сгинувших в толпе. Жорик стиснул старухину руку и, подхваченный потоком пассажиров, устремился к вокзалу. Некоторое время он шел следом за приметной фигурой золотозубой тетки, облепленной узлами и сумками. Тетка уверенно катилась впереди, пыхтя и уворачиваясь от предложений носильщиков. Она нашла-таки средство для мужчин и, отмякнув, обещала Жорику показать на вокзале где и что. Но вот и она исчезла в толпе. Жорик по инерции нырнул в темный зев подземного перехода. Людской поток вынес его прямиком в зал ожидания. И только тут он понял, что потерял спутницу. После часового бегания вокруг вокзала — одного из трех, окружавших гудящую от машин площадь, — хлопнул себя по лбу: как же сразу-то!..

Долгор дремала ка лавке возле фонтанчика. Она сразу же хотела пойти в милицию, но Жорик ее удержал. Он забыл дома паспорт, а с этим в столице строго: посадят до выяснения личности. Примерно так он объяснил старухе. Та поспешно кивнула — после утери денег она молилась на провожатого, обещавшего исправить ее оплошность.

Было тепло и сыро. Ревели клаксоны, шины шелестели по асфальту, кумачовые полотнища оттеняли строгую величавую красоту толстостенных зданий. Красивы были и люди, модно одетые и причесанные. Не обращая внимания на толчки, Жорик стоял на тротуаре, раскрыв рот, вдыхал как-то по-особому пахнущий московский воздух и слабо гордился, что и он тоже, пусть не самый лучший, но гражданин страны, у которой такая прекрасная столица.

Накупив у очкастой лотошницы теплых пирожков, довольный собой Жорик побежал обратно на вокзал. Со старухой было неладно. С пожелтевшим от страха лицом, что-то мыча, она тыкала в огромное, в два человеческих роста, расписание поездов. Его подпирал молодой негр в белом плаще, см ослепительно улыбался светловолосой девушке, прижимая к груди розовые ладони. Жорик пытался успокоить Долгор, уверяя, что черный человек ничего ей плохого не сделает. Но старая вновь стала твердить про милицию, и Жорик решился на крайний довод. Он подошел к негру, тоже прижал руки к груди и выразил солидарность с борющейся Африкой, как мог, заклеймил апартеид. Негр посерьезнел, сомкнул полные губы, гневно вращая белками, больно сдавил руку. Девушка успокаивающе коснулась рукава спутника.