Один в бескрайнем небе - Уильям Бриджмэн

«Скайрокет» никогда не пользовался популярностью. С той поры как два года назад было объявлено, что экспериментальный самолет готов для испытаний, летчики-испытатели фирмы Дуглас отнеслись к этому сообщению скептически. «Скайрокет» предназначался для скорости полета выше числа М = 1, а в то время большинству летчиков скорость звука представлялась непробиваемой стеной.

Одним весенним утром из инженерного отдела в Эль-Сегундо в помещение летно-испытательной станции при заводе в Санта-Монике, где инженеры летчики-испытатели обычно получают очередные задания, пришло известие, что «Скайрокет» ждет своего летчика-испытателя. Но никто не рвался к нему. Был устроен заговор. Инженеры-летчики поговорили между собой и решили вопрос по-джентльменски. Они потребовали громадного вознаграждения за испытание самолета D-558-II «Скайрокет», что несколько задержало бы ход событий. Все летчики Санта-Моники участвовали в заговоре. Но среди них не было Джонни Мартина — он сдавал самолет в Париже, когда Браш сообщил ему, что D-558-II готов к полетам и что начальник отдела испытаний Роберт Хоскинсон ждет согласия Мартина. Не зная о заговоре товарищей, Мартин протелеграфировал свои скромные условия. Он выиграл приз, которого никто не добивался. Самолет был передан ему.

Джонни Мартин — один из лучших летчиков фирмы. Таким и должен был быть испытатель, которому предстояло справиться со второй фазой исследовательской программы самолета D-558 с ЖРД. В это время Джин Мей проводил первую фазу испытаний на красном «Скайстрике», снабженном реактивным двигателем недостаточной мощности. После первых испытаний Джонни Мартин передал свой прежний контракт на «Скайрокет» Джину Мею, благодаря работе которого теперь на базе Мюрок постепенно совершенствовался самолет со стреловидным крылом, оборудованный комбинированной силовой установкой. Для меня «Скайрокет» был каким-то призрачным видением. Он находился в центре внимания испытательного центра военно-воздушных сил, расположенного в пустыне. Я думал, что эту сказочную незнакомку, вероятно, никогда не встречу.

Когда Джордж закончил свой рассказ о самолете, мы осушили кофейник.

— Джентльмены, — предложил Брауни, — а не заняться ли нам делом?

Мы пошли к своим шкафчикам за парашютами и надувными спасательными жилетами. Все те же, до последнего винтика знакомые нам голубые штурмовики ожидали нас, готовые к полету. Брауни вручил нам испытательные карточки и указал на AD.

Джордж и я взлетели с интервалом в две минуты. Я совершал последний полет на самолете, испытание которого начал в конце прошлой недели. Мне потребовалось меньше получаса, чтобы «купить» его. Подрулив через десять минут после меня, Джордж пожаловался:

— Черт побери, нагрузки на управление значительно выше, чем раньше. Уж не пытаетесь ли вы, друзья, превратить его в грузовик?

Джордж снова поднялся в воздух, и я взглянул на заполненную им карточку испытания самолета. Это был внушительный документ, заполненный всякой инженерной всячиной. Я понял только несколько замечаний. Мою карточку можно было бы сравнить с арифметической задачкой для четвертого класса, а его — с каким-нибудь уравнением Эйнштейна.

— Брауни, сделайте милость, переведите это на обычный английский язык, — попросил я, передавая ему карточку Янсена. Он внимательно рассмотрел ее.

— Я не встречался с этим с тех пор, как бросил инженерное дело.

До перехода в летный отдел Эль-Сегундо Брауни считался летчиком с широкой теоретической подготовкой. Но теперь он давно забросил инженерную работу.

Медленно и терпеливо Брауни расшифровывал записи в карточке, объясняя отмеченные Янсеном симптомы, о которых я и не слыхал. Это был тщательный диагноз. Летчик великолепно понимал, почему самолет вел себя именно таким образом, и подтверждал свои выводы точными инженерными выкладками. Брауни затратил целый час, чтобы расшифровать донесение Янсена. Теперь мне стало ясно, что знания мои далеко не так обширны, как я раньше думал. Я снова почувствовал себя первокурсником. Когда Джордж приземлился на самолете, впервые поднятом в воздух, я посмотрел на него с уважением и даже с благоговением пополам с раздражением.

Джордж сообщил мне:

— С тех пор как мы испытывали эту машину в Мюроке, продольная статическая устойчивость при зафиксированной ручке изменилась. Что вы, циркачи, сделали, — прицепили к системе управления амортизатор?

Черт побери, о чем говорил этот парень? Что случилось с простым и ясным жаргоном летчиков? Он не продолжил разговора на эту тему.

— Вы не собираетесь еще раз лететь на нем? — спросил он.

Я ответил утвердительно.

— Тогда вот что, — отрывисто сказал он, — на высоте семь тысяч метров двигатель немного потряхивает, — и вышел из раздевалки.

На следующий день я поднял в воздух самолет, на котором Янсен так умело совершил первый контрольно-сдаточный полет. Стоило мне положить машину на спину, как мотор заработал с небольшими перебоями. Я насторожился. Придется держаться поближе к аэродрому. Пока я крутыми спиралями набирал высоту, перебои продолжались. Мощность падала.

Я вспомнил вскользь брошенное спокойное предупреждение Джорджа: летчики всегда преуменьшают серьезные неисправности. Как бы сильно вас ни «потрясло», не принято распространяться об этом. Чаще всего летчик старается показать, что он не испытал ни ужаса, ни растерянности, на мгновение заставивших его потерять голову, и что о таких ничтожных неприятностях не стоит и говорить.

Двигатель чихнул и, содрогнувшись, чуть не сорвался с рамы. Неожиданный отказ мощного двигателя ошарашил меня, словно я споткнулся на ровном месте и упал лицом вниз. Я еле успел схватить сектор газа. Большие грязные капли масла забрызгивают козырек, а позади тянется струя дыма от искалеченного мотора. Дым вычерчивает в воздухе винтообразный след — траекторию моего вынужденного снижения.

Я вызываю Джерри:

— КАК-6, я 682. Неисправен двигатель. Иду на посадку. Левую дорожку, два-пять, держите свободной — садиться буду на нее. Заход только один.

Голос диспетчера звучит спокойно:

— Билл, посадка разрешена, все в порядке.

Диспетчер Джерри, сидя на аэродроме, поддерживает порядок в воздухе и на земле. Он всегда спокоен, и его действия обдуманны и точны.

Я захожу на посадку очень осторожно. Чтобы уменьшить скорость, выпускаю воздушные тормоза. Стараясь сесть точно, выполняю небольшую змейку. Самолет снижается и тяжело опускается на длинную бетонную полосу. Машина посажена и стоит на посадочной полосе, так как для руления нет тяги.