В тени аллей - Петр Сосновский

стали стоить баснословных денег. Их, при маленьких зарплатах не купить. Для поддержания отношений, нечасто: раз-два в месяц мы звонили им по телефону, в надежде когда-нибудь встретиться. Время тогда было такое: мы едва сводили концы с концами. Мне одна знакомая коллега как-то сказала: «Я, работаю исключительно на один туалет: поел-сходил, поел-сходил». Я похвастаться тоже не мог. О походах в театры, музеи, кино и прочие культурные учреждения, требующих покупки билетов мы даже не заикались. Что нам оставалось, так это какие-нибудь бесплатные самодеятельные мероприятия своими силами для детей, вначале в детском саду, затем в школе и не более того.

Отправлять детей на отдых в пионерские лагеря в девяностые годы было также нереально ― дорого. Дочь и сын все летние каникулы проводили в селе у моих родителей. Это недалеко от столицы. У жены, как у учителя был большой отпуск, она, находясь рядом с ними, могла приглядывать. Я тоже приезжал в Щурово, правда, нечасто от случая к случаю.

Однажды, отпуск у меня по графику выпал на лето. Я приехал на родину, как сейчас помню: занимался ремонтом уличного забора, менял прогнившие перекладины и доски, укреплял покосившиеся столбы. Неожиданно на велосипеде появился у дома Федор, завидев меня, подошел, поздоровался, Елены рядом не было, он наклонился и тихо почти шепотом на ушко сказал мне:

— А твоя-то зазноба на чужбине недолго пробыла, приехала к родителям в Щурово! Сам знаешь, голод не тетка! ― Я не удержался и тут же его жестко осек: ― Моя, да будет тебе известно, находится рядом, на огороде с детьми, занимается прополкой гряд. ― Я догадался, кого он имел в виду, ― Наташу. Она была такой же моей, как и его. У меня не было желания искать с ней встреч. Да и не к чему это было. Правда, мне не составило труда представить себе, что могло случиться, если бы я тогда не внял совету отца и потерял Елену. Федор на тот момент со своей женой конфликтовал: ― причины мне не известны, ― но то, что он мог зажать Наташу где-нибудь в углу или же она неожиданно броситься в его объятия, сомнений у меня не вызывало. Старая связь не забывается. Порой даже крепче становится.

Да, я был благодарен отцу. У него за спиной долгая жизнь: он на виду у всех прохаживался в тени аллей Щуровского парка с красавицей Зиной, затем во время выполнения своего гражданского долга по зачистке территории от фашистских прихвостней, ― бандеровцев, жил с женщиной. Та родила ему девочку. Однако отец ее своей не признал. Моя мать может быть в благодарность за то, что соперница, попытавшись вернуть себе мужа, не была настойчивой ― уехала, или же, понимая какого женщине, нагулявшей ребенка, жить под постоянно осуждающими взглядами сельчан, стала ей помогать. Она, вначале тайком от отца, а затем и открыто высылала деньги, пусть и небольшие, но формально этого было достаточно, чтобы показать: дите имеет право на жизнь.

У меня в девяностых тяжелых годах не было возможности часто бывать в Щурове, подолгу разговаривать с родителями, нужно было «крутиться» ― зарабатывать деньги. А еще я, если представлялась, возможность, как-то вырваться на малую родину, то пытался помочь им, а отправляясь в столицу, взять с собой картошки, свеклы, моркови и других продуктов. В селе на то время жизнь была несколько легче, чем у нас в городе: людей кормила земля.

Что плохо, отец тяжело болел: у него врачи нашли бронхиальную астму. Эта болезнь ― последствия войны. Ему не раз приходилось в любое время года вместе со своей воинской частью форсировать большие и малые реки. Однажды во время одной такой операции вражеской авиацией был разрушен ледяной покров реки, и он со своими товарищами оказался в холодной воде. Спасло то, что он хорошо плавал. Правда, льдиной ему тогда чуть не выбило зубы. Солдат Володя переохладился и после долго мучился, ― захлебывался в кашле, такое случалось ни раз. В мирное время отец, работая на поле во время взрыва на Чернобыльской АС, расположенной в восьмидесяти километрах от Щурово, наглотался пыли и получил большую дозу радиации. Это еще сильнее подорвало его здоровье. Он стал задыхаться. Я, как мог, помогал родителю: отыскивал в аптеках Москвы дефицитные баллончики с лекарством, а затем отправлял их в Щурово. О том, что мне нужно приехать сообщил брат Федор: ― позвонил поздно вечером по телефону. На следующий день я отпросился у начальства с работы, взял билет и отправился в дорогу. Отца, я в живых не застал, попал только лишь на похороны. Ноябрьский день меня встретил мелким нудным моросящим дождем. А еще, я запомнил, путающегося под ногами маленького неизвестно откуда прибившегося и жалобно мяукающего котенка.

Мать рассказала мне о последних днях, часах и минутах жизни отца. Она передала разговор с ним и слова, которые отец говорил, а еще что ей только одной прошептал на смертном одре: «Я очень-очень грешен! Я, виновен в смерти своего лучшего друга, я и никто более!».

«Не думай об этом и ни в чем себя не вини, ― прошептала в ответ ему мать: ― Иди с Богом», ― а затем закрыла глаза.

Рядом находился брат Федор….

За что отец просил у Бога прощения? Почему он себя считал виновным? Неизвестно, ни для меня, ни для всех его родных, даже для матери, так как он не любил разговоров о войне. Она разрушила его жизнь. В отличие от других своих друзей фронтовиков он не посещал праздничные мероприятия и если как-то отмечал день победы, то лишь стаканом-другим самогонки за погибших солдат.

Тайна отца не раз заставляла меня задумываться. Я желал во чтобы, то ни стало разобраться во всем. Нет такого человека, неспособного проговориться. Ведь какая-то информация могла случайно сорваться с его языка.

Давно, еще в детстве, я помогал отцу вместе с Александром пасти людских коров и слышал от него, что с фронта он вернулся с трофейным пистолетом. «Ох, хорош был Маузер ― шестнадцати зарядный», ― не раз с сожалением говорил родитель. Мне было непонятно, зачем он был ему нужен в мирное время? Это ведь не ружье! На охоту не походишь.

Прошли годы и я, размышляя над словами отца, сказанными матери на смертном одре, гоню прочь от себя мысль, что если он, демобилизовавшись, вернулся