Его последние дни - Рагим Эльдар оглы Джафаров

— Так зачем писать то, что не будут читать?

И этот вопрос он задал, не просто поддерживая беседу или жонглируя словами. Он меня под него подвел. Я по тону почувствовал, что это какая-то странная ловушка. Но в чем ее суть?

— Если завтра некого будет лечить, вы перестанете быть доктором?

— Да, — удивительно легко согласился он. — Буду кем-то другим.

Не думаю, Розенбаум, что все действительно так. Есть у меня некоторые основания сомневаться в таких резких высказываниях.

— Сделаем вид, что я вам поверил.

— То есть вы писателем быть не перестанете?

— Надеюсь. А вообще, раз уж у нас такой приватный, откровенный и интересный разговор, то давайте поговорим о смерти?

— Интересно. Мне не часто доводится об этом говорить со здоровыми людьми.

— Иронизируете?

— Ну что вы! Обычно в моем присутствии даже шутить побаиваются на эту тему. В итоге и поговорить не с кем. Так что вас интересует?

Я задумался, как бы правильно сформулировать вопрос. Хочется немножко подергать Розенбаума за усы.

— Вот, например, завтра вы умрете.

— Не хотелось бы, но допустим, и что?

— У меня два вопроса. Первый — проживете ли вы оставшиеся двадцать четыре часа так же, как прожили предыдущие сутки? Или сделаете что-то совершенно другое?

Розенбаум действительно задумался, но непонятно о чем. Он пытался предугадать второй вопрос и выстроить ответ с его учетом? Или просто задумался над ответом.

— Я не могу быть уверен, но предполагаю, что провел бы их иначе, хотя зависит от обстоятельств.

— Каких?

— Не знаю, мало ли что бывает. Но, думаю, я бы постарался провести это время с семьей.

— Хорошо, тогда второй вопрос — а кем вы хотите умереть?

— В каком смысле? — не понял Розенбаум.

— Да в любом. Отвечайте как понравится.

— Хорошим человеком.

— Доктор. — Я развел руками. — Ну будьте добры, сузьте это определение немножко.

— Ладно, допустим, счастливым отцом семейства.

Да он специально, что ли? Понял ведь, куда я его тяну, и теперь как ребенок нарушает правила игры!

— Вы издеваетесь?

— Нет, нисколько! — Он, кажется, искренне замотал головой. — К чему вы ведете?

— К тому, что если вы не хотите доктором умереть, то не надо доктором жить! Идите на работу, которая позволит проводить время с семьей, а не вечно в больничке куковать.

Он молча поднял ладони и сделал вид, что хлопает.

— Очень красиво. Нет, я не иронизирую, не спешите с выводами. Действительно интересная мысль и интересный вопрос. Только как оказалось, что человек, который задает такие вопросы, в психушке?

— Просто повезло. — Я пожал плечами. — Я даже особо не старался.

Розенбаум улыбнулся, посмотрел на часы, несколько посерьезнел. Интересно, почему он вообще тратит на меня время? К чему все эти разговоры?

— То есть если бы вы завтра умерли, то с удовольствием провели бы эти двадцать четыре часа в психушке? То, что вы хотите умереть писателем, я уже понял.

— Какая разница, где писать? — Я развел руками. — Где бы я ни был, что бы со мной ни происходило, у меня нельзя отнять мою способность писать. Не будет бумаги — буду сочинять в голове и запоминать.

— Интересно, то есть это точка, в которой с вами ничего нельзя сделать, верно?

— Ну да.

— А почему вас заинтересовала суицидальная тема? Смерть и прочий радикализм?

— Вам не кажется, что жить так, как будто никогда не умрешь, — глупо? А табуирование темы смерти, чем и занимаются ваши коллеги, только этому способствует.

— Мои коллеги к смерти отношения не имеют, — возразил Розенбаум. — Я не всадник Апокалипсиса. Мои коллеги про жизнь.

— Вряд ли вы поддержите разговор о положительных сторонах суицида. Поэтому просто спрошу: вы никогда не рассматривали самоубийство как проявление свободы воли?

Розенбаум вздохнул и приподнял брови. Явно задумался о том, как ответить на вопрос. Кажется, даже сдерживал себя. Что у него вызвало такую реакцию?

— У меня нет такой необходимости. Ко мне ни разу не попадал пациент, обладающий такой свободой воли, если допустить, что она возможна. Знаете, обычно все довольно банально. Самоубийство совершают не потому, что хотят умереть, а потому, что не хотят жить. В основном острый психоз или даже галлюцинации. Люди оказываются в аду, иногда буквально. И они не размышляют о свободе воли, а просто спасаются как могут. Предлагаю на этом закончить — к сожалению, мне пора. Спасибо за беседу.

Он встал и направился к двери. Я смутился. Что его так… вывело из себя? Кто-то из его родственников покончил жизнь самоубийством? Мне стало стыдно. Я как будто вернулся в реальность. Я, симулянт, рассказываю человеку о самоубийстве как проявлении свободы воли, а у него, возможно, кто-то умер.

Но тут я вспомнил, что ко мне вернулся телефон. Все, пора отсюда эвакуироваться! Я нашел нужный контакт и позвонил. И прослушал восемнадцать гудков. Позвонил еще раз и еще полторы минуты слушал гудки. На третий раз я не попал в кнопку набора. Руки тряслись.

Все нормально, просто человек не у телефона, несмотря на договоренность. Я встал и пошел в туалет, открыл кран и сунул голову под струю воды. Все нормально, все нормально! В этот момент я почувствовал вибрацию в кармане.

Мокрой рукой достал телефон, наспех вытер лицо сгибом локтя и посмотрел на экран. Сообщение. Я хотел прочесть его, но смартфон неадекватно реагировал на мокрую руку. Положил телефон на раковину, вытер руки и голову. Подчеркнуто неторопливо, как бы борясь с чрезмерным возбуждением, взял смартфон и открыл мессенджер.

Размер сообщения меня удивил. Такое за минуту не напишешь, это целое письмо. Значит, оно написано заранее.

Привет. Я понимаю, как тяжело тебе будет это читать,