Каменный мешок - Арнальд Индридасон

Мальчики легли на землю у кустов и слышали, как отец поносит маму на чем свет стоит, слышали, как бьется посуда, слышали, как мама зовет на помощь. Младший заткнул уши, но Симон все смотрел на окно кухни, окрашенное закатным солнцем в золото, и заставлял себя слушать. Слушать, как кричит мама.

Он давно бросил затыкать уши. С некоторых пор он, напротив, внимательно вслушивался в каждое слово — иначе как ему набраться смелости совершить то, что он должен совершить?

10

Насчет того, что «подвал битком набит барахлом» Беньямина Кнудсена, Эльза оказалась права. От барахла буквально некуда было деваться, и на миг у Эрленда опустились руки. Он уже думал вызвать срочно Элинборг и Сигурда Оли, но решил немного подождать. Площадь подвала около 90 квадратных метров, все это пространство поделено на несколько комнаток, впрочем, без дверей, и в каждой стоят ящики, шкафы и тумбы. На некоторых бумажные наклейки с пометками, но большинство девственно-чистые. Одни ящики картонные — из-под винных бутылок, из-под сигарет, — другие деревянные, самых разных размеров, да и содержимое в них самое что ни на есть разнообразное. Рядом чемоданы, сундуки и прочее, включая покрытый слоем пыли велосипед, несколько газонокосилок и мангал.

— Вот, полюбуйтесь. Можете копаться во всем этом, сколько хотите, — сказала Эльза, спустившись в подвал вслед за Эрлендом. — Если я могу быть вам чем-то полезной, позовите меня.

Тон как бы извиняющийся. Стыдно ей немного, что накричала на задумчивого и чем-то явно обеспокоенного гостя из полиции. Вид у него какой-то странный, что-то его гложет, что-то у него в жизни не так — это она сразу заметила по голосу и по глазам, — да и одет небрежно: мятый шерстяной жилет, старый пиджак с почти протертыми локтями.

Эрленд устало улыбнулся, поблагодарил хозяйку за предложение и два часа спустя нашел первый ящик с личными бумагами Беньямина Кнудсена, торговца. К этому времени Эрленд уже почти все на свете проклял, такой беспорядок был в подвале. Никакой, ни малейшей логики в расположении вещей. Старые вещи и новые лежат в одном и том же месте, кучами, которые приходится дотошно разбирать, — поэтому скорость продвижения минимальная. Но все-таки чем дальше от входа, тем более старые вещи попадаются. Ему давно хотелось выпить кофе и выкурить сигарету, и он все думал, воспользоваться гостеприимством Эльзы или объявить обеденный перерыв и отправиться в ближайшую забегаловку.

Ева Линд никак не шла у него из головы. Мобильный был у него при себе, и он все ждал, вдруг позвонят из больницы. Ждал каждую минуту. Совесть не давала ему покоя — он же должен быть рядом с ней, так что он делает в этом подвале? Может, в самом деле взять на несколько дней отпуск и просто сидеть рядом с дочкой и говорить с ней, вот как тот врач наказал. Не отходить от нее, не оставлять ее одну без сознания в отделении интенсивной терапии. Кто ей скажет доброе слово, если не он, кто из родных придет к ней, если не он? Это все, конечно, правильно, да только он знает, что не усидеть ему там без дела, ожидая, пока ей не станет лучше. Работа — лучшее лекарство, какое он знает. Без работы мысли его все время идут в одном направлении, а туда их отпускать нельзя. Все он норовит вообразить себе худшее, немыслимое, непоправимое — нет, нельзя, гнать прочь работой.

К черту все это, в самом деле, надо сосредоточиться. Вот у меня целый подвал, разбирай не хочу. А вот старинный письменный стол, что это там внутри? О, счета, кто плательщик? О, то, что надо, «Магазин Кнудсена». Выписаны от руки, разобрать почерк очень трудно, кажется, это за поставки. В других ящиках — другие счета, похожие; судя по типу закупок, у Беньямина Кнудсена был магазин колониальных товаров — чай, кофе, сахар и прочее.

И ничего про аренду летнего домика под Рейкьявиком, на современном Ямном пригорке.

Синдром отнятия наконец скрутил Эрленда в бараний рог, и следователь отправился на улицу за глотком никотина — в подвале как раз имелась дверь, ведущая в сад. Какой чудесный сад, кстати, все начинает оживать, весна все-таки. Впрочем, Эрленд не особенно обращал внимание на флору, а просто стоял, вдыхая живительный смрад и выдыхая его обратно. Довольно быстро выкурил две сигареты подряд. Многовато, решил Эрленд и уже было собрался вернуться в подвал, как в кармане зазвонил мобильный.

— Как там Ева Линд? — первым делом спросила Элинборг.

— Без сознания, как и раньше, — резко оборвал ее Эрленд, не желая тратить время на пустую болтовню. — Что-то новое есть?

— Я поговорила с нашим стариком, Робертом. Ну который жил у пригорка. Я не очень уверена, что правильно его поняла, но он вроде бы вспомнил, что какие-то люди ходили вокруг этих твоих кустов.

— Кустов?

— Ну которые рядом со скелетом.

— А, смородина! Ну и кто же?

— Думаю, он умер.

Кто-то хихикает на заднем плане — кто? А, ну конечно, Сигурд Оли.

— Тот, кто бродил меж кустов?

— Нет, Роберт, — сказала Элинборг. — Так что больше мы из него ничего не вытянем.

— Ну и кто же там бродил меж кустов?

— Роберт изъяснялся очень туманно. Некто приходил к кустам, часто, но гораздо позднее. Собственно, вот и все, что он смог произнести внятно. А потом попробовал добавить еще пару слов. Сказал «зеленая женщина» — и замолчал.

— Зеленая женщина?

— Да. Зеленая.

— Часто, много позднее, зеленая, — повторил Эрленд. — Много позднее, что это он имел в виду?

— Я же и говорю, он едва дышал, говорил с паузами, поди пойми, о чем он. Вроде бы он еще добавил, что эта женщина была не только зеленая, но и…

Элинборг запнулась.

— Но и какая? Неужели плоская? — спросил Эрленд.

— Нет, скрюченная.

— Скрюченная?

— Так он ее описал. Он уже не мог говорить, несчастный человек, взял у меня блокнот и накорябал одно слово — «скрюченная». А после как бы заснул, и, наверное, что-то в этот же миг с ним приключилось, потому что вдруг ни с того ни с сего весь больничный персонал слетелся, как вороны на падаль, к Роберту в палату и…

Элинборг замолчала. Эрленд обдумал ее слова.

— Получается, некоторое время спустя к нашим смородиновым кустам приходила женщина, и приходила часто.

— Видимо, это уже после войны, — вставила Элинборг.

— А он не вспомнил, жил кто-то в этом доме или нет?

— Вспомнил, там жила семья, — ответила Элинборг. — Муж, жена и трое детей. Больше ничего не смог сказать.

— Значит, там таки жили люди, в этом доме?

— Получается так.

— И еще она была скрюченная. Что это значит? Сколько там лет этому Роберту?

— Ему за девяносто… точнее, наверное, было за девяносто.

— Черт его поймет, что он хочет этим словом сказать, — пробормотал Эрленд словно бы про себя. — Скрюченная женщина в смородиновых кустах. А в доме Роберта кто-нибудь живет? Этот дом еще существует?

Элинборг изложила боссу, что они с Сигурдом Оли поговорили с нынешними владельцами дома, но собеседница их не выказала большого желания разглагольствовать. Эрленд в ответ предложил им повторить эксперимент, а именно — расспросить всех соседей, не видел ли кто людей, навещающих смородиновые кусты, и не было ли среди этих людей женщины. Надо также опросить родственников Роберта, если таковые имеются, и выяснить, не рассказывал ли он и им про семью из пяти человек, жившую в доме по соседству. Сам он тем временем еще покопается в подвале, а потом отправится в больницу к дочери.

Эрленд вернулся к барахлу Беньямина, торговца колониальным товаром, размышляя, сколько дней ему еще придется здесь провести в поисках чего-нибудь стоящего. Порылся немного в письменном столе, но, судя по всему, там были лишь счета и прочие бумаги, относящиеся к деятельности его главного детища, «Магазина Кнудсена». Эрленд сам не помнил этой лавки, но знал, что располагалась она на Окружной улице.

Спустя два часа, две чашки кофе от щедрот хозяйки дома и две сигареты в придачу Эрленд наткнулся на серый сундук. Заперт на ключ, но ключ в замке. Сразу не открылся, пришлось хорошенько поднажать. Сверху в сундуке конверты и бумаги, стянутые резинкой. Никаких счетов. Несколько фотографий, какие-то в рамках, какие-то без, несколько писем. Эрленд изучил их. Он, конечно, понятия не имел, кто изображен на фотографиях, но решил, что тут обязательно должен быть и сам Беньямин. Вот, например, на этой — на заднем плане лавка с витринами и дверью, а перед ней стоит красавец-мужчина, высокого роста, немного полноватый. Конечно, это он — ведь за его спиной над дверью вешают вывеску, а на ней написано «Магазин Кнудсена».

Этот же мужчина обнаружился и на других фотографиях. На некоторых компанию ему составляла юная дама — оба, как правило, улыбались в камеру. Все сняты на улице, на всех — отличная погода.

Отложив фотографии, Эрленд взялся за стянутые резинкой бумаги. Это оказались любовные письма Беньямина своей будущей жене по имени Сольвейг. Иные представляли собой короткие записочки типа «люблю-целую-обнимаю», иные были подлиннее и рассказывали о разнообразных событиях в жизни автора, но все были пронизаны нежнейшими чувствами к адресату. Кто-то разложил письма в хронологическом порядке; немного поежившись — неудобно все-таки совать свой нос в чужие дела, — Эрленд прочел одно из них наугад. Ему тут же стало стыдно, в самом деле, я словно подглядываю за ними сквозь замочную скважину.