Твоими глазами - Хёг Питер

Она не отвечала.

Во мне вдруг закипел гнев.

— Ты не помнишь первые семь лет своей жизни! Может быть, дело не в травме мозга? Может быть. не было перелома черепа? Ты ослепла на эти семь лет! Может быть, ты сама выбрала слепоту?

Гнев нарастал. Меня захлестнуло чувство, что мною манипулируют.

— Ты выбрала меня, — сказал я, — чтобы я помог тебе с этим разобраться. Чтобы помочь тебе в этой семилетней тьме найти историю, с которой ты сможешь жить.

Я встал. Чтобы уйти и больше уже не возвращаться.

Она сорвалась с места с быстротой молнии. Так бывало и в детском саду. Когда мы качались на подвешенной тракторной покрышке, Лиза вставала перед ней и спокойно ждала. И в какую-то последнюю долю секунды, когда мы уже закрывали глаза, представляя, как сейчас собьём её, она отскакивала и оказывалась совсем в другом месте, далеко от нас, и радостно смеялась.

Она преградила мне путь. Я даже не заметил, как это произошло.

— А если так и было, — проговорила она. — Если действительно так и было. Что я, впервые увидев тебя, подумала, что он, может быть, он может…

— Что может?

Она сощурилась.

— Отправиться со мной во тьму.

Я попытался пройти мимо неё. Она крепко схватила меня. Она была на голову ниже, но ей удалось меня остановить. Я не мог сделать шаг ни вперёд, ни назад.

Голос её стал похож на шипение.

— Знаешь, как трудно встретить такую, как я? Которая может заглянуть внутрь человека? И много ли на свете институтов с такой аппаратурой?

Она махнула рукой в сторону сканеров и пульта управления.

— Как ты могла знать, что я могу пригодиться? — спросил я.

Она покачала головой.

— Что-то было. С самого первого дня, когда ты тут оказался. Может быть, узнавание. Может быть, там всё-таки не полная темнота. Может быть, я тебя помню. Помню что-то о тебе.

Я почувствовал касание её ладоней. Это не было любовным прикосновением, не было желанием привлечь к себе внимание. Она гладила мои плечи и мои руки, словно что-то изучая, словно пытаясь связать нашу близость, эту комнату и этот свет с тем, что таилось далеко-далеко в глубине её тьмы.

Она подняла ко мне лицо.

— Я всегда знала, что однажды кто-то придёт. Я не знала, что это будешь ты, потому что тебя я не помню. Но я знала, что из тьмы появится какой-то человек.

Она отпустила меня, я повернулся и пошёл к двери.

* * *

В тот вечер, когда я уже уложил девочек, мне вспомнился один эпизод.

Нас привезли из летнего детского сада, мы вышли из автобуса. За нами приехали наши родители.

Мы с Симоном и Лизой стояли рядом.

Мы смотрели на родителей. Они увидели нас, сделали несколько шагов навстречу, но внезапно застыли на месте.

Должно быть, они заметили в нас какие-то изменения. Как будто им показалось, что мы их не узнаем. Как будто за это время мы с ними стали в чём-то чужими друг другу, и они никак не могли понять в чём.

В эту минуту мы не чувствовали их своими родителями, с которыми мы на самом деле были неразрывно связаны. Нашей настоящей семьёй были не взрослые. Наша настоящая семья состояла из Лизы, Симона и меня.

Вот так мы и стояли. Мы втроём и наши родители. Застыв каждый по свою сторону барьера совершенно необъяснимого отчуждения.

И тут появилась Мария. Сначала она шла, потом побежала и бросилась на шею Симону.

Она взяла его за руку и стала водить его вокруг автобуса, от одной группы взрослых и детей к другой.

— Это мой Симон, — повторяла она, — это мой Симон!

*

Это развеяло наваждение. Снова объединило семьи. Мы узнали наших родителей.

Но на короткое мгновение нам что-то открылось. Под семейными узами может таиться что-то более глубокое. Какая-то другая общность.

В дверь постучали. Этот звук вернул меня обратно в мою гостиную. Я пошёл к двери.

На пороге стояла Лиза.

*

Я сделал шаг в сторону, она вошла. Сняла туфли, как это принято в деревенском доме. Я прижал палец к губам и показал в сторону гостиной. Дом у меня невелик, девочки спали на большой кровати в гостиной, в нескольких шагах от кухни.

Она кивнула. Пока я заваривал чай, она стояла и смотрела на детей.

Я вынес стулья на террасу и прикрыл дверь в гостиную.

Мы сидели, наблюдая, как гаснет последний луч закатного солнца. Городок, где я живу, находится на Ютландской возвышенности, и с террасы хорошо видны все окрестности.

Темнело. Где-то вдали мерцали редкие огоньки — отдельно стоящие хутора, вокруг которых простирались поля и вересковые пустоши, перерезаемые полосками леса. Возникало обманчивое представление, что где-то далеко, на самом горизонте, можно разглядеть Северное море.

— Я снова вижу ту розу, — сказала она. — Словно точку света в семилетней тьме. Это впервые за всё время. В первый раз после аварии. Вижу вазу. Без воды. Она синяя. Она стоит на ночном столике. В постели лежит женщина, она спит. У неё чёрные волосы, тщательно расчёсанные, гладкие. Мне нужно знать, так ли всё было. Я правильно помню?

Она смотрела на меня, и я понемногу начал понимать, как важно для человека, утратившего свою историю, получить возможность хотя бы ненадолго заглянуть в прошлое.

— Волосы у неё были распущены, — сказал я, — потому что она спала в своей постели. Мы впервые видели её с распущенными волосами. Днём они у неё всегда были заплетены в косы и уложены на затылке.

Она не сводила глаз с моих губ.

— Ты всё правильно помнишь, — сказал я. — Женщина в постели — это фрёкен Кристиансен. Мы хотели помочь взрослым. Мама Симона и Марии умерла, и тогда мы решили помочь взрослым.

* * *

Мы были с ними, когда это случилось. Когда она умерла.

Мы знали, что у неё рак. От тела осталась лишь тень, волосы выпали, голова была обмотана платком — это было на заре химиотерапии. Ухаживал за ней их отец. Когда мы приходили к Симону в квартиру отца на Энгхэвевай, она лежала на раскладушке посреди комнаты.

Хотя все знали, что она больна, всё-таки думаю, её смерть для всех наступила неожиданно. Для всех, кроме, может быть, её самой.

В тот вечер мы сидели у Симона. Мы вчетвером играли на полу в «Лего» — Мария, Симон, Лиза и я. Отец сидел на диване, вид у него был усталый, мать наблюдала за нами из постели.

Конструктор «Лего» подарили мы, точнее, мои родители, у Симона с Марией почти не было игрушек. Тогда вообще игрушек было немного. Этот конструктор появился совсем недавно, в наборах было всего несколько видов деталей — пластины, обычные кубики, черепица, двери, окна и несколько пар колёс.

Мы играли лёжа на полу, и всё произошло как-то незаметно. Атмосфера в комнате изменилась, — сегодня я бы сказал, что она стала торжественной.

Мы заметили это, мы с Симоном и Лизой заметили это, но поначалу не осознавали, что происходит, к тому же мы были увлечены игрой.

В воздухе повисло какое-то незнакомое напряжение, и мы поняли, что их мать умирает.

Мы посмотрели на неё, мы четверо и отец.

Она лежала неподвижно, с открытыми глазами, и смотрела на Симона и Марию.

Выдохнула, а потом долгое время не вдыхала.

Это повторилось. Выдох — и после долгой паузы, слишком долгой — следующий вдох.

Ни на её лице, ни в том, как она лежала, не было никаких признаков беспокойства. Она просто тихо смотрела на Симона и Марию.

В углу комнаты работал телевизор.

Это был платный телевизор: в нём была щель, в которую можно было опустить крону, и тогда он показывал в течение часа. Рядом со щелью, на прочной швейной нитке висела монетка в одну крону. Отец Симона и Марии просверлил в монетке отверстие, и когда собирался включать телевизор, осторожно опускал монетку в щель, а потом аккуратно вытаскивал её наружу.

Мать выдохнула. После этого выдоха уже не последовало нового вдоха.