Гора Орлиная - Константин Гаврилович Мурзиди

слышно (холод несло тогда от реки), а впереди — лес, но леса не разглядеть: мешало пламя костра. И, помнится, обнял тогда Николай сидевшего рядом мальчишку, обнял словно бы в шутку, хотя и не дружил с ним и даже чуть не подрался днем. В обнимку сидеть было лучше.

Невольно подался он к ночному костру.

— Чайку не хочешь? — спросил рассказчик.

— Нет, спасибо.

Николай подождал, — не спросят ли о чем? — подумал о чем-то, глядя на огонь и ощущая запах горелой травы, поднялся, отошел от костра. Теперь он мог различать людей на дне котлована, освещенного факелами. «Сколько их тут? Пожалуй, не меньше тысячи». Людей было так много, что хлопающий белым дымком в котловане экскаватор был еле виден. Среди множества землекопов, словно облепивших его, экскаватор сам казался живым землекопом, только огромным, неповоротливым, исполненным великаньего добродушия. Хотелось подойти к нему поближе и помочь, особенно, когда его зубья медленно, с натугой, на предельном напряжении вгрызались в землю. «Что это я как маленький?» — усмехнулся Николай, поймав себя на этой странной мысли. И вообще он не узнавал себя. Откуда эта неосознанная, еле уловимая тревога? Откуда это едва ощутимое покалывание в кончиках пальцев? Даже досадно… Он начинал догадываться, в чем дело, но не хотел верить. Неужели от того, что очутился он вдалеке от дома… один. Должно быть… Ведь это — впервые в жизни. Но, черт возьми, ему уже восемнадцать лет! Женить пора, как сказала бы мать.

Он попросил сидевших у костра приглядеть за его сундучком и побежал вниз по рыхлой глине. Натертые травою подошвы тяжелых ботинок раза два скользнули по меловым комкам, по щебню. Ярче, синее показалось небо. И где-то высоко, прямо над головою, заметил Николай несколько редких звездочек.

Очутившись на дне котлована, он уже не видел экскаватора и не таким резким казался гул мотора, зато слышнее стал скрежет и тонкий свист режущих глину лопат. Николай остановился у первой свежей выемки и при свете воткнутого в насыпь чадящего факела глянул в лица землекопов. Ночная резкость света и теней придавала их молодым лицам тон суровой, завидной мужественности. Землекоп, шедший посредине, отвалив пласт, распрямил спину и, сунув Николаю лопату, сказал:

— В соседнюю бригаду сбегаю.

Нерешительно, боясь, что его принимают за кого-то другого, Николай взял лопату и проговорил:

— Я только с поезда… по комсомольской путевке.

— Красота! — обрадовался паренек. — У нас тут на стройке комсомольские ночи, отстающим участкам помогаем. — И, убегая, пообещал: — Утром мы тебя определим, доведем до комсомольского комитета.

Николай поспешно кивнул.

Дома каждую весну приходилось ему вскапывать огород. Делал он это с большой неохотой, после того, как мать скажет не один раз, сердито напомнит в последний. Тогда, не скрывая досады, хватал он лопату, бежал в огород и принимался, как говорила мать, швырять на все стороны. Притомившись, перестав сердиться, начинал работать медленнее, но зато и спокойнее, лопата глубже входила в землю. Николай не замечал уже того, что делал, позабыв о травянистой меже у плетня, до которой надо было дойти, постепенно отступая, обходя куст черемухи, деревцо рябины. То место, с которого Николай начинал, всякий раз приходилось ему, под скупую улыбку матери, перекапывать дважды.

Легко, почти со звоном врезалась лопата в глину, с двух толчков отвалила тугой белесый пласт. «Есть сила!» — подумал Николай, радуясь легкости своих движений и тому, что рука не скользит по черенку, а крепко держит его. Но когда вскоре он перестал ощущать прохладу черенка и почувствовал сухой жар в руках, то встревожился и впервые в жизни пожалел, что не любил вскапывать огород.

— Рукавицы возьми, — посоветовал сосед. — Вот они, рядышком, — и добавил, приглядываясь: — По-бабьи копаешь, вроде под картошку. Поучить некому было? Батьки нет, что ли?

— Нет, — глухо ответил Николай.

Работать в рукавицах оказалось еще труднее — они были большие, новые и, как назло, скользили по черенку, да так, что однажды Николай чуть не выронил лопату. Он бросил рукавицы и, досадуя, подумал: «Буду терпеть!» Понадеялся на свои привыкшие к железу руки, но со страхом прислушивался к тому, как где-то в одном месте горячей ладони боль становилась все острей и острей. И ему представлялось озабоченное лицо матери: она сокрушается, сожалеет, как нелегко дается сыну самая простая работа. Не любил он этих жалостей и всякий раз старался заговорить о чем-нибудь другом. Нечего сокрушаться! Не отстает же он от других и уверен, что не последним дойдет до шпагата, натянутого между двумя колышками.

Орудуя лопатой, Николай улыбнулся тому, что так просто, без музыки и песен, без торжественного напутствия, без красных знамен, какие всегда бывают на плакатах, началась его новая жизнь, жизнь на большой стройке, о которой такие, как он, ребята мечтали во всех концах страны.

— Отдохни, — посоветовал сосед, когда они достигли межи. — Не красуйся…

Комсомольская ночь на рытье котлована далась нелегко. Сундучок показался таким тяжелым, что Николай еле поднял его на плечо.

— Давай подмогну, — сказал тот паренек, что обещал довести до комсомольского комитета.

— Нет, я сам… не маленький. Токарем работал… Ты только скажи, где тут первый участок?.. Одного человека нужно разыскать.

— А кого? Может, я знаю?

— Мастер Пологов… Алексей Петрович.

— Пологов? У нас на домне такого, кажись, нет. А первый участок вот он — под горою. Это гора Орлиная… Ну, как? — многозначительно спросил паренек. — Руки покажь.

— Чего их показывать? Они при мне.

— При тебе? А рукавицы мои закопал!

Николай смутился, начал оправдываться.

— Ладно, — пожалел его паренек. — Считай, что в землю посадил. Подождем, пока новые вырастут!

Они подошли к ручью. Николай услышал кисловатый запах намокшей в воде ореховой клепки, и запах самой воды, по-особому ощутимый на рассвете, и едва уловимый неокрепший запах трав.

А мир между тем начинал пробуждаться.

Слышнее и протяжнее гудели в степи автомашины, донесся резкий гудок паровоза. Явственнее стал птичий щебет: то казалось, что кто-то щелкает по невидимому листу жести свистящей тонкой проволокой, то колет какие-то особенные, должно быть с металлической скорлупой, орехи, то трясет над самым ухом туеском, наполненным звонким горохом. Но самих птиц не было еще видно. Они собирались вдалеке, у Орлиной горы, встречать неторопливое солнце. Ни одна не выпорхнула из-под ног, хотя часто попадались зеленые кустистые кочки. Трудно было идти по мокрой росяной траве. «Забродился весь, — подумал Николай, поглядывая на свои ноги. — Даже брюки намокли… Ну и пусть!» Усталость еще давила его. Не то чтобы она делала его безразличным ко всему или равнодушным. Нет, она успокаивала, умиротворяла… Где-то в стороне раздался девичий смех, потом детский плач Николай