Левая сторона (сборник) - Вячеслав Пьецух

– Спокойно, товарищи сентябристы – откликнулся Кравченко из своей.

Умывакин приблизился к Пестелю, закурил мятую сигарету и тихо заговорил:

– Вот мы в сорок втором году так же держали круговую оборону под Черным Яром. Нынче нас враз сомнут через твою мягкотелую установку, так следует ожидать, а в сорок втором году мы долго держались, суток, наверно, пять. Так что ходил я, командир, ходил я с голыми руками против «тигров», было такое дело. То есть не с голыми руками, понятно, а при мосинской винтовочке со штыком. Ранило, конечно, жалею, что не убило… Потом год в концлагере под Орлом, потом еще пять лет в лагере, но это уже в Инте…

– А в последний раз ты за что сидел?

– В последний раз я сидел за то, что Круглянская выписывала фальшивые разнарядки.

Вдали послышался шум моторов.

МОСКВА – ПАРИЖ

Около того часа, когда над Уральским хребтом начали наливаться влажные осенние звезды, бригада Владимира Солнцева собралась за дощатым столом, врытым посреди вагонгородка, чтобы скуки ради сгонять партию в домино; дожидались только подачи света, а то костей было не разобрать. Но еще долго стояла особенная, какая-то глубоко отечественная мгла, в которой отгадывалось отчаянье и пространство. Пахло вечерней свежестью, борщом, машинным маслом и стиркой. В одном из ближних вагончиков неутешно рыдал младенец, точно он предчувствовал свою будущность.

Наконец вспыхнула стосвечовая лампочка, повешенная аккурат над доминошным столом, которая питалась от подстанции поселка Москва, и Попов ни к тому ни к сему сказал:

– А между прочим, бугор, мы уже третий месяц втыкаем без выходных.

Остальные поддержали Попова невнятными восклицаниями.

– Ну, вы, ребята, вообще! – возмутился бригадир Солнцев. – А кто гулял на День работника нефтяной и газовой промышленности?..

– Да буду я твоей жертвой, – вступил азербайджанец Са лим, – ты еще вспомни про Новый год!

– В общем, ты, бригадир, как хочешь, – твердо сказал Кузьмин, – но чтобы завтра был у нас выходной! Я ставлю вопрос ребром!

Бригада одобрительно загудела, и Кузьмин, осмелев, добавил:

– А то я взбунтую производственный коллектив… Ну, ни в грош не ставят рабочего человека!

Солнцев вдарил по столешнице костью и зло спросил:

– Знаешь, что бывает за антисоветскую пропаганду?

– Нет, бугор, ты не увиливай, – сказал на это Попов, – ты давай конкретными словами отвечай на запросы дня!

Трудно сказать, что было тому причиной, но Солнцев неожиданно пообмяк.

– Хорошо, – согласился он, – пару выходных я, положим, организую. Но что вы будете делать сорок восемь часов подряд? Вы же подохнете от безделья!

– Зачем подыхать, – сказал азербайджанец Салим и, в свою очередь, вдарил по столешнице костью, – в Париж поедем, как на День работника нефтяной и газовой промышленности.

– Хрен с вами, – сдался бригадир Солнцев. – В Париж так в Париж, пожелания трудящихся – это для нас закон.

К доминошному столу пришлепал ручной енот, и Солнцев дал ему закурить; бригада с полгода тому назад приучила животное к табаку – сунут ему в ноздрю сигарету, он себе и дымит. Так вот Солнцев дал закурить еноту и пошел на радиопункт переговорить с вертолетчиками насчет санрейса Москва – Париж. Перед уходом он наказал бригаде:

– Вы давайте собирай бабки на вертолет.

И бригада зашуршала сотенными купюрами.

Еще сутки ушли на то, чтобы сообщиться с Парижем и вынудить у начальника потока пару выходных дней. А рано утром в четверг солнцевская бригада, разодетая в пух и прах, погрузилась в железную стрекозу: на Солнцеве был желтый галстук в черный горошек, на Кузьмине – японский костюм, одновременно отдававший во все цвета радуги, и рубашка, расстегнутая до пупа, Салим напялил на голову смушковую папаху, а Попов вырядился в ядовито-зеленый бархатный пиджак, сшитый, по всем вероятиям, из портьеры.

Кузьмин, очень любивший жизнь, спросил у второго пилота:

– Как техника-то работает?

– А так работает, что без молитвы не включаем, – ответил второй пилот.

И Кузьмин задумался о своем.

Долетели они, впрочем, без приключений и приземлились в окрестностях Парижа, когда на равнину уже окончательно пала ночь. Отчинили дверь, и Попов, который, будучи темным малым, при этом неплохо знал родную поэзию, продекламировал нараспев:

Друзья! сестрицы! я в Париже!

Я начал жить, а не дышать!..

Встречал брига ду странно одетый тип – на нем были плисовые штаны, что-то вроде толстовки, белая сорочка и галстук «бабочка».

– Салют, Жан-Поль! – приветствовал его Солнцев отчасти по иноземному образцу, и Жан-Поль расплылся в европейской улыбке, то есть в такой улыбке, которую отличала приятная снисходительность или даже искусно скрытая неприязнь. – А ну-ка скажи нам для настроения что-нибудь по-французски.

Жан-Поль переменился в лице и бесчувственно произнес:

– Же сью тре контан де ву вуар анкор, мсье лез уврие рюс. [2]

– Звучит, – одобрил его Кузьмин.

Затем солнцевская бригада уселась в автомобиль, подкативший непосредственно к вертолету, и направилась в Париж, который давал о себе знать немногочисленными огнями.

– Куда едем? – спросил Жан-Поль. – Я предлагаю по-старому в Мулен Руж.

– Олды, [3] – произнес Салим.

Что-то через полчаса автомобиль остановился возле приземистого, продолжительного строения, на котором так и было написано: «Мулен Руж». Бригада спешилась у подъезда и, нахохлившись, проследовала внутрь. При входе в маленький зал, или большую комнату, ребят встречала некая Жозефина – крашеная блондинка в черном лифчике и колготках на босо тело; каждый ритуально хлопал ее по мягкому месту, на что Жозефина бормотала нечто невразумительно неродное и делала легкий книксен.

Посреди зала стоял низкий стол, ломившийся, что называется, от выпивки и закусок; когда бригада устроилась за столом, Жан-Поль начал разливать выпивку, а Жозефина обеспечивала закуску. Поначалу пир развивался благопристойно – Жан-Поль сказал по-французски речь, а Попов в пику откликнулся на нее поэмой «Бородино». Но потом мало-помалу пошли безобразия: Солнцев демонстративно пил самогон из пластикового ведерка, Жозефина танцевала на столе, Салим пел азербайджанские песни, Кузьмин на спор съел миску борща со связанными руками, Попов шесть раз таскал Жозефину в соседнее помещение. Примерно за полчаса до того как всем повалиться кто где сидел и забыться мертвецким сном, задели некоторые традиционные, трогательные предметы. Бригадир Солнцев ни с того ни с сего сказал:

– Какое-то тут все вредное, неродное! Даже самогон у них керосином пахнет…

Салим добавил:

– И вообще французы червей едят.

– То ли дело у нас в Москве, – сообщил Кузьмин и мечтательно улыбнулся: – Это… березки кругом стоят, с последним прощелыгой можно душевно поговорить, бабы ведут себя не так все-таки безобразно…

– Но главное, – сказал Солнцев, – у них совершенно чуждая политическая платформа. У нас «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», а у них – «Человек человеку – волк».

– Тут, Вольдемар, ты, конечно, прав, – согласился Жан-Поль, рассеянно озираясь, – французы, точно, народ тяжелый. Я читал ихнюю литературу: что ни персонаж, то хоть оторви и брось.

– Ну, ты! – сказал ему Солнцев. – Тебе за что деньги платят? За то, чтобы ты нам, в частности, прекословил, развивал идеологию классового врага. А ты нам весь кайф ломаешь своими необдуманными словами!.. Ну-ка давай противоречь, давай искажай действительность, клевещи!

Жан-Поль переменился в лице и бесчувственно произнес:

– Французы, когда червей едят, то это они от жиру бесятся, а вот почему вы до сих пор червей не едите – это для нас загадка.

Попов повернулся к Солнцеву и спросил:

– Можно, бугор, я ему в рог дам за это конкретное измышление?

– Эй, эй, эй! – запротестовал Жан-Поль. – Мы так не договаривались, между прочим.

– А если за дополнительную плату? – спросил его Солнцев.

Жан-Поль призадумался на мгновенье.

– Нет, – затем решительно сказал он. – И за дополнительную плату я не согласен на мордобой. Вы ведь вон бугаи какие – раз-другой вдарите, из меня и дух вон…

– В таком случае, – объявил Попов, – придется тебя разжаловать обратно в Иваны Павловичи из Жан-Полей. За трусость и эгоизм.

Наступило продолжительное молчание, так как бригаду основательно разморило. Потом Салим, позевывая, сказал:

– Интересно: нет ли у них в области поселка под названием Вашингтон?

– А ведь я, ребята, электроды позабыл спрятать, – спохватился Кузьмин и сделал испуганные глаза. – Уговорят электроды, гадом буду, уговорят!

– Одна отрада, – сказал, засыпая, Солнцев, – что завтра лететь в Москву.

– В Москву, в Москву! – забубнила бригада на пьяные голоса.

ТРОЕ ПОД ЯБЛОНЕЙ

В Смоленской области, в одном незначительном городке, живут трое… как бы это поаккуратнее выразиться – отщепенцев, что ли: Клавдия Половинская, бывшая «немецкая овчарка», Степан Иванович Горбунов, бывший шуцман сельской полиции, и глубокий дед Серафим, некогда служивший у Врангеля в писарях. Невзирая на то что уж сколько воды утекло с тех пор, как эта троица провинилась перед народом, городок ее бойкотирует, и отщепенцам ничего не остается, кроме как только водиться промеж собой.