Проклятое время - Габриэль Маркес

– Ну, – сказал ему алькальд, – принимаемся за работу.

Он сдвинул фуражку на затылок и взял у секретаря листок.

– Что это такое?

– Для судьи, – сказал секретарь. – Список тех, на кого не вывешивали листков.

Алькальд изумленно посмотрел на судью.

– Ядрена мать, – воскликнул он, – значит, и вы занялись этой хренью?

– Это как чтение детектива, – извиняющимся голосом сказал судья.

Алькальд пробежал глазами список.

– Хорошо придумано, – сказал секретарь. – Кто-нибудь из них наверняка и есть автор листков. Логично?

Судья взял список у алькальда.

– Ну не дурак ли? – сказал он, обращаясь к нему, а потом повернулся к секретарю: – Если я собираюсь наклеивать листки, то прежде всего, чтобы снять с себя подозрения, я наклею листок на свой собственный дом. – И спросил у алькальда: – Разве не так, лейтенант?

– Это дело не наше, – сказал алькальд. – Пусть люди разбираются сами, кто сочиняет эти листки, а нам над этим голову ломать не стоит.

Судья Аркадио изорвал список в клочки, скатал из них шар и бросил его в патио.

– Разумеется.

Но алькальд забыл об инциденте еще до того, как судья Аркадио это сказал. Упершись руками в стол, он заговорил:

– Я хочу, чтобы вы посмотрели в своих книгах вот что: из-за наводнений жители приречной части городка перенесли свои дома на земли за кладбищем, являющиеся моей собственностью. Что я должен в этом случае делать?

Судья Аркадио улыбнулся.

– Ради этого не стоило приходить в суд, – сказал он. – Проще простого: муниципалитет отдает эти земли поселенцам и выплачивает соответствующую компенсацию тому, кто докажет, что земли принадлежат ему.

– У меня есть все бумаги, – сказал алькальд.

– Тогда нужно только назначить экспертов, чтобы произвели оценку, – сказал судья. – А заплатит муниципалитет.

– Кто их назначает?

– Вы можете назначить их сами.

Алькальд поправил кобуру револьвера и пошел к двери.

Судья Аркадио, провожая его взглядом, подумал, что жизнь – всего лишь непрерывная цепь чудесных избавлений от гибели.

– Не стоит нервничать из-за такого пустячного дела, – улыбнулся он.

– Сперва вы должны назначить уполномоченного, – вмешался секретарь.

Алькальд повернулся к судье:

– Это правда?

– При чрезвычайном положении абсолютной необходимости в этом нет, – ответил судья, – но ваша позиция будет, безусловно, выглядеть лучше, если, учитывая, что вы хозяин земель, оказавшихся предметом тяжбы, за дело возьмется уполномоченный.

– Значит, скоро его назначим, – уверил его алькальд.

Наблюдая посреди дороги схватку стервятников за падаль, сеньор Бенхамин снял с ящика чистильщика одну ногу и поставил другую. Неуклюжие движения напыщенных и церемонных птиц, словно исполнявших старинный танец, до изумления походили на движения людей, надевающих маски из перьев грифов в карнавальное Прощеное воскресенье. Мальчик, сидевший у его ног, намазал светлым кремом второй ботинок и ударил по ящику – знак, чтобы он поставил на крышку другую ногу.

Сеньор Бенхамин, в лучшие годы зарабатывавший на жизнь тем, что писал прошения, никогда не торопился. Здесь, в его лавке, которую он проедал сентаво за сентаво, так что теперь у него оставалось всего четыре литра керосина и пачка сальных свечей, время будто остановилось.

– Дождь идет, а все равно жарко, – сказал мальчик.

Сеньор Бенхамин с ним не согласился. Он был одет в безупречной свежести полотно, а у мальчика рубашка на спине совсем промокла.

– Вопрос душевного состояния, – сказал сеньор Бенхамин. – Просто о жаре не надо думать, вот и все.

Мальчик не знал, что на это ответить, только снова ударил по ящику, и через минуту работа была закончена. Пройдя в глубину своей сумрачной лавки с пустыми полками, сеньор Бенхамин надел пиджак и соломенную шляпу, перешел через улицу под зонтом и постучался в окно дома напротив. Из приоткрытой половинки окна выглянула девушка с очень бледной кожей и иссиня-черными волосами.

– День добрый, Мина, – сказал сеньор Бенхамин. – Ты еще не собираешься обедать?

Мина распахнула окно настежь и ответила, что не собирается. Она сидела перед большой корзиной, полной проволоки и разноцветной бумаги. На коленях у нее лежали клубок ниток, ножницы и недоделанная ветка искусственных цветов. Пел патефон.

– Присмотри, пожалуйста, за лавкой, пока меня не будет, – сказал сеньор Бенхамин.

– Вы надолго?

Внимание сеньора Бенхамина было поглощено пластинкой.

– Я иду к зубному, – ответил он. – Не больше чем на полчаса.

– Ну ладно, – сказала Мина, – а то слепая не любит, когда я торчу подолгу у окна.

Сеньор Бенхамин перестал слушать пластинку.

– Теперешние песни все одинаковые, – заметил он.

Мина насадила готовый цветок на конец длинного, обмотанного зеленой бумагой проволочного стебелька и крутанула его пальцем, завороженная полной гармонией между цветком и пластинкой.

– Просто вы музыку не любите, – сказала она.

Но сеньор Бенхамин ее не слышал. Он крадучись обходил стервятников, чтобы не спугнуть. Проследив за ним до дверей дантиста, Мина вернулась к работе.

– Я считаю, – сказал, открывая ему дверь, зубной врач, – что у хамелеона чувствительность в глазах.

– Возможно, – согласился сеньор Бенхамин. – Но почему тебя это занимает?

– По радио только что говорили, что слепые хамелеоны не меняют цвета, – ответил врач.

Раскрытый зонтик сеньор Бенхамин пристроил в углу, повесил на гвоздь пиджак и шляпу и уселся в зубоврачебное кресло. Зубной врач перетирал в ступке какую-то розовую массу.

– Чего только не говорят, – сказал сеньор Бенхамин.

– О хамелеонах?

– Обо всех и обо всем.

Врач с приготовленной массой подошел к креслу, чтобы сделать слепок. Сеньор Бенхамин вынул изо рта истершийся зубной протез, завернул его в платок и положил на стеклянный столик рядом с креслом. Беззубый, с узкими плечами и худыми руками, он напоминал святого. Облепив розовой массой десны сеньора Бенхамина, зубной врач закрыл ему рот.

– Вот так, – сказал он и посмотрел сеньору Бенхамину прямо в глаза, – а то я ведь трус.

Сеньор Бенхамин попытался было сделать глубокий вдох, но врач не дал ему открыть рот. «Нет, – мысленно возразил сеньор Бенхамин, – это неправда». Он, как и все, знал, что зубной врач был единственным приговоренным к смерти, не пожелавшим покинуть свой дом. Ему пробуравили стены пулями, ему дали на выезд двадцать четыре часа, но сломить его так и не удалось. Он перенес зубоврачебный кабинет в одну из комнат в глубине дома и, оставаясь хозяином положения, работал с револьвером наготове до тех пор, пока не закончились долгие месяцы террора.

Занятый своим делом, зубной врач несколько раз наблюдал в глазах сеньора Бенхамина вспышки одного и того же вопроса, окрашенного большим или меньшим беспокойством. Дожидаясь, чтобы масса затвердела, врач не давал ему открыть рот. Потом он вытащил слепок.

– Я не об этом, – сказал, задышав наконец свободно, сеньор Бенхамин. – Я о листках.

– А, так, значит, это волнует и тебя?

– Они – свидетельство социального разложения.

Он вложил в рот зубной протез и стал неторопливо надевать пиджак.

– Они – свидетельство того, что рано или поздно все становится известным, – равнодушно сказал зубной врач.

А потом, взглянув на словно запачканное небо за окном, предложил:

– Хочешь, пережди у меня дождь.

Сеньор Бенхамин повесил зонт на руку.

– Никого нет в лавке, – объяснил он, тоже бросая взгляд на готовую разродиться дождем тучу, а потом, прощаясь, приподнял шляпу. – И выбрось эту чепуху из головы, Аурелио, – уже в дверях сказал он. – Ни у кого нет оснований считать тебя трусом.

Ты вырвал зуб алькальду.

– В таком случае, – сказал зубной врач, – подожди секунду.

Он подошел к двери и протянул сеньору Бенхамину сложенный вдвое лист бумаги.

– Прочти и передай дальше.

Сеньору Бенхамину не нужно было смотреть на этот лист, чтобы узнать, что на нем написано. Разинув рот, он уставился на врача:

– Начинается снова?

Зубной врач кивнул и остался стоять в дверях кабинета, пока сеньор Бенхамин не вышел на улицу.

Жена позвала зубного врача обедать в полдень. В столовой, просто и бедно обставленной вещами, которые, казалось, никогда не были новыми, сидела и штопала чулки их двадцатилетняя дочь Анхела. На деревянной балюстраде вокруг патио выстроились в ряд окрашенные в красный цвет горшки с лекарственными растениями.

– Бедный Бенхаминсито, – сказал зубной врач, усаживаясь на свое место у круглого стола, – его очень тревожат листки.

– Они всех тревожат, – сказала жена.

– Семейство Тобаров уезжает из городка, – вставила Анхела.

Мать взяла у нее тарелки и добавила, разливая суп:

– Распродают все прямо на ходу.

Горячий аромат супа уводил зубного врача от тревог, которые сейчас занимали его жену.