Слева по борту-рай - Арне Фальк-Рённе

Подлинные короли «Квинз бара» — экипажи роскошных прогулочных яхт. Во время моего пребывания в Папеэтс у набережной Бир-Хакейм стояло свыше десятка больших яхт миллионеров; их команды были укомплектованы так называемыми моряками-джентльменами, как правило, молодыми американцами. Под руководством опытного матроса они перегоняют яхты из Соединенных Штатов Америки или Европы к островам Общества, куда в бархатный сезон, когда не бывает ураганов, прибывают владельцы яхт, чтобы поплавать между островами. Но многие владельцы видели свои яхты только на фотографиях — они приобрели их, в основном стремясь удачно поместить деньги или же из престижных соображений: «Моя яхта сейчас стоит в Папеэте». Начало такого рода плаваниям положил в 1920-е годы французский теннисист Алэн Жербо, совершивший на своем кече кругосветное путешествие. (Алэн Жербо похоронен на острове Бора-Бора.) Его примеру последовали многие богачи, в частности киноактер Эррол Флинн, молодой Рокфеллер, несколько американских нефтяных магнатов. Иметь свою яхту в полинезийских водах считалось шиком. Со временем им стали подражать и представители менее привилегированных слоев общества. Двое таких сидят сегодня вечером за нашим столиком.

Один из них называет себя румынским графом. Не исключаю, что это соответствует действительности и он был таковым до установления в стране социалистического строя. Граф Г. — человек, несомненно, интеллигентный и начитанный, но лично меня настораживает, когда кто-нибудь много говорит о своей культуре и одновременно просит одолжить ему тысячу франков. Граф получает просимую сумму (примерно 80 крон) и тотчас тратит их на всю компанию. Позднее мы становимся добрыми знакомыми, и он приглашает меня к себе. «Домом» служит ему перевернутый ялик с пристройкой из рифленого железа на берегу, довольно далеко от города. Пробив дыру в потолке (иными словами, в дне ялика), владелец «дома» просунул в нее железную трубу и устроил неплохую печурку. Возле нее мы и сидим в одно прекрасное раннее утро и лакомимся шииш-кебабом — мясом, жаренным на шампурах по турецкому рецепту. Мой хозяин оказался превосходным мастером в приготовлении этого блюда, и я предлагаю ему устроиться поваром в одну из гостиниц Папеэте. По-моему, в этом амплуа он добьется больших успехов.

— Любезный мосье, — отвечает он, — аристократ не может заниматься столь унизительным трудом, как приготовление пищи за деньги.

Граф уже выпил в течение ночи добрых два десятка кружек пива, и, дабы произвести выгодное впечатление на прихваченную с собой новую вахину, он напяливает на себя смокинг, который висит на вешалке посреди «комнаты» и отгораживает спальню от «кухни».

Билли говорит, что помолвлен с родственницей последней принцессы Таити. Но, насколько я понимаю, он одновременно помолвлен с другими таитянскими девушками. Возвращаться в США, где он получил профессию дамского парикмахера, Билли не намерен. В Папеэте он попал на яхте Эррола Флинна в качестве куафера и «друга» одной богатой дамы из Нью-Йорка и собирается пока здесь остаться.

— Я не слишком большой любитель работать, — признается он, — и потому хочу жениться на таитянке с состоянием, чтобы мирно и безбедно прожить остаток дней. Мне многого от жизни не надо — были бы только пиво и девушки. Жаль, что у нас, в Штатах, все девицы непременно хотят выйти замуж; здесь же, на Таити, они охотно соглашаются жить со мной, но, стоит предложить им замужество, они тут же меня покидают.

Французская статистика подтверждает справедливость слов Билли: на островах Общества лишь 5–7,5 процента пар, имеющих детей, находятся в браке.

Таитянам неведомы понятия «автобус», «омнибус» или «маршрутное такси», вместо них существует «ле трак» (le trac). Многие траки представляют собой переделанные грузовички, в кузове которых укреплен деревянный ящик с жесткими скамейками вдоль бортов. В траках сидячие места рассчитаны человек на десять, но редкая машина трогается в путь с рыночной площади Папеэте, не имея на борту вдвое больше пассажиров, и это не считая птицы и огромного количества плетеных корзин, набитых бесчисленной поклажей. Обычная таитянская семья живет в постоянном окружении таких корзин; их подвешивают к потолку и используют в качестве комодов, платяных шкафов, кладовых, ящиков для грязного белья и колыбелек.

Трак, которому предстояло доставить меня на Арю, как и другие машины, имеет собственное имя. Он называется «1'ami du peuple» («Друг народа»). Название звучит весьма многообещающе. Но в квартале вокруг рыночной площади «Друга народа» не видно. Я пытаюсь разузнать о нем у торговца-китайца.

— Ну, куда спешить? Вы сами услышите, когда «Друг народа» подойдет, мосье.

Постепенно до меня доходит система во всей своей простоте. Траки въезжают на улицу и останавливаются, после чего шоферы, которые нередко являются и владельцами машин, начинают громко выкрикивать их названия: «Через пять минут в Афаахити отправляется „Страх Марлона Брандо“. Просим пассажиров занять места!» или: «Пора грузиться всем, кто хочет попасть на „Гордости техники“ в Матаиэя!» Большинство траков носит полинезийские названия, причем в них содержится столь смелое описание сельских красоток, чье имя они носят, что я не решаюсь привести их перевод. Ограничусь лишь одним примером: толстенный шофер, облаченный в одно лишь пéро (набедренная повязка), кричит на всю площадь:

— «Жаннета Большегрудая» отходит в Махаену!

Но вот появляется грохочущий «Друг народа», и его немедленно заполняют пассажиры, которые спешат в Арю и Пойнт-Венус (название этой местности в данном случае не имеет никакого отношения к любви — просто отсюда капитан Кук наблюдал движение Венеры по небу). Я втискиваюсь со своими чемоданами, кино- и фотоаппаратами между толстой таитянкой и пожилым мужчиной — как потом выяснилось, он оказался местным вождем. Огромный поросенок проявляет такой интерес к моему магнитофону, что не только укладывается на него, но и оставляет небольшую благоухающую визитку на моем имени, написанном на кожаном футляре.

Машина трогается, и мы пускаемся в путь под непрерывные гудки всех трех клаксонов, которыми оснащен «Друг народа». Звук одного из них напоминает мычание коровы, и всякий раз, как шофер нажимает рожок, пассажиры громко хохочут. Вскоре до меня доходит, что этот сигнал имеет особый смысл: его подают лишь тогда, когда на дороге или в пределах слышимости появляются французские военные. Это своего рода политическая демонстрация, однако в своей оппозиции французскому правлению, от которого они не в восторге, таитяне дальше не идут.