Лайзл и По. Удивительные приключения девочки и ее друга-привидения - Лорен Оливер

Внешне Августа выглядела полной противоположностью Веры. Она была широкой, плоской и очень крупной, с толстощеким грубоватым лицом и мясистыми руками. Она тоже была облачена в сплошные кружева и меха, но казалась не головастиком, как дочь, а вполне взрослой жабой. И гнев отнюдь не красил ее. Когда она злилась, две крупные бородавки на лбу, казалось, наливались еще больше, словно она собиралась ими кого-нибудь забодать.

А сейчас Августа Гортензия была ох как сердита! Какое там, она пребывала на последнем градусе ярости! На таком, что бородавки на лбу чуть только не лопались. Даже Вера при виде них съежилась, отодвигаясь подальше.

Августа опасалась, как бы не пошло коту под хвост все то, что она выстраивала в неустанных трудах. Как бы не пришлось лишиться достатка и безопасности, которые она по крупице, по соломинке, по кирпичику отвоевывала у жизни. Прекрасный дом на Хайленд-авеню, молчаливая, вышколенная прислуга, приемы, выезд, наряды, роскошные трапезы, когда столы натурально стонали под тяжестью жаркого, запеканок, пудингов и пирогов, – и это когда половина мира страдала от голода! Как допустить, чтобы все это в одночасье исчезло, улетучилось прямо у нее из-под носа?

А ведь так и произойдет, если мерзкую девчонку не удастся найти…

Ее брак с отцом Лайзл состоялся, скажем так, из соображений обоюдного удобства. Первоначально Августа была домашней учительницей Лайзл. Она уже тогда успела возненавидеть мелкую дрянь, но выворачивалась буквально наизнанку, чтобы этого не показать, и даже сумела подвести Генри Морбауэра к убеждению, что станет его единственной дочке доброй и ответственной мачехой. Она ведь прекрасно понимала, что полюбить ее он никогда не полюбит. В сердце профессора по-прежнему царствовала только одна женщина – его первая жена. Августа знай хмыкала про себя, полагая, что эта особа была глупа настолько же, насколько красива. В доме имелись ее портреты, так вот, на всех без исключения она смеялась! Так, словно в этом дурацком мире существовало что-то смешное! И еще на портретах она была одета в простенькие платья из хлопка, хотя могла позволить себе самый дорогой атлас… Ну не дура ли, а?

Еще Августе было известно, что, невзирая на их с Генри Морбауэром законный брак, менять завещание в ее пользу профессор вовсе не собирался. В случае его смерти и дом, и несметное состояние Морбауэров полностью переходили к маленькой Лайзл. Маленькой, бледной и абсолютно недостойной подобных благ. Лайзл была такой же глупышкой, как и ее мать. Совсем маленькой ей нравилось танцевать под дождем, вы только подумайте! И ведь она действительно танцевала! Угробила при этом пару отличных шелковых тапочек. Ну не дура ли, а?!

Нет, надо было пойти по пути наименьшего сопротивления и прикончить не только Генри Морбауэра, но и его так называемую наследницу. Августа подумывала об этом, но убоялась возможных подозрений. Медленное угасание мужчины средних лет вряд ли кому-нибудь придет в голову объяснить действием яда, особенно если давать яд очень постепенно, по ложечке, подмешивая мужу в суп на протяжении целого года. (Августа считала себя женщиной многих достоинств, и одним из этих достоинств несомненно было терпение.) Но когда следом за отцом внезапно умирает ребенок… Вот это уже могло вызвать ненужные пересуды!

В какой-то момент Генри отправился в больницу, а там, спустя известный срок, и скончался. После этого Лайзл заперли на чердаке, а Вера Корыст была представлена адвокатам и бансковским управляющим как Лайзл Морбауэр – и стала законной владелицей состояния таких размеров, что даже Августе понадобилось бы несколько жизней, чтобы его промотать.

Однако сегодня – о черный день! – маленькое чудовище ускользнуло из заточения, и блистательный план, выношенный, взлелеянный, доведенный в тяжких раздумьях до истинного совершенства и осуществленный со всем бережением скульптора, ваяющего хрупкую ледяную скульптуру, – этот план приблизился к трагическому краху.

Бородавки у Августы на лбу сделались похожи на брюшко рыбы-ежа, когда она надувается, и уже в который раз за это несчастное утро из ее горла вырвался форменный рев:

– Мы обязаны ее разыскать!

– Да, маменька, – покорно согласилась Вера.

– Не то она нас разорит!

– Конечно, маменька.

– Хватит уже соглашаться с каждым моим словом, ничтожество! Слушать противно!

– Как скажете, маменька…

Августа закатила глаза и сквозь зубы выдала такой словесный шедевр, что Вера забилась в угол кареты, а ее лицо приняло еще менее вдохновляющий оттенок бледно-зеленого цвета.

– Стой! – внезапно заорала Августа, обращаясь к кучеру, и карета остановилась у тридцать первого дома по Хайленд-авеню, где возле ворот, беседуя сквозь решетку с перепуганной горничной, стояли алхимик и Первая Леди. Служанка, стоявшая с просунутой между прутьями головой, напомнила Августе преступницу, выставленную у позорного столба.

На самом деле несчастная горничная, пожалуй, предпочла бы надеть колодки и встать у столба. Сделаться рыбешкой в кухонном горшке, картошкой на сковородке – все лучше участи Карен Мак-Лафлин, сподобившейся за одно короткое утро увидеть настоящее привидение, нечаянно выпустить малолетнюю узницу и поиметь за это от хозяйки такую порку, что некоторые части тела по сию пору зудели!

И вот в довершение всех бед у ворот нарисовалась очень высокая, очень разгневанная дама в невероятно длинной меховой шубе и тоже с ходу принялась орать на бедную Карен!

Собираясь выходить из кареты, Августа расслышала невнятные извинения горничной:

– Простите, мэм, пожалуйста, простите меня, но правила… они правила и есть… И никто, даже Нервная Леди…

– Первая Леди, дубина! – Фиалковые глаза готовы были вылезти из орбит. – Это значит – других таких и близко нет!

– Да, да, мэм, простите… даже Верная Леди без разрешения мадам Августы не может…

– Разрешение дается со всем нашим почтением, – вмешалась Августа, покидая карету и приседая перед Первой Леди в глубоком поклоне. При ее приближении алхимик содрогнулся: ему показалось, будто на него выкатился приземистый валун.

Вера нерешительно выбралась наружу следом за матерью. Августа тотчас ткнула ее локтем в ребра, да так, что дочь согнулась от боли. Первая Леди благополучно приняла ее судорогу за поклон.

– Чему, – спросила Августа голосом до того приторно-слащавым, что кучер на своих козлах еле поборол приступ тошноты, – мы обязаны столь непомерной честью, ваша милость?

Первую Леди от злости аж трясло.

– Никогда… – вместе со слюной вылетело у нее. Пришлось прерваться и начать заново: – Никогда, ни единого разу в жизни меня не принуждали дожидаться перед воротами! Никто, будь то день или ночь, себе подобного не позволял! Ни разу я не торчала на улице, точно… точно какая-нибудь…

И она замолчала, попросту не находя слов. Кругом витал мерзкий запах вареной капусты, и вместе с ним – воспоминания о захудалом домишке в Ховардс-Глен. В ушах зазвенели отзвуки далекого смеха, долетели даже голоса: «…а толстухе – оплеухи, вот тебе, грязнуля Гретхен!»

Она резко открыла глаза. Те дни миновали. Она давно похоронила их и запретила возвращаться к себе.

– Точно какая-нибудь простолюдинка? – подсказала одна из служанок Первой Леди, стоявшая чуть поодаль от остальных.

– Вот именно. Точно простолюдинка. – Первая Леди, оказывается, успела подзабыть это слово. Произнеся его, она заново ощутила на языке вкус скисшего молока, испорченных овощей, чего-то несвежего… то бишь – нищеты.

– Вам придется простить мою горничную, – сказала Августа, тем не менее испепелив девушку взглядом, в котором однозначно читалось обещание еще одной порки, причем гораздо более жестокой, чем первая. – Когда она была ребенком, пьяница-мать постоянно роняла ее, и она то и дело ударялась головкой.

У Карен задрожала нижняя губа.

– А вот Милли говорит, моя мама была доброй и набожной женщиной, – выговорила она.

– Значит, врет, – отрезала Августа. – А ну, брысь отсюда – и за работу!

Карен убежала в дом, всхлипывая на ходу.

Августа же вытащила из сумочки толстый позолоченный ключ и отомкнула ворота. После чего широким жестом пригласила Первую Леди во двор – дескать, мадам, только после вас. Глубоко внутри Августа так и дрожала от волнения. Какой визит! Сама Первая Леди удостоила ее посещением! Настоящая принцесса из Испании (шут ее знает, а может, все-таки из Португалии? А, неважно!). Небывалое, неслыханное дело! Теперь все соседи уж точно полопаются от зависти…

Она только надеялась, что как раз сейчас означенные соседи выглядывали в окна. Пожалуй, в уголке окошка гостиной Сьюзен Сэлвей в самом деле дернулась занавеска! Вот и отличненько. Пусть Сьюзен любуется, как она, Августа Гортензия Корыст-Морбауэр, вводит в свой дом Первую Леди! Пусть смотрит и страдает от зависти – поделом! А нечего было изводить Августу нескончаемыми монологами о достижениях маленьких Джереми с Джозефиной! Тоже, фи, предмет для гордости и хвастовства – два тощих бледных создания с мордашками, словно недопеченные вафли!