Добывайки в поле - Мэри Нортон

— Батюшки, — вскричала она, глядя на поле, — ты только взгляни на тени! Должно быть, сейчас не меньше двух часов. Что там приключилось с Арриэттой?

— Играет в воде, не иначе, — сказал Под.

— Но ведь ты же ей сказал: одна нога там, другая — здесь, и не считать ворон, — сказала Хомили.

— Она и так не считает ворон.

— Тут ты ошибаешься, Под. Ей приходится каждый раз заново все говорить.

— Ей скоро будет четырнадцать, — сказал Под.

— Неважно, — возразила, вставая с земли, Хомили. — Она сущий ребенок для своих лет. Ей вечно приходится все напоминать, у нее на все найдется отговорка.

Хомили сложила сеть, отряхнула платье и торопливо пошла к полке над корнем, где висели инструменты.

— Ты голоден, Под? — Это был риторический вопрос; они теперь всегда были голодны, все трое, они были голодны даже после еды.

— Что там у нас есть? — спросил он.

— Несколько ягод боярышника, два-три ореха и заплесневелая ежевика.

Под вздохнул.

— Ладно, — сказал он.

— Так что из этого принести? — спросила Хомили.

— Орехи, они сытнее, — сказал Под.

— Но что же я могу поделать, Под! — воскликнула Хомили с печальным видом. — У тебя есть предложения? Может быть, ты сорвешь нам несколько земляничин?

— Неплохая мысль, — сказал Под и двинулся к краю насыпи.

— Гляди, не пропусти ягоды, — сказала Хомили, — земляники теперь мало. Кто-то ее подчистил. Наверное, птицы. Или, — с горечью добавила она, — этот Спиллер.

— Тише! — вскричал Под, предостерегающе подняв руку. Он стоял неподвижно, как статуя, на пороге пещеры и всматривался налево.

— Что там такое? — шепнула немного погодя Хомили.

— Голоса, — сказал Под.

— Какие голоса?

— Человечьи, — сказал Под.

— Ой, — с испугом шепнула Хомили.

— Тихо, — сказал Под.

Они стояли, как вкопанные, навострив уши. Снизу из травы доносилось слабое стрекотание насекомых. В нише жужжала залетевшая туда муха. Покружившись вокруг них, она уселась, наконец, на песчаном полу, там, где за завтраком Хомили пролила мед. И тут совсем близко — слишком близко, чтобы это могло быть им по вкусу, — они услышали другой звук. Кровь отхлынула от их щек, сердца наполнились ужасом, — а ведь это был, казалось бы, очень веселый звук: человеческий смех.

Ни один из них не шевельнулся; бледные, напряженные, они стояли, замерев на месте и прислушиваясь. Молчание. Затем, еще ближе, прозвучало короткое, резкое слово — человек выругался, — и вслед за тем собачий лай.

Под наклонился, быстро, одним движением, развязал бечевку и, перебирая по ней руками, притянул вниз качающуюся ветку. На этот раз, приложив все силы, он до тех пор тянул бечевку, пока полностью не закрыл вход в пещеру густой сетью веточек и листьев.

— Вот так, — тяжело отдуваясь, сказал он. — Теперь сюда не так-то легко попасть.

В испещренном пятнами сумраке Хомили не могла сразу разглядеть выражение его лица, однако почувствовала, что он спокоен.

— Теперь нас не видно? — спросила она ровным голосом, стараясь говорить в тон Поду.

— Нисколько, — сказал Под.

Он подошел к зеленой стенке, раздвинул чуть-чуть листья и выглянул наружу. Затем уверенным движением крепких рук потряс ветки.

— А теперь, — сказал он, отступая назад, и глубоко вздохнул, — дай мне ту, вторую булавку.

Вот тут-то и произошла еще одна удивительная вещь. Под протянул руку, и в ту же секунду в его руке оказалась шляпная булавка, но очутилась она там слишком быстро и бесшумно, чтобы ее могла дать Хомили… В полумраке их пещеры прятался третий — туманная тень, неразличимая в своей неподвижности. А шляпная булавка была та, что исчезла.

— Спиллер! — хрипло сказала Хомили, ловя ртом воздух.

Глава тринадцатая

«Не смотри, что рваны рукава, а смотри — ухватка какова».

Должно быть, он проскользнул в пещеру, когда Под опускал ветки — тень среди теней. Теперь Хомили разглядела его круглое лицо, копну спутанных волос, а в руках — два мешка, один пустой, другой полный. Те самые мешки. — вдруг дошло до Хомили, которые она утром дала Арриэтте. У Хомили упало сердце.

— Что ты с ней сделал?! — в ужасе вскричала она. — Что ты сделал с Арриэттой?

Спиллер мотнул головой в глубину пещеры.

— Идет сюда вон по тому полю, — сказал он все с тем же безмятежным видом. — Я пустил ее вниз по ручью, — небрежно добавил он.

Хомили уставилась безумным взором в глубину ниши, словно могла пронзить песчаные стены и увидеть за ними поле. Это было то самое поле, по которому они тащились из последних сил в тот день, когда убежали из дома.

— Что ты сделал? — воскликнул Под.

— Пустил вниз по ручью, — сказал Спиллер, — в половинке от мыльницы, — нетерпеливо добавил он, словно удивляясь, как можно быть таким бестолковым.

Под открыл было рот, но ничего не сказал и пристально стал всматриваться в листья у входа. Снизу, от рва, послышался топот бегущих ног; когда они поравнялись с их нишей и с грохотом промчались мимо, задрожала вся насыпь, и молоток Пода упал с гвоздя. Они слышали ровное, хриплое дыхание человека, учащенное дыхание пса.

— Все в порядке, сказал Спиллер, прервав напряженное молчание, — они побежали налево, через поле. Цыгане, — добавил он лаконично. — Охотятся на зайцев.

— Цыгане? — тупо повторил Под и вытер лоб рукавом.

— Ну да, — сказал Спиллер, — там, на выгоне, две фуры.

— Цыгане… — озадаченно прошептала Хомили и смолкла, не дыша приоткрыв рот, — прислушивалась.

— Все в порядке, — повторил Спиллер; он тоже прислушивался. — Они ушли на ту сторону, за пшеничное поле.

— Так что там такое с Арриэттой? — спросил, заикаясь Под.

— Я вам уже сказал.

— Это ты про мыльницу?

— С ней ничего не случилось? — перебила его Хомили. — Она в безопасности? Ты это нам скажи.

— Я же вам уже говорил, — сказал Спиллер, — ей ничего не грозит. — Он обвел нишу любопытным взглядом. — Я как-то раз спал в нем, — сообщил он, неожиданно пускаясь в откровения и кивнул головой в сторону ботинка.

Хомили подавила дрожь.

— Это ты нам как-нибудь в другой раз расскажешь, — проговорила она, поспешно переводя разговор. — Ты скажи нам про Арриэтту. Что это за мыльница, или как ее? И что там у вас случилось?

Из скупых фраз Спиллера было не так легко составить общую картину, но наконец они все же кое-как разобрались в том, что произошло. По-видимому, Спиллер был владельцем лодки-плоскодонки — нижней половинки алюминиевой мыльницы, — в которой можно было, стоя, плавать вверх и вниз по ручью. У Спиллера была летняя резиденция (или охотничий домик) на скошенном поле за их спиной. Это был старый, почерневший чайник, лежащий на боку в вымоине на берегу ручья (У него, похоже, было несколько таких временных баз, в их число раньше входил и ботинок). Спиллер добывал разные вещи в цыганских фурах и перевозил добычу по воде. Лодка позволяла ему быстро ускользнуть, не оставляя следов. Плыть против течения, объяснил им Спиллер, труднее, и он был благодарен им за шляпную булавку, которая служила не только острым и гибким шестом, но и гарпуном. Он так расчувствовался по поводу шляпной булавки, что Поду и Хомили стало казаться, будто они сами подарили ее Спиллеру, — широкий жест, продиктованный сердечной добротой. Поду очень хотелось спросить Спиллера, на что ему понадобилась половинка ножниц, но он не мог себя заставить сделать это. Он опасался, что это внесет дисгармонию в их беседу и погасит невинную радость мальчика.

Выяснилось, что сегодня Спиллер транспортировал по ручью два куска сахара, пакетик чая, три заколки для волос и золотую сережку, и выйдя на широкую часть ручья, там, где он в конце пастбища переходил в пруд, Спиллер увидел Арриэтту. Стоя босиком у самой кромки воды в теплой тине, она играла (сказал он им) в забавную игру. Держа в руке лист тростника, похожий на перо птицы, Арриэтта, должно быть, выслеживала лягушек. Она подкрадывалась тихонько сзади к своей жертве, невинно греющейся на солнце, и, когда оказывалась достаточно близко, изо всех сил шлепала дремлющую лягушку по спине своим гибким прутом. Раздавалось кваканье и плеск, — лягушка шлепалась в воду: одно очко в пользу Арриэтты. Иногда лягушка замечала ее приближение, тогда, понятно, это было очко в пользу лягушки. Арриэтта вызвала Спиллера на соревнование, совершенно не подозревая (так он сказал), что, помимо него, был еще один заинтересованный зритель — принадлежавший цыганам пес-дворняга, не сводивший с нее жадных глаз с противоположного, лесного, берега. Не слышала она (добавил он) и треска веток в подлеске, а это значило, что хозяева пса идут следом за ним.