Чаша и крест - Нэнси Бильо

С тех пор у меня не было особых причин заходить в большую залу. Но всякий раз, проходя мимо, я вспоминала те странные звуки, и мне становилось не по себе. Что это было? Игра воображения? Галлюцинация? Или же какое-то откровение, страшное и непонятное?

Как только я подумала об этом, на меня вдруг снова нахлынул тот ужас, который я испытала в монастыре Святого Гроба Господня, когда услышала слова сестры Элизабет Бартон.

В тот памятный день, в 1528 году, моя бедная, насмерть перепуганная матушка поскорей увезла меня из монастыря. Я сообщила ей, что с монахиней случился припадок и она несла какую-то чушь про ворон и собак, но что именно Элизабет Бартон говорила мне перед этим, я от своей родительницы скрыла. Я знала, насколько она впечатлительна, особенно когда дело касалось всяких видений и прочей мистики. Нельзя было давать матушке ни малейшего повода: не дай бог, еще заставит меня исполнять пророчество.

Случившееся в монастыре Святого Гроба Господня напугало меня не меньше, чем нападение Джорджа Болейна, однако на этот раз меланхолия ко мне не вернулась. Напротив, я решила дать всем ясно понять, что отныне стану жить в Стаффордском замке. Если за пределами толстых стен родового гнезда меня подстерегает опасность, то уж лучше я останусь дома. Но судьба распорядилась так, что мне в любом случае пришлось бы остаться. В ту зиму тяжело заболела моя матушка. Она вдруг почувствовала себя плохо, слегла и больше практически не вставала. Следующие несколько лет я посвятила заботам о ней. И разговоры о том, что мне, дескать, надо подыскать место при дворе или мужа, а лучше — и то и другое, как-то сами собой прекратились. Мое будущее (а вместе с тем и перспектива посредством службы при дворе или удачного замужества поспособствовать возвращению былого величия рода Стаффордов) казалось весьма туманным. Место мое было дома: я ухаживала за матерью; по мере сил поддерживала отца; чем могла помогала жене своего кузена Генри, леди Урсуле, которая каждый год регулярно беременела. До меня время от времени доходили слухи о деятельности сестры Элизабет. Да и для всех остальных это тоже не было секретом. Через несколько месяцев после моего визита в монастырь имя ее стало известно по всей стране. В Кентербери нагрянули сразу два кардинала: итальянец Компеджио и Уолси, главный министр Генриха VIII, сопровождавший его в Лондон. Итальянский прелат был послан его святейшеством, чтобы обсудить прошение короля о разводе. Сестра Элизабет была допущена в Кентербери к Уолси и предостерегла его, заявив, что развод чреват всякими опасностями. В последующие несколько лет она встречалась со многими высокопоставленными людьми государства и всякий раз умоляла их убедить Генриха отказаться от своего намерения. Дважды Элизабет удостаивалась аудиенции и у самого короля. Во второй раз она заявила, что если Генрих женится на Анне Болейн, то умрет, не прожив после этого и трех месяцев. Однако это не остановило короля, и, как известно, в 1533 году он во второй раз вступил в брак.

Когда обещанные три месяца прошли, пророчество сестры Элизабет Бартон было объявлено лживым, и Генрих принял против нее свои меры. Ее, а также всех ее сторонников арестовали по обвинению в государственной измене. Элизабет поместили в камеру лондонского Тауэра и подвергали многочисленным допросам с пристрастием, пока она не подписала документ, в котором отрекалась от своих предсказаний. Весной 1534 года сестра Элизабет вместе со своими сообщниками была казнена в Тайберне.[8] Низкое происхождение исключило для нее возможность закончить жизнь в Тауэре.

Весть о гибели Элизабет Бартон сильно меня опечалила, но одновременно, к стыду своему, я почувствовала, будто у меня гора с плеч свалилась. Эта странная женщина публично отреклась от своих пророчеств, заявив, что во всем виноваты постоянно окружавшие ее подстрекатели, которые и внушали ей всякие подобные идеи. Некоторые считали, что сестра Элизабет была орудием в руках партии, выступавшей против развода короля; другие утверждали, что она была если и не совсем сумасшедшая, то, во всяком случае, страдала какой-то таинственной неизлечимой болезнью — отсюда и эти нелепые пророчества. Впрочем, какова бы ни была истинная причина, для меня это значило одно: все, что сестра Элизабет наговорила в тот памятный день, неправда. Я вовсе не являюсь избранницей каких-то высших сил, предназначивших меня для исполнения некоей ужасной задачи. Вскоре моя матушка скончалась, я заняла ее место рядом с Екатериной Арагонской, а потом ушла в Дартфордский монастырь и уже не думала о том, что в будущем якобы должна сыграть важную роль в судьбах государства. Когда епископ Гардинер вынудил меня принять участие в своих интригах, я не усмотрела здесь никакой связи с сестрой Элизабет. И все события, сопровождавшие поиски венца Этельстана, казалось, не имели никакого отношения к казненной монахине из монастыря Святого Гроба Господня.

Тем не менее я всегда старалась избегать астрологов, предсказателей, мистиков и колдунов, то есть всех тех, кто способен разродиться каким-нибудь пророчеством. Сестра Элизабет говорила, что за ней явятся еще два провидца. И я не могла забыть это ее заявление, как ни старалась.

Слово «некромантия» я впервые услышала, когда была еще совсем маленькой. Однажды моему отцу стало известно, что двое наших слуг встречались с деревенским колдуном, который носил в мешке отрезанную человеческую голову: всего лишь за шиллинг она отвечала на любые вопросы. Надо было только поместить эту голову перед магическим зеркалом.

— Черт возьми, — строго заявил отец слугам, — да наверняка этот ваш колдун — обманщик и шарлатан. А если даже и нет, его делишки — чистой воды бесовщина. И тот, кто вожжается с человеком, который использует плоть мертвых, рискует погубить свою душу и попасть прямиком в ад. Это богопротивное занятие называется некромантией.

В трудных ситуациях, не зная, как поступить, я всегда вспоминала своего дорогого батюшку: интересно, что бы он сказал по этому поводу? В его словах всегда была бездна здравого смысла. И сейчас я твердо решила избавиться от своих страхов, прогнать мысли о странных видениях. А для этого надо было снова пойти в большую залу и убедиться, что там нет ровным счетом ничего зловещего и загадочного.

Сегодня зала была освещена лучше, чем в прошлый раз. Сквозь длинные эркерные окна, выходящие во двор «Алой розы», струился яркий солнечный свет. Пустое помещение было поистине огромно, длина его раза в три превышала ширину. В самом конце, высоко вверху, виднелась каменная балюстрада, очевидно предназначенная для музыкантов.

Ноги мои, обутые в бархатные туфельки, бесшумно двигались по полу и несли меня туда, где две недели назад я слышала таинственные звуки и голоса.

«Какая дикая идея, — подумалось мне, — взгромоздить над камином эти каменные фигуры. И как только бывшему владельцу такое могло прийти в голову?» Я вспомнила, что Генри называл мне его имя: сэр Джон де Поултни. Зачем он воздвиг здесь этот особняк с огромным залом, похожий на загородный дворец какого-нибудь магната? На Саффолк-лейн дом этот смотрелся очень странно и вызывал грустные чувства. Мне стало горько, когда я подумала, что именно так можно объяснить истинную сущность аристократии: под высокомерием и надменностью (а на самом деле это всего лишь мелкая гордыня и вечная подозрительность) нет ничего, кроме… пустоты. Да, пустоты, как в этой вот зале.

Я подошла к старинным скульптурам, двум крылатым львам, сидящим по углам камина, еще ближе. Интересно, правда ли, что львы никогда не закрывают глаза, даже когда спят? Говорят, будто лев — самое осторожное и бдительное существо из всех созданных Богом.

Меня внезапно охватил страх, еще более глубокий, чем в первый раз. Страх породил ощущение беспомощности, к горлу подступила тошнота, я чувствовала: еще немного, и меня вырвет.

И снова в ушах моих зазвучали обрывки каких-то речей, только теперь их было больше. Перед глазами вспыхивали странные картины.

«Да благословит тебя всемогущий Господь!» — это произнес улыбающийся мальчик лет восьми, не старше, одетый в прекрасно сшитое по его фигуре епископское одеяние.

Внезапно мне показалось, словно я взлетела в воздух и увидела откуда-то сверху толпу нарядных людей. Раздался детский крик: сперва радостный, а затем — испуганный. Со всех сторон звучал насмешливый хохот. А потом я ясно увидела взрослого мужчину, настоящего великана, который на голову возвышался над толпой. Он был широкоплечий и сильный, но с лицом простодушным, как у ребенка: голубые, слегка мутноватые глаза; толстая нижняя губа, мокрая и подрагивающая. Он был одет в какие-то лохмотья, смотрел прямо на меня и почему-то дрожал от страха.

Усилием воли я овладела собой, стряхнула наваждение и заковыляла прочь от камина, едва передвигая ватные ноги. Но внезапно поскользнулась и рухнула на гладкий паркет.