Остров надежды - Станислав Хабаров

– Значит, можно с ними бороться, охлаждая, высыпая углекислоту? вмешался Жан.

– Может, но нам такая задача не ставилась. Мы должны были, меряя температуру, прогнозировать движение. А ещё мы всплывали в глазе тайфуна, там, где – «тишь да гладь, да божья благодать». Океан кипит, как суп на плите в кастрюле, а над головой – чистое небо и плавает невинное облачко, солнце светит, а всего в десятке километров вращающаяся грозовая стена, сметающая всё. Молнии, взрывы, конвульсии.

– Как ты думаешь, Жан? – сказала Софи. – Не пора ли нам что-нибудь назвать именем нашего первоисточника: новое явление, природный феномен или вновь открытые земли?

– Именно пора, – подхватил Жан. – Я на этом даже настаиваю.

– Технология отработана. Титан Атлас как-то выступил против богов, и его осудили держать на плечах небесный свод. Географ Меркатор четыреста лет назад издал собрание карт, украсив его изображением Атласа.

Софи явно захотелось провести хоть с ними первый урок:

– …После этого собрания небесных и земных карт стали называть атласами.

– Ты, Софи, кончай со своими «софизмами», – сказал, наконец, Сергей, и крылатое слово прижилось.

– Ну, что, Арабелла? – Жан сам себя наедине называл именем одного из знаменитых космических пауков. Он называл себя по-разному, если отлично чувствовал, то Арабеллой, когда похуже – Анитой.

В этот раз он прекрасно выспался и нашел прозрачные листы для просторного ящика, из которого получится хороший террариум для его питомцев – головастиков, когда они превратятся в ВИП – важных особ. Взглянули бы на него приятели: он здесь Робинзоном на необитаемом острове. Только тому и не светили такие возможности. Он в прямой видимости всех и одновременно невидимый над Землёй.

Перед сном Жан вдруг увидел закатный блеск затворяемых на Земле окон или, может быть, так сверкнуло автомобильное лобовое стекло, и он подумал, а ведь возможна и подобная космическая связь. И эта мысль не забылась.

Потом ещё он подумал: вот если бы включить на Земле сварочный аппарат и азбукой Морзе (недаром учили их) передать нужное сообщение. Под Парижем есть школьный, наблюдательный пункт, где дежурят школьники-астрономы. Вот бы им передать послание. Стоит обсудить с первоисточником. А пока помечтаем: на Земле уже темно и заходящая звезда вдруг начинает организованно мигать. Впрочем, это всё – нереально, астрономы дежурят глубокой ночью, а не в сумеречные часы.

Но он слышал, там есть и такие, что вечно ждут появления НЛО. Он с ними не был знаком, но слышал – такие есть. Представляете, фокус – они сидят себе, ждут, и вдруг замигала морзянкой звезда.

Конкретная жизнь постоянно учила его: задумаешь многое, трудишься-делаешь, а в результате – ничего. Разумеется, что-нибудь выходит, но непропорционально стараниям. А с хлореллой, кажется, у него получилось: зазеленело в сосуде. Постоянной циркуляции, правда, не было, а ручная прокачка – недостаточна для обогащения раствора. Жан вертелся, крутился, соединял вентилятор и насос. Вентиляция в модуле не особенно получилась, однако масса хлореллы росла. И если (тьфу-тьфу) ничего непредвиденного не произойдёт, то скоро он соберет долгожданный урожай.

Жан теперь постоянно спал в каюте жилого модуля, и днем старался возможно реже заходить в «оранжерею» станции, и, кажется, в этом и заключалась разгадка тайны.

На станции мало что росло. Огурцы не росли и лук завял, но картофель рос. Корни его походили на шар и между ними завязались узелки клубней.

Самыми любимыми были для Жана грибы и головастики. Споры грибов они привезли с собой, и грибы выросли, правда, диковинные, без шляпок. Все они дружно тянулись к свету, но один вывернулся и от света пошёл…Оригинальничает…

И головастики выросли. Жан чуть толкнул подвешенный на тяжах аквариум: лениво убираясь и выпячиваясь шевельнулся внутри пузырь, и тотчас оживились, заплавали вокруг головастики. Были они уже в переходной стадии, с хвостами и лапами. Наблюдая их, Жан подумал, а может и на них самих смотрят со стороны. Беззащитны сами они. Вдруг откроется люк и пришельцы объявятся:

– Вылезайте, приехали.

День Софи начинался с уборки. Ворсовая ткань «богатырь» хорошо вытиралась мокрой тряпкой. Доставляли немалые хлопоты застарелые следы сока, и она тёрла, а они появлялись. Когда она направлялась к панелям с тряпкой, Жан и Сергей дружно кричали: «на панель». Однако с каждым днём уборка требовала всё меньше времени. Софи устраивала постирушки в прачечной, изготовленной кружком «Умелые руки».

Прачечная представляла собой прозрачный шар, из которого выходили гармошками рукава, какие делают в фотоателье для посетителей, вынимающих на свету пленку из фотоаппарата. Но там всё делалось чёрным и непрозрачным, чтобы не попадал свет, а здесь наоборот все было на виду и открывались любопытные картины смеси пузырей и воды. Как позавидовали бы им Релей и Стокс, описавшие уравнениями поведение пузыря и капли. Сами эти и капли, и пузыри отзывались на каждый толчок, демонстрировали проявление поверхностных сил, характерные и для капелек и для звездных ассоциаций.

Может эти картинки и натолкнули их на идею прибора, способного рассказать обо всём. В исходном виде он представлял собой шар с водой и пузырем, реагирующий на все материальное на Земле. В будущем он обещал стать своеобразным телевизором, демонстрирующим процессы и внутри планеты и на её поверхности – «телевизором богов», демонстрирующий каждый шаг на Земле. А пока это был всего лишь газовый пузырь, реагирующий на орбитальные мизансцены станции.

Закончив хозяйственные дела, сменив пылесборники вентиляторов, Софи выплывала на свое рабочее место – в переходной отсек и начиналась карусель около шести иллюминаторов. Её по-прежнему поражали краски: светящаяся атмосферная синева, неправдоподобная яркость заката, контрасты гор и пустынных мест. Однако зелени лесов с орбиты не наблюдалось. Зелень выглядела серой, тёмно-серой с переходом в темноту. Её глаза уже многое различали и на океанической поверхности: теплое течение – тёмное, холодное посветлей, интересна граница смешивающихся вод.

Сначала Софи сомневалась, звала то Сергея, то Жана. Они отмахивались синева и всё. Но нет, она всё отлично видела, и возможно это было особенностью её глаза, а скорее и глаза, и опыта. Ведь поначалу она узнавала совсем немногое: аппенинский сапожок с альпийскими белыми панталонами; ската – крымский полуостров, хотя Сергей говорил, что, скорее, это – лось (он ведь ясно видел лосинную морду и различал рога, рот, нос, глаза); оперение Багамского архипелага. Но со временем Софи так «набила руку» (узнавала места по рисунку горных систем и хребтов), что они называли её «Хозяйкой медной горы».

Софи знала, что есть такой сказочный образ в России – «Хозяйки уральской горы», одной горы. Но она наблюдала отсюда всю зону смятия уральской гряды. Как идёт она далеко на юг через пустыни и иные горные хребты и выходит к Персидскому заливу. Нет, она теперь – хозяйка всех гор, лесов, полей, рек. Она – Софи в дополётной жизни, а здесь она – Гея – богиня Земли, планеты всей.

Жан и до полёта считал себя изобретателем. Правда, им был изобретён пока всего-навсего вечный двигатель, который он использовал для кухонных настенных часов. Стержень, то удлиняясь, то укорачиваясь, подзаводил часовую пружину, а постоянное изменение температуры и температурное расширение стержня – обеспечивали вечное движение хода часов.

Здесь в кружке «Умелые руки» получались нужные вещи. Так они переделали бортовую печь: уменьшили секцию обогрева и получили больший объём и нужные температуры. Обогрев получался симметричным, со всех сторон, и пирог в ней должен был выйти цилиндрическим, вроде рулета.

Вся здешняя работа состояла в том, чтобы что-то разобрать и затем по-иному применить. Но пока это делалось, в интервале первоочередного Жан хранил детали в «шкафу», за панелью, рядом с каютой. Всё нужно было припрятать или закрепить. А иначе откроешь панель и вывалится всё разом. Собирай затем, причём обязательно что-нибудь уплывёт, и хорошо, если окажется около вентиляторов. Недостаточно закрепил, засунул в спешке и уплывёт, а потом неожиданно выплывет. И в тот раз так выплыла большая тетрадь с надписью фломастером: «Журнал аномальных наблюдений».

Это была большая общая тетрадь, из облюбованных студентами начальных курсов технических вузов, обычно украшенных мудрыми изречениями, вроде: «Тетрадь – не общая, а Жана Пикара», например. Тетрадь не носила, впрочем, признаков авторства. Более того участие в ней, казалось, пытались скрыть, а потому Жан решил пока о ней не говорить, а ознакомиться в одиночку, самостоятельно, и только потом уже показать другим.

«Я начинаю эту тетрадь, – писал неизвестный летописец-космонавт, желавший выговориться. Кое-что я не могу никому рассказать, хотя на станции – нормальный экипаж и полное откровение с Землей, но я доверяю только дневнику. Этому есть причины…»