Пересуды - Хьюго Клаус

— Кому же еще?

— Это что же, я — неблагодарный? Скажи-ка это мне в лицо.

— Ты — неблагодарная собака.

Я не мог вмешаться из-за своей спины. Они дрались на переднем сиденье, и джип рыскал из стороны в сторону, потом Шарль вышвырнул Косого из машины. И тот остался на песке, а из глаза торчала отвертка. Шарль всегда носил при себе набор отверток.

Неджма заснула с «Le Monde Animal» на коленях.

— А потом?

— Потом Кэп подружился с Ферди Махуне, секретарем Народной ассамблеи и выдающимся деятелем Союза металлургов, который всегда держался в тени, позади президента. Но назревали перемены, дворцовый переворот, то ли смена правительства, Ферди Махуне учуял опасность и решил не дожидаться, пока припечет. Он предложил Кэпу:

— Давай смоемся вместе. Поищем убежища у патера Эмиля Маконде.

И мы рванули туда. Прелестная вилла. Патер Эмиль сказал:

— Доколе правлю я этой страной, да сбудется по слову моему: простер я руку свою над твоей головой, над головами твоей семьи и твоих советников.

И Ферди со всеми своими женами, детьми, бабками и слугами получил убежище. Мы валялись у бассейна, играли в карты, трахали свеженьких девчонок, вели споры с черными, некоторые даже успели выучить местный язык, и тут Кэп сказал:

— Эта райская житуха долго не продлится.

У Кэпа было отличное чутье, дело в том, что Ферди остался без округа, которым управлял, без связи со своим племенем и отчаянно скучал, ни в карты, ни в jeu de boules[66] он не играл, зато слушал жалобы своих четырех жен, которые тоже жутко скучали, и, наверное, чувствовал, что теряет авторитет среди своих последователей; и скучал без власти, потому как перестал получать рапорты, а если тебе не шлют рапортов, значит, тебя отодвинули, короче говоря…

— Нам некуда торопиться — Камилла приподнялась, налила коньяку в две пузатые рюмки и закурила сигаретку с ментолом. Потом поцеловала его напрягшийся пенис и легла на него своей прохладной щекой. — А что было потом? — спросила.

— Два канюка спикировали разом на голову дикой свиньи. Свинья завизжала, попыталась убежать, но поскользнулась и свалилась в вонючий колодец, из которого торчали обрубки рук, а может, ног, трудно сказать.

— Нет, расскажи, как вы жили у патера, когда ты был Богом в Африке.

Рене попытался подняться, но она удержала его.

— Чего ты хочешь, милый?

Он сказал, что должен пописать. Она ловко, как акробатка, выгнулась назад и подала ему ведерко для шампанского. Неджма проснулась от звука падающей струи и рассмеялась, наклоняясь вперед:

— Très bien, топ grand[67].

Она захлопнула книгу с насекомыми. И, уже в дверях, помахала им рукой, пошевелив пальцами, словно играла на пианино.

Рене сосредоточенно посмотрел на свои брюки, съехавшие к щиколоткам. Потом, зажмурившись, снова заговорил.

— Тут до нас дошли слухи, что Ферди Махуне пытается выяснить через иностранных послов, что президент думает о…

— Дезертирах, — подсказала Камилла.

— Дезертирах, и бунтовщиках, и тех, кого сотнями топили в реках. И почти сразу Президент выступил по телевидению, и сказал: «Фердинанд Махуне не должен бояться. Ни капли. Фердинанд и я — братья, мы принадлежим к одному племени. Как президент нашей великой страны я говорю: Фердинанд, вернись. Мы разоружим вас по-братски. Не надо бояться, слово брата по племени свято».

Кэп предупреждал:

— Ферди, будь осторожен. Хитрее него никого нет в этой части света. Именно поэтому он — президент.

— Предавший закон братства совершил бы чудовищное преступление против гуманизма, — заметил патер Эмиль Маконде.

Ферди перестал спать, он обратился за советом к колдунье своего племени, очень старой даме в deux-pièces[68], и она сказала:

— Тебе надо увидеться с матерью. Боги любят твою мать.

И Ферди погрузился на паром с телохранителями, тремя скандалистками-женами, двумя черными монашками и пятью европейцами, включая Шарля и меня. Спустились вниз по реке. Ферди выглядел спокойным. И тут я увидел пристань, и сразу все понял, и Шарль тоже, и, даже не взглянув друг на друга, мы рванули на кормовую палубу и бросились на пол. Полминуты не прошло, как началось. Автоматный огонь с трех сторон. Монашки погибли, две из трех жен Ферди и две телохранительницы погибли тоже. На Шарле и на мне — ни царапины. Солдаты президента заперли нас в монастырской школе и потребовали за каждого по три тысячи долларов. Кэп с ними договаривался. Ферди вывели на спортивную площадку школы. Он кричал:

— Да здравствуют добрые граждане, которые поддержали меня в борьбе за свободу. Не мстите за меня, добрые граждане, ангелы отнесут меня в небеса на своих крыльях.

Первый удар мачете пришелся по шее, но мышцы шеи у Ферди, всю жизнь проведшего в занятиях бодибилдингом, были слишком хорошо развиты. Три, четыре, пять ударов. Жабы квакали в пруду за школой.

Рене пьет, прикрыв глаза. Желание у него прошло. Камилла ласково гладит его бедра.

— Местные молчали, не спали, ждали. Прошло три дня траура по Ферди Махуне, ни один бог не появился, чтобы заступиться за него, и они громкими криками приветствовали своего монстра-правителя, признав его абсолютную силу. Оказалось, он стоит выше любого человека, выше тех, кто должен исполнять законы братства, ибо он бросил вызов и богу дождя, и богу черепах, и богу неба, он плюнул им в лицо; и боги не явили себя людям, они до смерти испугались президента, который уже не был человеком.

— Мы должны были лучше защищать Ферди, — сказал Кэп. — Что ж, это наша ошибка.

Наша ошибка. Тут я решил, что мне конец. Три дня траура и еще несколько дней после я пил, запершись в номере отеля «Альбион», я ползал на четвереньках по ковру. Никто не мог войти ко мне в комнату, я стрелял сквозь дверь. Вмешался Кэп.

— Рене, может, хватит? Если нет, я умываю руки. Может, уже довольно?

Но мне не было довольно. Все только начиналось. Я допился до зеленых чертей.

Рене поднимается, подтягивает штаны, надевает рубашку и кланяется Камилле. Это выглядит как прощание. Камилла боится, что он упадет, хватает его за локоть, а он, верно, вообразив, что его хотят арестовать, бьет ее кулаком в живот, выставив косточку среднего пальца. Глухо вскрикнув, она валится на пол, сбивает ведерко для шампанского, оно переворачивается.

— Наша ошибка, — говорит Рене.

И помогает ей встать. Она закуривает ментоловую сигаретку, поднимает с полу переплетенный в красную кожу том «Le Monde Animal». Он пропитан мочой. Камилла протирает его краем платья.

— А что было потом? — спрашивает она. Но ответа не получает. Опустив голову (заклейменный, думает она) Рене идет по дорожке.

Она снова ставит пластинку «Мадам Баттерфляй».

Е.П.

Раз в две недели, по вечерам, в доме Его Преподобия собирается изысканное общество. Нашу Диану в такие вечера охватывает щенячья радость, смешанная с беспокойством. Она знает, что общество избранных простит ей любую ошибку, ведь все они, в конце концов, добрые христиане, и все равно ее колотит нервная дрожь.

Даже хамоватая жена мясника Байерса, когда утром этого великого дня Диана заходит в ее магазин, сочувствует ей: «Чего это ты такая всполошенная? Сегодня, что ли, у вас эти самые высокие гости?»

Честно говоря, хорошо бы пройти специальный подготовительный курс, прежде чем принимать таких людей в доме. Мясо, к примеру, лучше бы покупать в другом месте, но Его Преподобие Ламантайн считает, что байоннская ветчина Байерса вкуснее ветчины из Бургундии. А уж он-то перепробовал множество ветчин. Включая знаменитую пармскую. Как-то Байерс позволил себе замечание о вечерах Его Преподобия, речь шла о вине, но наша Диана не может вспомнить, что именно он сказал. Кажется, что вино, рекой льющееся в пастырском доме, якобы оплачено из храмовых пожертвований. Или что грешно пить вино, когда в третьем мире люди дохнут с голоду. Зато нашей Диане хорошо запомнился ее собственный ответ: «Не кажется ли вам, минеер Байерс, что другие люди гораздо больше денег тратят на дурных женщин, новые автомобили, старинную мебель и визиты в известного сорта бары?»

Может ли Диана предположить, что сегодняшнее собрание (аптекарь Гуминне, доктор Вермёлен, нотариус Альбрехт, минеер Кантилльон и ближайший друг Преподобного, его преподобие Дилс) окажется не таким мирным, не таким безмятежным, не таким радостным, как всегда? Конечно, но это вряд ли ее беспокоит. Было бы странно, если бы высокочтимых господ, непрестанно пекущихся о духовном и материальном благоденствии граждан Алегема, не озаботила череда жутких смертей.

На рассвете из коридора доносятся голоса высоких гостей. Разговаривают вполголоса. Соскочив с постели, она подходит к окну и видит всю компанию: они расходятся, хлопая друг друга по плечу или по спине, клубы сигарного дыма мешаются с легким туманом.