Единая параллель - Владимир Петров

— Головы вам поотрывать за эти лопаты! Не умеете с инструментом обращаться, варвары косопузые.

— Какой там инструмент! — рассердилась Фроська. — Вон у меня лопата одна-одинешенька, да и та, как ведьмина кочерга, кривая и корявая. Мозоли кровавые набила, видишь?

— Это по дурости, — спокойно сказал толстяк. — Пошла бы на склад, заменила и вся недолга. Кстати и сломанные снесла бы на обмен. А то вон из-за вас, олухов, Крюгель меня, прораба, теперь заставляет собирать этот лом. Тьфу!

Толстяк выругался и в этот момент прямо ему под ноги в цементную пыль сверху шлепнулись две лопаты с обломанными Черенками — немец-таки разыскал их. Крикнул оттуда с издевкой:

— Геноссе Брюквин! Это тоже тащить ваш кабинет. Альс байшпиль. Пример бесхозяйственности.

— Поняла? — сказал толстяк, отпихивая лопаты носком щеголеватого ботинка.

— Ага. — Фроська сочувственно кивнула. — А что, вредный небось немец-то?

— Не твоего ума дело. Ты слушай-ка, вот что: снеси после обеда эти лопаты ко мне, да заодно и поговорим. Подумаем, какую подобрать тебе работу полегче. Может, ученицей поставим, а то и официанткой в столовую. Девка ты пригожая, видная, незачем тебе на черной работе спину ломать.

— Не надо мне другой работы, — сухо сказала Фроська, — подмогу пришлете и то хорошо.

Прораб посмотрел на нее исподлобья, осуждающе пожевал губами:

— Норовистая, как я погляжу… Ну смотри, дело твое.

А наверху начиналась свара. Немец пальцем подцепил бетон из бетономешалки и свирепо тряс этим грязным пальцем перед носом Чижа. Оба перешли на крик: инженер ругался, мешая русские и немецкие слова, машинист крыл по-русски.

— Ну сцепились! — рассмеялась Фроська.

— А ты не хихикай, — желчно сказал прораб. — Сейчас и тебе попадет на всю железку.

— Мне-то за что?

— За брак. Бетон-то вы, оказывается, готовили нестандартный, цементу в нем мало, а песку больше нормы. Так что липовые вы стахановцы.

— Ишь чего выдумал! — разозлилась Фроська. — Стахановцы! Да я сама, что ли, напрашивалась? Это вон тот долгозубый придумал, он и талдычил, окаянный.

— Но-но! Ты как про начальство выражаешься? — Прораб угрожающе пучил глаза, но Фроська-то хорошо видела и понимала, что брань в адрес немца-инженера втайне приятна ему.

Начальство уже с шумом спускалось вниз, на лесенке мельтешили отполированные краги. На вытянутой руке Крюгель держал большую щепку, которую выловил в бетоне. Этой щепкой, как шпагой, он поочередно стал тыкать прораба, машиниста, потом добрался и до Фроськи.

— Понимайт! Понимайт! — Инженер в ярости топал ногами. — Дас ист гроссес дефект! Унмеглих! Дер тойфель вайс! Бирнен зуппе, киршен зуппе!

Дальше последовала серия отборных русских ругательств, потом смешанные русско-немецкие фразы, из которых следовало, что щепка в бетоне, как и любой другой посторонний предмет, есть преступное безобразие и безответственность. Потому что там, где щепка, там окажется пустота в теле плотины, именно там возможен разрыв, разлом и всяческое разрушение. Может быть, фройлен скажет, кто этот осел и халтурщик, просмотревший щепку в замесе, и вообще, понимает ли она что-нибудь в качестве бетона?

Фроська не любила крикливых, нервных людей. Крикливость еще простительна бабам, но не мужикам, да еще таким фасонистым — при галстуках и шляпах. Сама она придерживалась правила: не важно, как сказать, важно — что сказать.

— Зачем кричать-то? — сказала она инженеру. — Меня сперва научить надо, потом спрашивать. Понимаешь: научить! Так что не шуми, побереги здоровье, ежели ты умный человек.

— Замолчайт! — истошно завопил Крюгель.

— Сам замолкни! — не выдержала Фроська. — Ишь разошелся, тележкина твоя мать!

Крюгель так и замер с высоко поднятой злополучной щепкой. Выпучил в изумлении глаза.

— Доннер веттер! Такая прекрасная фройлен. И тоже матерился… О, загадочная дикая страна! Я здесь бессилен как инженер.

Он сбил на затылок шляпу, повернулся и быстро зашагал прочь. Прораб Брюквин приотстал, погрозил кулаком Чижу и Фроське.

— Ну погодите, архаровцы! Я вам устрою веселую жизнь!

Не успел он догнать инженера, как Фроська крикнула вслед, сцепив ладони, чтоб погромче:

— Эй! А лопаты забыли! Лопаты! — и подняла, показала сломанные лопаты: дескать, ежели нужны — забирайте, а нет, то пускай остаются. Место не пролежат.

Крюгель заставил-таки толстяка прораба вернуться за лопатами, а уж как он при этом упражнялся в красноречии, Фроська не слышала — Никита Чиж включил бетономешалку.

Во втором часу худенькая девчонка — дочка Никиты, принесла на работу обед: вареную картошку, хлеб да бутылку квасу. Чиж разложил еду на газете, пригласил и Фроську. Та отказываться не стала — все равно денег нет, в столовку не побежишь.

Машинист жевал хлеб, усмехался, думая о чем-то своем, щурил тронутые давней трахомой глаза.

— Промахнулись мы с замесами-то, — сказал он. — Я тебе говорил: считай тачки, Фроська. А ты, значит, того… Теперь начальство ругается. Вот как.

— А ништо, — Фроська махнула рукой, — обойдется. Бог не выдаст, свинья не съест.

Никита помолчал, налил в кружку квасу, выпил и удовлетворенно крякнул:

— Ладно, буду с тобой работать. Буду. Утром прораб говорит, даем тебе дуру — из тайги прибежала. Хочешь бери, хочешь нет. Я сказал: треба попробовать. Теперь беру.

— Ты один, поди, и работаешь?

— Нет! У меня два хлопца тут; Ванька-белый, Ванька-черный. Третий день, паразиты, гуляют: на свадьбе самогонку пьют.

Фроська с аппетитом уплетала еще теплую картошку, запивая резким и душистым тминным квасом: за несколько суматошных суток она, пожалуй, впервые имела возможность поесть как следует. А то все сухари да коржики.

— Хорошо ешь, — похвалил Никита, — хорошая жинка будешь. У меня жена плохо ела, болела, потом умерла. Подруга была Оксаны — она-то и уговорила нас сюда охать.

— Царствие небесное, — сказала Фроська.

— Да вот так. Царство небесное… — вздохнул машинист, посмотрел на Фроську, усмехнулся: — Иди-ка ты ко мне в жинки, а? У меня машина швейная есть, дочка тебя строчить научит, помогать будет. Донька, будешь помогать новой матери?

Девочка вспыхнула, рассерженно отвернулась. Никита смеялся.

— Не хочет! Она против женитьбы. А молодые, говорит, совсем тебе не годятся. Женишься на молодой — гулять от тебя будет. Вот как.

Фроська тоже рассмеялась, потрепала девочку за кудельки-косички.

— Ишь разумница какая! Верно ведь говорит.

Остаток обеденного перерыва Фроська лежала в тенечке на теплых досках, смотрела на мерцающее рябью водохранилище и думала. Светлые были думы, вольные и легкие. Как ветерок, пахнущий льдом недальних горных вершин.

Мир казался добрым, бесконечным, заманчивым и зовущим. Он впустил ее и, прежде чем распахнуться по-настоящему, пробует на разных оселках: выдержит ли она грядущее, осилит ли дальние дали, не споткнется ли и не почнет рыть землю перед носом, успокоившись поросячьей огородной судьбой? Или взлетит высоко, подъемно, чтобы потом вовсю расправить сильные крылья. А для того разбег нужен тяжкий и долгий, по каменьям и колдобинам. Разбегайся, Фроська, не робей…

Не думала она, не гадала, а между тем уже совсем рядом, за спиной, поджидала ее первая большая беда.

После обеда случилась «волынка»: возчики, возившие из карьера щебенку дальней дорогой вокруг озера, насмерть загнали двух лошадей — и без того измотанных, больных. На остальных ездить отказались: жалко худобу заживо гноить, отдых коням хоть какой-нибудь нужен. За щебнем через озеро погнали старую баржу, но она до вечера так и не вернулась. Говорили, что, груженная, потекла.

Фроська с Никитой чистили бетономешалки, пользуясь вынужденным простоем. Девки-бетонщицы загорали прямо на плотине, на досках, расстегнув лифчики, бесстыже выставив голые спины. А потом целый час бузили у прорабовой конторки: начальство порешило лишить их вместе с растворным узлом премиальных денег за кладку некачественного бетона.

Фроська обомлела, когда увидела бегущих разъяренных девок. Всю свою злость они намеревались обрушить на нее. Это ведь она, дура непомытая, холера недобитая, делала замесы, сыпала что попадя в бетономешалку, не соображая ни уха ни рыла в ответственной работе!

Девки отчаянно ругались, лезли с кулаками, и только Оксана Третьяк стояла со своими в сторонке. Но и она не пыталась взять Фроську под защиту. Больше всех орала и визжала крашеная сыроежка — Фроськина соседка по топчану, которой вчера попало по рукам.

Спасибо Никите Чижу: схватил лопату и разогнал взбесившихся девок, бежал за ними по мосткам до самой будки-раздевалки. Там все и угомонилось.

Тяжко было на душе у Фроськи, ох как тяжко…

Хоть и не побили ее бетонщицы, а уходила она вечером со стройки словно поколоченная, измочаленная до крайности. Все вокруг казалось ей постылым и серым, лихота теснила грудь, захлестывала, давила сердце. На людей тошно было смотреть — это надо же как все обернулось… «Черемша, Черемша — обормотская душа»… He даром частушку-то поют на заимках.