Майк Науменко. Бегство из зоопарка - Александр Исаакович Кушнир

«святой человек» Вилли Усов, сохранивший фотографии этой несуществующей ныне планеты. Ему удалось зафиксировать мир, совершенно не пересекавшийся с окружавшим музыкантов социумом. Словно рядом находились не унылые коммуналки и дворы-колодцы, а лондонский клуб Маrquee, где ночи напролет отвязные группы вовсю нарезают рок-н-роллы.

Почти весь 1979 год Борис, Майк, Гаккель и Фан пытались репетировать в этом «штабе мировой революции». По воспоминаниям Дюши, именно в квартире Фалалеева впервые прозвучала композиция Death of King Arthur, через несколько месяцев взорвавшая рок-фестиваль в Тбилиси. Но в основном это были тусовки с друзьями, подругами, иностранными студентами, а также дикие игры в «военный фрисби».

«В семидесятых годах фрисби оказался необычайно популярным, — вспоминал Марат Айрапетян. — Стоило нам оказаться на небольшом куске свободного пространства, как тут же кто-то доставал летающий диск. На Каменном острове было принято или пить, или еще хуже — курить. И вот после очередного веселья с подачи Фана простой обмен дисками превратился в состязание со странной целью — врезать фрисби партнеру по голове. Потом еще добавилась беготня по всему парку с выскакиванием из кустов и метанием летающей пластмассы прямо в голову. При этом пьяные и обкуренные участники веселились до упаду».

Иными словами, жилище Гребенщикова представляло собой кипящий котел, где водилось много рыбы, и вся она круглосуточно хохотала. Тем более что причин для веселья было немало. К примеру, как-то ночью с одной из близлежащих дач в дом забежала полуголая девушка с распущенными волосами, испуганно просившая защиты и человеческого тепла. Как гласит предание, и то и другое она получила с избытком.

«Там можно было делать абсолютно все, — рассказывал Вилли Усов. — Как будто никакой советской власти не существовало вообще и никогда».

А у Майка в этот период продолжала бурлить «личная жизнь». Его отношения с Таней Дадоновой плавно завершились, поскольку Мадам овладело внезапное желание к перемене мест. Она вышла замуж за работающего в СССР строителя из Западного Берлина и перебралась с ним в Москву.

В свою очередь у Михаила Науменко случился бурный роман с другой Таней — Апраксиной, которая недавно развелась с мужем — к слову, соавтором песни «Аквариума» «Десять стрел».

«У нас все было очень переплетено и запутано, и это, наверное, тема отдельного исследования, — признавался Сева Гаккель. — Мы с Людой Шурыгиной, Майком и Таней Апраксиной рванули в Прибалтику и доехали до Вильнюса, встречаясь где-то в Даугавпилсе. Я помню, как всей компанией мы сидели на берегу реки Неман и пили какое-то литовское вино».

«Когда мы с Майком отправились в дорогу по шоссе 21, он уже чувствовал себя бывалым стопщиком, — отмечала Таня Апраксина. — Переночевав в норе, которую Майк выкопал в стогу сена, мы пересеклись, как было запланировано, с Севой и Людой уже на прибалтийской стороне. Вчетвером добрались до Вильнюса, где провели остаток дня и ночь».

Прогуливаясь по узким улочкам литовской столицы, Науменко делился с Апраксиной планами на будущее. В частности — о том, что хочет написать песню «про дрянь» — в стиле одной из композиций Лу Рида. И очень долго жаловался на бедный словарь русских синонимов. Мол, несколько месяцев ломал голову, какой предмет пустой роскоши поместить в текст там, где спустя некоторое время в песне появится слово «пальто» («Ты продала мою гитару и купила себе пальто»). Майк мечтал, чтобы в этой песне обязательно присутствовали «духи́», но, к своему огромному разочарованию, так и не смог подобрать рифму к этому слову. Поэтому рассказывал об этом милом казусе с легкой грустью в голосе.

На обратной дороге в Ленинград не обошлось без приключений. Неподалеку от эстонской границы машина сломалась, и водитель высадил путешественников посреди поля, на котором не было ни сена, ни соломы. Где-то вдалеке Майк увидел странного вида индустриальный забор, а в нем обнаружил небольшую щель, которая привела путников на территорию заброшенного рабочего общежития.

«Нам разрешили провести ночь в большой комнате с множеством пустых кроватей — при условии, что мы не будем зажигать свет, — вспоминала Апраксина. — Чудом там нашелся большой старый радиоприемник. Майк пришел в восторг и быстро отыскал на коротких волнах симпатичную западную музыку. Не ту, конечно, какую он сам бы выбрал, но в нашем случае любая мелодия равнялась ангельскому пению. Такие сигналы были способны все преобразить».

По возвращению домой ход личной истории для Науменко неумолимо ускорился. Его продолжало не по-детски лихорадить. Поиски новых смыслов проходили предельно остро — как для музыканта, так и для окружавших его дам.

«Возникновение нашей с Майком романтической истории — невероятно сложной и при зашкаливающих температурах — было шокирующим сюрпризом для нас обоих, — признавалась Апраксина. — Его переживания стали оформляться в песни только тогда, когда возникли первые предвестники разрыва — болезненного и надолго затянувшегося... После того, как очередные телефонные излияния Майка свалили меня в реальный обморок, я перестала отвечать на его звонки и письма, решив, что отсутствие контакта поможет ему скорее справиться с ударом и встать на ноги».

Крайне напряженный разрыв Майка с хозяйкой Апраксина дворца длился не один месяц. К примеру, Науменко приглашал свою музу в Русский музей на престижную экспозицию Рерихов, хотя подобный вид досуга был ему не близок. В те годы он не ходил ни на одну из нонконформистских выставок, зато периодически любил смотреть в кинотеатрах разные фильмы.

«Порой Майк отправлялся в кино на что-нибудь нашумевшее — вроде фильмов Тарковского или Никиты Михалкова, — рассказывала в интервью для книги Апраксина. — Скажем, Майк очень любил фильм «Зеркало» или ему нравилась актриса Елена Соловей во всех видах. Обычно же на кино у него не хватало ни интереса, ни денег. Положение изменилось, когда я стала работать художником в кинотеатре «Охта». Это был хороший кинотеатр, и директриса умела вытянуть из Управления кинофикации все громкие фестивали и лучший импорт. Благодаря Майку я смотрела то, чего бы никогда не стала смотреть сама. Он заставлял меня составлять ему компанию при просмотрах фильмов о Советской армии! Оказалось, что Майк был в совершенном упоении от эстетики современной военной техники и что это — его давняя страсть. Он глубоко умилялся от одного вида военных самолетов и подводных лодок, их формы и цвета... Когда родители уезжали на дачу и мы проводили время в их квартире, Майк начинал рисовать военные самолеты, подробно объясняя, чем они его так восхищают».

Вдобавок ко всему, с наступлением весны у Майка «открылись старые раны», и он решил «прогуляться» в Москву —