Жорж - Александр Дюма

— Благодарим, Антонио, спасибо! — благодарили все.

— Кроме Антонио, кто может рассказать вам что-нибудь?

— Лайза, Лайза тоже знает очень интересные истории.

— Да, но его истории наводят на вас ужас.

— Это правда, — ответили негры.

— А кроме Антонио, кто может спеть вам песни?

— Назим, Назим знает очень трогательные песни.

— Да, но от его песен вы плачете.

— Это правда, — сказали негры.

— Значите один лишь Антонио знает песни и анекдоты, которые вас смешат.

— Это тоже правда, — отвечали негры.

— Значит, благодаря мне вы развлекаетесь за работой, получаете удовольствие и не спите, пока жарятся ваши бананы. А так как я не могу делать ничего, потому что жертвую собой для вас, было бы справедливо, чтобы за мои труды мне что-нибудь дали.

Справедливость этого замечания поразила всех; однако же долг историка говорить только правду заставляет нас признать, что лишь несколько голосов, вырвавшихся из самых чистых сердец, ответили согласием.

— Так, значит, — продолжал Антонио, — будет справедливо, если Тукал даст мне немного табаку, чтобы я мог курить его в своей хижине, не так ли, Камбеба?

— Справедливо, — вскричал Камбеба в восторге от того, что контрибуцией облагался не он, а кто-то другой.

И Тукалу пришлось разделить свой табак с Антонио.

— Теперь, — продолжал Антонио, — я потерял свою деревянную ложку. У меня нет денег, чтобы купить ложку, ведь, вместо того чтобы работать, я пел песни и рассказывал вам истории: было бы справедливо, если бы Боном дал мне ложку, чтобы я мог есть суп. Правда, Тукал?

— Справедливо! — воскликнул Тукал в восхищении от того, что Антонио соберет налог не только с него. И Антонио протянул руку к Боному, который вручил ему ложку.

— Теперь у меня есть табак, — продолжал Антонио, — и есть ложка, чтобы хлебать суп, но у меня нет денег, чтобы купить мясо для бульона. Поэтому будет справедливо, если Кастор отдаст мне табурет, который он мастерит, чтобы я продал его на базаре и купил говядины, не так ли, Тукал, не так ли, Боном, не так ли, Камбеба?

— Правильно, — в один голос вскричали Тукал, Боном и Камбеба. — Правильно! — И Антонио, наполовину с его согласия, наполовину силой, вытащил табурет из рук Кастоpa, когда тот только что приколотил к нему последний кусок бамбука.

— Теперь, — продолжал Антонио, — я расскажу вам историю, но будет справедливо, если я съем что-нибудь и наберусь сил, не так ли, Тукал? Не так ли, Боном? Не так ли, Кастор?

— Да, да, — в один голос ответили уплатившие подать.

Тут испугался Камбеба.

— Но мне нечего положить на зубок, — сказал Антонио, показав свои челюсти, сильные, как у волка. Камбеба почувствовал, что волосы у него встали дыбом, и машинально протянул руку к очагу.

— Значит, будет справедливо, — продолжал Антонио, — если Камбеба даст мне банан, как вы думаете?

— Да, да, так будет справедливо, — крикнули в один голос Тукал, Боном и Кастор, — да, справедливо, банан, Камбеба. — И все голоса подхватили хором:

— Банан, Камбеба!

Несчастный Камбеба с растерянным видом посмотрел на сборище негров и бросился к очагу, чтобы спасти свой банан, но Антонио остановил его, крюком схватил веревку и зацепил пояс Камбебы. Камбеба вдруг почувствовал, что его отрывают от земли и под улюлюканье всей компании он поднимается к небу. Примерно на высоте десяти футов Камбеба повис, судорожно протягивая руки к злосчастному банану, отнять который у врага теперь не было никакой возможности.

— Браво, Антонио, браво, Антонио! — закричали все присутствующие, изнемогая от хохота, в то время как Антонио, отныне полновластный хозяин банана, вокруг которого завязался спор, осторожно раздул золу и вытащил дымящийся банан, в меру поджаренный и потрескивающий так, что у зрителей потекли слюнки.

— Мой банан, мой банан, — воскликнул Камбеба с глубоким отчаянием в голосе.

— Вот он, — сказал Антонио, показав банан Камбебе.

— Я не могу его взять.

— Ты не хочешь его?

— Мне его не достать.

— Тогда, — продолжал Антонио, поддразнивая несчастного, — тогда я его съем, чтобы он не сгнил.

И Антонио начал снимать кожуру с банана с такой комичной серьезностью на лице, что хохот присутствующих перешел в конвульсии.

— Антонио, — крикнул Камбеба, — Антонио, прошу тебя, отдай мне банан, банан был приготовлен для моей бедной жены, она больна и не может есть ничего другого. Я его украл, он мне был очень нужен.

— Краденое добро не идет на пользу, — наставительно ответил Антонио, продолжая чистить банан.

— А! Бедная Нарина, бедная Нарина, ей нечего будет есть, она будет голодна, сильно голодна.

— Но пожалейте же этого несчастного, — сказал негр из Анжуана, который среди всеобщего веселья оставался серьезным и печальным.

— Я не такой дурак, — сказал Антонио.

— Я не с тобой разговариваю, — заметил Назим.

— А с кем же ты разговариваешь?

— Я говорю с мужчинами.

— Так вот, говорю с тобой; замолчи, Назим.

— Отвяжите Камбебу, — решительно проговорил молодой негр с достоинством, которое оказало бы честь королю.

Тукал, державший веревку, повернулся к Антонио, не уверенный, должен ли он повиноваться. Но малаец повторил:

— Я тебе что сказал? Замолчи, Назим!

— Когда пес лает на меня, я ему не отвечаю и продолжаю свой путь. Пес ты, Антонио.

— Берегись, Назим, — сказал Антонио, качая головой. — Когда нет здесь твоего брата, ты беспомощен, ты не посмеешь повторить того, что сказал.

— Ты пес, Антонио, — произнес Назим, вставая.

Негры, сидевшие между Назимом и Антонио, раздвинулись, так что благородный негр из Анжуана и отвратительный малаец оказались на расстоянии десяти шагов друг против друга.

— Ты говоришь это, стоя в сторонке, Назим, — сказал Антонио, стиснув от гнева зубы.

— Я скажу это вблизи, — вскричал Назим, одним прыжком оказавшись подле Антонио, и гневно, презрительно произнес в третий раз:

— Ты собака, Антонио.

Казалось, белый человек бросился бы на врага и задушил его, если бы на то хватало силы. Антонио сделал шаг назад, изогнулся, как змея, которая готова броситься на добычу, и незаметным движением вытащил нож из кармана куртки.

Назим разгадал намерение Антонио и поджидал, не сходя с места.

Малаец наблюдал за врагом; затем, выпрямившись со змеиной гибкостью, воскликнул.

— Лайзы здесь нет, горе тебе.

— Здесь Лайза, — произнес чей-то суровый голос;

Эти слова были произнесены спокойным тоном, не сопровождаемые каким-либо жестом, и все же при звуке этого голоса Антонио внезапно остановился, нож выпал из его руки.

— Лайза! — закричали все негры, повернувшись к вновь прибывшему, всем своим видом выражая готовность повиноваться.